Литмир - Электронная Библиотека

Что же в нем переменилось? Так сразу и не определишь, но отец с мачехой были уверены: Фончито стал другим. И это была глубокая трансформация. Проблема взросления? Этот непростой переход от детства к юности, когда ломается голос, а на щеках пробиваются волоски, предвестники грядущей бороды, и одновременно с этим мальчик начинает чувствовать, что он уже не мальчик, но еще и не мужчина, и пытается — в своей одежде, в позах, в жестах, в разговорах с друзьями и девушками — быть тем самым мужчиной, каким он станет позже. А Фончито сделался гораздо лаконичнее, сдержаннее; на семейных обедах он теперь скупо отвечал на вопросы о школе и друзьях.

— Я знаю, что с тобой происходит, — рискнула однажды донья Лукреция. — Ты влюбился! Ведь так, Фончито? Тебе приглянулась какая-то девчонка?

Он покачал головой, даже не покраснев.

— Сейчас у меня нет времени на такие вещи, — ответил он серьезным тоном, даже не пытаясь отшутиться. — Скоро у нас экзамены, и я хочу получить хорошие отметки.

— Вот это мне нравится, Фончито, — похвалил сына дон Ригоберто. — Зато потом времени на девочек у тебя будет хоть отбавляй.

И вдруг неожиданно румяное личико осветилось улыбкой, а в глазах Фончито появилось опасное лукавство прошлых времен.

— К тому же, Лукреция, ты ведь знаешь, что единственная женщина в мире, которая мне нравится, — это ты.

— Ах ты господи, дай я тебя поцелую, малыш! — Донья Лукреция захлопала в ладоши. — Но что делают эти руки, муж мой? Что это значит?

— Это значит, что все эти разговоры о дьяволе возбуждают и мое воображение… и кое-что еще, любовь моя.

И они долго наслаждались друг другом, решив, что шуточка насчет дьявола отошла в мир иной. Но нет, пока что не отошла.

VII

Случилось так, что однажды утром сержант Литума и капитан Сильва (последнему пришлось временно поумерить свой пыл в отношении пьюранок вообще и сеньоры Хосефиты в частности) обратили все свои пять чувств на дело Фелисито Янаке, силясь отыскать путеводную нить, которая направила бы их расследование. Накануне полковник Риос Пардо, он же Скребисук, снова устроил им выволочку, причем ругался последними словами, поскольку известие о вызове, который Фелисито бросил мафиози в газете «Эль Тьемпо», добралось уже и до Лимы. Министр внутренних дел лично звонил полковнику и требовал распутать скандальный случай немедленно. Столичная пресса эхом отозвалась на объявление коммерсанта, и теперь не только полиция, но и само правительство выглядело комично в глазах общественности. Достать этих шантажистов и хорошенько проучить — такой приказ поступил с самых верхов.

— Мы должны восстановить авторитет полиции, мать вашу! — рычал из-под своих огромных усов разъяренный Скребисук, и глазищи его полыхали жаром, точно угли. — Кучка пакостников не может так измываться над нами. Или вы возьмете их ipso facto[31], или будете сожалеть об этом деле до конца своей службы. Клянусь святым Мартином де Порресом[32] и самим Господом Богом!

Литума и капитан Сильва под лупой изучили показания всех свидетелей, составили картотеку с перекрестными ссылками, сопоставили информацию, тасуя предположения и отбрасывая их одно за другим. Время от времени в качестве передышки капитан разражался хвалебными речами — лихорадочно-сексуального характера — по поводу округлостей сеньоры Хосефиты: он уже успел влюбиться в секретаршу Фелисито. Непристойно жестикулируя, он абсолютно серьезным тоном объяснял своему подчиненному, что эти ягодицы — не просто большие, круглые и симметричные, они еще «слегка подпрыгивают при ходьбе», отчего у капитана в унисон начинали пульсировать и сердце, и кое-что еще. Вот почему, — заявлял он, — «несмотря на возраст, лунообразное лицо и легкую косолапость, Хосефита — это бабенка будьте-нате».

— За нее куда приятнее подержаться, чем за роскошную Мабель, если уж ты так настаиваешь на сопоставлениях, Литума, — уточнил капитан. Глаза его выпучились: он как будто видел прямо перед собой задницы двух дам и производил сложное сравнение. — Да, я признаю, что подруга дона Фелисито обладает изящным силуэтом, задорными сиськами, полными руками и ногами правильной формы, но вот нижняя палуба, как ты наверняка заметил, оставляет желать лучшего. Особо не ухватишься. Этот зад не смог развиться, не расцвел; в какой-то момент он словно бы атрофировался. Согласно моей классификации, это «робкий задок», ну, ты меня понимаешь.

— Почему бы вам не сосредоточиться на расследовании, мой капитан? — упрашивал Литума. — Вы же видели, как бесится полковник Риос Пардо. Такими темпами мы никогда не распутаем это дело и никогда больше не получим повышения.

— Я давно заметил, что тебя совершенно не интересуют женские задницы, Литума, — с печалью на лице и сочувствием в голосе изрек капитан. Но тут же улыбнулся и, как котище, облизал губы языком. — Уверяю тебя, этот дефект сформировался в пору подросткового созревания. Хороший зад — это самый священный дар, которым Господь наделил женщин, чтобы осчастливить мужчин. Даже в Библии об этом сказано — как мне говорили.

— Разумеется, они меня интересуют, мой капитан. Но у вас это не просто интерес, но одержимость и порок, при всем моем к вам уважении. Давайте же, наконец, вернемся к паучкам.

Они еще долго читали, перечитывали и изучали слово за словом, букву за буквой, черточку за черточкой в письмах и рисунках шантажистов. Они подали в Лиму запрос на графологическую экспертизу анонимок, но штатный специалист в это время лежал в больнице после операции по удалению геморроя; он получил отпуск на две недели. В один из таких дней, когда они сличали письма с образцами почерка преступников, которые хранились в прокуратуре, в голове Литумы, словно искорка в темноте, промелькнуло одно подозрение. Просто воспоминание, ассоциация. Капитан Сильва заметил, что его подчиненный ведет себя как-то странно:

— Ты как будто не в себе, Литума. Что случилось?

— Ничего, мой капитан, ничего, — пожал плечами сержант. — Так, ерунда. Просто мне вспомнился один старый знакомец. Он повсюду рисовал паучков, если память мне не изменяет. Понятно, что все это бредни.

— Понятно, — подтвердил капитан, впившись глазами в Литуму. Он склонился к самому лицу своего подчиненного и заговорил совсем другим тоном: — Но поскольку у нас сейчас нет вообще ничего, то и бредни — это лучше, чем ничего. Что это за тип? Давай рассказывай.

— Это, в общем-то, давняя история, мой капитан. — (Комиссар полиции отметил, что в голосе и во взгляде Литумы появилась неловкость, как будто ему не хочется, но приходится ворошить прошлое.) — Я думаю, к нашему делу она не имеет никакого отношения. Но я помню, этот сукин сын везде оставлял свои рисуночки, закорючки, которые можно было принять и за паучков. На бумажках, на газетах. Иногда даже чертил палочкой по земляному полу в чичериях, где мы проводили время.

— И кто же был этот сукин сын, Литума? Выкладывай сразу, не доводи меня своими недоговорками.

— Давайте выберемся ненадолго из этой печки и попьем соку, мой капитан, — предложил сержант. — История эта долгая, но, если не заскучаете, я вам ее расскажу. Не волнуйтесь, сок за мой счет.

Они отправились в «Жемчужину Чиры»[33], маленький бар на улице Свободы, рядом с пустырем, где, как поведал Литума, во время его молодости проводились петушиные бои и ставки были серьезные. Он приходил туда несколько раз, но, вообще-то, бои ему не нравились, ему было грустно смотреть, как несчастные птицы клювами и шпорами калечат друг друга. В баре не было кондиционера, воздух охлаждался вентиляторами. И ни единого посетителя. Сержант и капитан заказали сок из лукумы (и побольше льда!) и закурили.

— Его звали Хосефино Рохас, и был он сыном лодочника по имени Карлос Рохас — того самого, что перевозил коров с ферм на скотобойню в те месяцы, когда река разливалась, — начал Литума. — Я познакомился с Хосефино, когда сам был еще очень молод — сопляк, короче. У нас была своя компашка. Нам нравились попойки, гитары, пивко и девки. Кто-то окрестил нас непобедимыми — или мы сами так назвались. Мы даже гимн сочинили.

24
{"b":"581056","o":1}