Троцкий. Я, Бронштейн, Лев Давидович, партийный псевдоним Троцкий, сын, наверное, единственного в России еврея-помещика. В 18-м году отец, потеряв все свое состояние, навестил меня в Кремле. Для этого ему пришлось 200 километров от Херсона до Одессы пройти пешком. Все, что он думал обо мне, он выразил одной фразой: «Отцы трудятся, трудятся, чтобы заработать что-нибудь на старость, а потом дети делают революцию…» В революционном движении с 1896 года, с семнадцати лет. Участник II съезда партии, примыкал к меньшевикам, затем 15-летняя полемика с Лениным… В 1905 году один из руководителей первой русской революции, председатель Петроградского Совета рабочих депутатов, арестован, судим, приговорен к пожизненной ссылке в Сибирь, бежал и эмигрировал. В 17-м году после Февраля вернулся, думал, что придется мне учиться у революции, но оказалось, что учителей явно не хватает, и мне самому пришлось учить революцию. В августе я вошел в большевистскую партию, на VI съезде был избран членом ЦК. Осенью снова стал председателем Петросовета, после Октября — нарком по иностранным делам, наркомвоен, председатель Реввоенсовета республики. Глубокие разногласия с Лениным по коренным вопросам теории и политики, которые вылились позднее в его фразу о моем «небольшевизме», имели место. Глубочайшие разногласия со Сталиным и партией, которые вылились позднее в мое изгнание из страны, — тоже реальность. Моя деятельность за рубежом по созданию IV Интернационала в противовес III — это не выдумка, все это было, как было и многое другое в этом плане. Я — солдат Мировой Революции, без колебаний отдаю себя на суд потомков.
Единственно, чего не было и быть не могло никогда и что я с презрением отвергаю, — не было разведок, не было никаких контактов со спецслужбами, кроме, пожалуй, одного-единственного… (Помолчав.) 20 августа 1940 года у себя в кабинете ударом ледоруба по затылку я был смертельно ранен неким Джексоном, под именем которого действовал испанец Рамон Меркадер… Справило свой бал сатанинское чувство мести.
Сталин. Возмездие не месть, возмездие всегда справедливо. Мы, большевики, всегда стояли на почве этой моральной категории. Что касается нашего испанского товарища Рамона Меркадера, то его роль проста и понятна: он привел в исполнение приговор пролетарского суда.
Троцкий. Вы убили меня даже без видимости суда, Сталин!
Сталин. Мы не собираемся связывать себе руки формальными соображениями, буржуазными моральными категориями, когда речь идет о безыдейной банде шпионов и убийц, давно переставших быть политическим течением в рабочем классе. (Залу.) Представляться мне не надо. И вехи моего пути здесь не забыты. Главная из них — я выиграл войну, которой не знала история человечества, сохранил ленинское наследие, построил социализм. Из этого и прошу исходить.
Керенский. Господин Генералиссимус, 7 ноября 1918 года, в первую годовщину октябрьских эксцессов, в газете «Правда» вы писали, что «вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством товарища Троцкого, которому партия обязана прежде всего и главным образом». В 24-м году вы утверждали, что Троцкий вообще никакой особой роли в октябрьском восстании не играл и играть не мог. А в 38-м году, в «Кратком курсе истории ВКП(б)», вы объявили себя фактическим руководителем восстания. Где же правда, господин Генералиссимус?
Сталин. Чем скорее пролетариат забудет о некоторых услугах, оказанных ему этим господином, тем будет лучше.
Плеханов. Плеханов, Георгий Валентинович… Вся жизнь до последнего вздоха отдана русскому рабочему классу, идее социализма. 24-е октября… Канун самого трагического дня моей жизни, когда Ленин повел рабочих на авантюру. Для человека, отдавшего жизнь пропаганде марксизма в России, это был крах… После случившегося я не прожил и года… Мне было всего лишь 62…
Орджоникидзе. Орджоникидзе, Григорий Константинович. В партии с 1903 года. С 26-го кандидат, а потом член Политбюро. Друг Сталина. В 22-м, когда мы занимались образованием СССР и я в Грузии представлял Москву, совершенно глупо вспылил и ударил товарища по партии — знаменитое грузинское дело. Ленин предложил исключить меня из партии на 2 года, чтобы никому не повадно было превращаться в Держиморду. Сталин меня от этой кары спас. Вопрос, который меня сегодня волнует, — проблема сопротивления большевика неправде: где та мера, которая не даст выйти за рамки большевизма?
Лукомский. Лукомский, Александр Сергеевич, 1863–1936, генерал-лейтенант, сподвижник генерала Корнилова, позднее — эмигрант. Изложенное здесь Лавром Георгиевичем разделяю полностью.
Дзержинский (польский акцент). Феликс Дзержинский, поляк, из дворян, в революционном движении с 1892 года. Пленум ЦК 20 июля 26-го года был для меня последним. Врачи меня предупредили, что выступать нельзя категорически… Но Троцкий, Зиновьев, Каменев так откровенно хотели свернуть голову нэпу, что отмалчиваться, отсиживаться было нельзя… Когда я сошел с трибуны, меня всего трясло… Так есть… через три часа все случилось… Мне было 49 лет… У меня не было шанса прожить дольше… если не в 26-м, так в 29-м, если не в 29-м, так вместе с другими… Почему? Потому что никакого подкопа под Ленина я вынести бы не смог… С болью, страшной болью вспоминаю последний, 14 декабря 22-го года, разговор, когда я неуклюже пытался выгородить Серго и Кобу в грузинской истории, а Ленин смотрел на меня так печально и все понимал. Ведь именно после этого разговора ему стало совсем плохо, и он больше в Совнарком не вернулся. Несу этот груз на себе.
Зиновьев. Зиновьев Григорий Евсеевич.
Каменев. Каменев Лев Борисович.
Зиновьев. В нашей жизни был не только октябрьский эпизод. Было и такое, о чем сегодня жалеть не приходится… и иное, за что мучительно стыдно.
Каменев. И стыдно, и больно, что мы, сотрудники Владимира Ильича, своими признаниями в связях с гестапо… убийстве Кирова… желании реставрировать капитализм… мы не только себя убивали…
Зиновьев. Конечно, до ареста у нас была возможность уйти от всего этого, но… 1 декабря вечером, после убийства Кирова, по всей стране стихийно возникали митинги и собрания… Я как член правления Центросоюза должен был выступить перед коллективом, но говорить не мог, слова застревали… Я был потрясен и потому, что хорошо знал Кирова, и потому, что прекрасно понимал, что нас ждет…
Каменев. Но сил самим принять единственно возможное… единственно верное решение… как это сделали потом Томский, Серго, Гамарник… На это сил не хватило.
Зиновьев. Если бы мы это сделали, мы бы сами подписали в глазах народа свой приговор.
Каменев. Да. Наверное. Но не осквернили бы себя… 24 октября я был в Смольном, принимал активное участие в событиях дня. Ошибка, связанная с нашим выступлением против восстания, была изжита.
Зиновьев. Я в этот день был в подполье, писал статьи для «Правды». В номере за 25 октября две мои статьи — передовая и еще одна.
Мартов. Я тот самый меньшевик Юлий Мартов, имя которого в Советской России было пугалом. Когда-то близкий друг Ленина, один из немногих, с кем он был на «ты»… Да… 24 октября… День накануне… Ну, конечно же, я был в Питере и делал все возможное, чтобы это не произошло, а если произошло, то совсем не так.
Деникин. Деникин Антон Иванович, генерал-лейтенант. Да, да тот самый Деникин… В 42-м году, когда Гитлер стоял у Сталинграда, я с презрением отклонил предложение переселиться в Германию. Краснов пошел к немцам, а я отказался, потому что до конца дней своих, до кончины в 47-м году в Соединенных Штатах, не переставал быть русским патриотом.
Сталин. Я полагаю, что советский народ помнит не того Деникина, который кокетничает своим отказом драться против своей Родины, а того Деникина, который был генералом-вешателем, кровью русских рабочих, русских крестьян залил Россию.
