Генералы обсуждают дислокацию Лукомского.

Марков. Коллонтай.

Корнилов. Безусловно.

Лукомский. Максим Горький.

Деникин. Мартова туда же и Плеханова.

Корнилов. Бронштейн… Каменев… Сталин… И этот, как его — Иоффе.

Марков. Вообще с большевиками ясно — их надо всех.

Деникин. Их хорошо бы все-таки вытащить на процесс, хотя бы главарей.

Марков. Зачем? Главное — не церемониться и не связывать себе руки юридическими формальностями.

Лукомский. Один процесс мы осилим. Мотивированное и хорошо подготовленное обвинение в шпионаже в пользу Германии — это посильнее, чем просто расстрел. Это политический расстрел.

Корнилов. Вся эта левая, так называемая революционная демократия, — здесь вопроса нет. Страна это встретит с пониманием. Я ставлю другую задачу — надо вызвать состояние шока, паралича, чтобы ни одна мразь не посмела поднять голову. Понимаете — шока! Добьемся мы этого, поставив к стенке Ленина с каким-нибудь рабочим? Никогда. А вот если на фонарных столбах закачаются Родзянки и Милюковы, Струве и Бердяевы…

Марков. Не забудьте Керенского!

Деникин. А вот Струве — это уже перебор.

Корнилов. Не страшен перебор, Антон Иванович, страшен недобор. Мы парализуем всю эту публику только в том случае, если невод наш будет достаточно широк. Я шутить не люблю. Всей этой мыслящей, болтающей, претендующей публике — все наши несчастья от нее! — укорот! Пройдет по Руси конвульсия — считайте, победили. Поймите, я человек совсем не кровожадный, я тоже исхожу из целесообразности. Нам с вами надо Россию спасать. Не мы ее на край могилы поставили, а спасать нам.

Лукомский. Только в случае конвульсии мы сможем реализовать наш план стройной системы военной диктатуры. Все население формируется в три армии — на фронте, на транспорте и на заводах в тылу. Советы разгоняются, все массовые организации, профсоюзы распускаются, печать, за исключением нашей, ликвидируется…

Деникин. Ну зачем же, мы все же Европа. Достаточно жесткой цензуры.

Лукомский. Согласен. Все партии будут распущены. Вся общественная деятельность — через новую политическую партию во главе с Корниловым.

Деникин. Тоже не уверен. Нам стоит делать вид, что мы в тени. Мы — генералы, люди дела. Болтающих людей для партии мы всегда найдем.

Марков (смеется). Оставим кого-нибудь на разживу…

Корнилов. Добавьте немедленное расформирование и фильтрацию всех революционизированных частей. Для солдат этих частей — концлагеря с самым суровым режимом и уменьшенным питанием. Режим военно-полевых судов и смертная казнь для гражданских лиц по всей стране. Ни Петрограду, ни Москве я не верю. Пусть там сначала поработают казачки.

Лукомский. Проблема будущего государственного устройства?

Марков. Исходя из исторической традиции, характера нашего мужика, его привычек — ему нужен один. Монархия и только монархия.

Лукомский. Царя лучше посадить на 5 лет позже, чем на 5 минут раньше.

Деникин. Я бы не предрешал. Нам сначала надо въехать в Зимний. Но и потом я не стал бы отказываться от военной диктатуры.

Лукомский. А Учредительное собрание?

Марков. Разогнать сразу же после созыва, если отклонят нашу диктатуру.

Керенский. Подождите! Остановитесь! Все слышали? Вы чувствуете, какая связь между двумя видами русского экстремизма? 5 января 1918 года большевики распустили Учредительное собрание, потому что оно отклонило большевистский режим. А что сделали с депутатами Учредительного собрания господа генералы? Нет, не эти, но их родные братья — Колчак и иже с ним. Я считаю своим долгом обнародовать эту историю! Сначала депутаты-эсеры были арестованы Колчаком в Омске. Большевики подняли восстание, освободили всех арестованных, но (увлекаясь), увы, к сожалению, не смогли удержаться. Колчаковцы предложили всем арестованным вернуться в камеры, гарантируя им жизнь. Наши славные товарищи, те самые депутаты Учредительного собрания, как и подобает честным революционерам, вернулись в свои камеры. И что же? Той же ночью избранников народа выволокли из тюрьмы и всех закололи штыками, даже пули пожалели. Пусть общественность знает об этом! Скажу больше: я всегда полагал, что победа генералов породила бы в России одну из форм военно-фашистской диктатуры! Вот уж воистину путь к могиле!

Корнилов (Керенскому). Хватит болтать! Сейчас три часа пополудни. Лучше скажите, что вы сделали, чтобы раздавить большевиков? Вы начали действовать решительно или до сих пор трусливо топчетесь на месте?

Деникин. Наша правота, господин Керенский, правильность линии, которую мы выработали, подтверждена жизнью, историческим опытом, — именно эти методы и средства позволили Сталину, подобно Петру Великому, вывести Россию в разряд великих держав мира. Существует мнение, говорят, что Черчилля, Сталин, мол, ошибся дважды: когда Ивану показал Европу и когда Европе показал Ивана. Я решительно с этим не согласен, так мог сказать только не русский человек. То, что Ивану была показана Европа, — это было благом, армия осознала себя великой национальной силой. И безусловно, не была ошибкой Сталина демонстрация Европе нашего доблестного Ивана. Пусть это раз и навсегда отобьет у них охоту ходить к нам с мечом.

Сталин. Генерал, если вы такой апологет методов товарища Сталина, почему вас не было среди группы эмигрантов во главе с Маклаковым, которые весной 45-го года в Париже пришли к моему послу Богомолову и заявили, что признают мое правительство как национальное правительство России?

Деникин. Признавая целесообразность методов и средств, которые мы только предполагали применить, а вы, применив, преуспели, я тем не менее категорически отрицаю ваше право на русский престол. Я считаю, что на русском престоле, неважно, как он называется, должен сидеть русский человек.

Сталин (задет). Николай Второй и все русские цари были очень русскими людьми? Вы шовинист, генерал! Не кажется ли вам, что сама постановка такого вопроса для такой многонациональной страны, как наша, просто безнравственна?

Деникин. Я человек прямой: есть вещи, которые мне у вас нравятся, а есть…

Сталин. Фейхтвангер в своей книжке о Москве 37-го года вспоминает ответ Сократа по поводу некоторых неясностей у Гераклита. Великий Сократ сказал так: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно».

Ленин ходит по квартире, сосредоточен, угрюм. Поднимается Струве.

Перемена света.

Струве. Владимир Ильич, я хочу говорить с вами.

Ленин. Пожалуйста.

Струве. Сейчас три часа дня. Вы думаете о том, что ваше место сейчас не здесь, а в Смольном. Я хочу доказать вам, что, если вы так и останетесь здесь, это будет благом для России. Сейчас только три часа дня, еще все можно переиграть…

Ленин. Петр Бернгардович, а стоит ли тратить время? Я ведь вас так хорошо знаю, хотите, изложу вашу речь дословно? «Наш русский человек пока что раб, тому десятки причин…»

Струве. Мне не до юмора. Наш русский человек действительно пока что раб, и тому десятки причин. И вы, и мы хотим видеть его свободным человеком. Вы считаете, что для этого нужно изменить внешние условия, общественные обстоятельства, иными словами — необходима революция. Мы отвечаем вам, что, сколько раз ни менялись на Руси обстоятельства и условия, даже если учесть ваш Октябрь, русский человек все равно не меняется — рабство вбито в него накрепко. Почему же он не меняется? Потому что внутренняя сущность человека зависит не от обстоятельств, не от общественных условий, а от того, есть ли в нем высшее, духовное начало — «царство божие внутри вас есть». Пока человек сам не станет внутренне свободен, никакими революциями вы не сделаете его свободным. Начиная с декабристов и кончая вами, все русские революционеры были духовными братьями русской смуты, русского хулиганства. Потому что, возбуждая своими подвигами народ, они несли России одни только несчастья, ибо ничего кроме кровавого бунта и кровавой расплаты за него не породили. Вот где преступление русской интеллигенции, вот за что она должна принести покаяние и раз навсегда заречься возбуждать народ против власти. Истинное поприще русской интеллигенции не бунт и революции! Простите за библейскую мудрость, уверен, что это не ваш язык, но великий смысл, в ней заложенный, и вам открыться может: «Не здесь мы, чтобы проклясть тьму, а чтобы возжечь светильник!»