— В государственном банке, говорите? Скорее, речь идет о Государственной Думе, нет?
— Точно, Государственная Дума, господин генерал, — поправился наш собеседник.
— Зачем вы вернулись на фронт?
— Потому что нам – тем, кто не из Петрограда, – было нечего там делать. И к тому же у нас закончились деньги.
Больше мы его ни о чем не спрашивали.
10 марта мы получили телеграмму от командующего Юго-Западным фронтом Брусилова, в которой он предлагал командованию поощрять офицеров и солдат на ношение красных бантов и таким образом продемонстрировать свою приверженность новому режиму.
Ни в штабе моей дивизии, ни в полках, расположенных на линии фронта, никто не носил эти красные банты, но они начали появляться у людей из дивизиона бронеавтомобилей, бывавших в городе, и у всех водителей автомобилей штаба 7-й армии, которые регулярно ездили в Станислав.
11/24 марта штаб армейского корпуса передал содержание подробной радиотелеграммы германского генерального штаба, перехваченной нашей станцией радиоперехвата, в которой войскам сообщалось, что, принимая во внимание участие Милюкова во Временном правительстве, русскую революцию следует рассматривать как счастливое событие для Германии, так как друг Милюкова министр Болгарии Ризов телеграфировал в Стокгольм, что Милюков на встрече с ним в Черногории во время Русско-японской войны объявил, что русские прогрессистские партии были настроены на поражение. Милюков отметил, что победоносная война всегда приводила к укреплению имперской власти. Таким образом, высшее германское командование делало вывод, что, если такие люди, как Милюков, получили власть в России, русская революция должна будет неминуемо привести к ослаблению военной мощи России.
Через некоторое время пришел приказ заменить молитву за Императора и Его Семью молитвой за «благоверное Временное правительство».
Затем мы получили приказ присягнуть Временному правительству. Нам был предоставлен текст присяги.
После долгих и мучительных сомнений я решил принести присягу.
Такое решение было принято мной по следующим причинам:
а) решение остаться во главе дивизии ввиду скорого наступления весной, которое я принял в ночь с 3 на 4 марта;
б) сам текст присяги был составлен надлежащим образом: «Клянусь честью офицера и обещаюсь перед Богом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству. Клянусь служить ему до последней капли крови, всемерно способствуя славе и процветанию Российского Государства. Обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания»;
в) очевидное желание Императора о подчинении всех Временному правительству – желание, которое Он высказал в Своем манифесте и в ходе прощания с Его свитой в Царском Селе, о чем рассказал герцог Н. Н. Лейхтенбергский корреспонденту “Gazzette de la Bourse”: «Когда императорский поезд подъехал к Царскому Селу, я спросил у Императора, не хочет ли Он передать мне каких-либо указаний, каких-либо пожеланий или распоряжений. Император ответил: “Я прошу вас подчиниться народному Временному правительству. Это мое единственное желание и единственная просьба”. Он повторил эти слова всем, кто сопровождал Его в поезде».
Тем не менее, воспоминание о том, как я вместе с сотрудниками моего штаба давал присягу Временному правительству, остается одним из самых тяжелых в моей жизни. Естественно, это произошло без шумихи и красных бантов (из уважения ко мне никто не носил эти красные банты, пока я находился во главе дивизии). И все равно это было очень тяжело. Как будто я рвал нити, соединявшие меня с прошлым.
А через два дня выяснилось, что никакого наступления не будет.
Меня вызвали в штаб армейского корпуса в Тысменицу, где были собраны остальные командующие дивизиями. Генерал Казнаков объявил, что, согласно нашим договоренностям с союзниками, общее наступление планировалось на 3/16 апреля, т. е. на следующий день после Пасхи. Но ввиду развала армии Верховный главнокомандующий генерал Алексеев посчитал необходимым отложить наше наступление, пока наша армия не выздоровеет, если можно так выразиться, и не привыкнет к новому революционному порядку вещей. Кроме того, генерал Алексеев попросил командующих фронтов сообщить ему их видение по данному вопросу. Командующий нашим фронтом, в свою очередь, опрашивал командующих армиями, командиров корпусов и дивизий.
Мы все пришли к мнению, что немедленное наступление было бы предпочтительнее. Но Казнаков сказал, что весьма маловероятно, чтобы к нашему мнению присоединились, так как из того, что он узнал от командующего нашей армией, армия уже разваливалась.
Генерал Алексеев в итоге сообщил союзному командованию, что «в настоящий момент русские войска не в состоянии начать наступление».
В 19-й дивизии внешний порядок и дисциплина оставались безукоризненными. Но существенное изменение произошло в сердцах солдат.
Я имел возможность обнаружить это с первых дней, наблюдая за двумя служившими у меня солдатами.
После получения приказа Гучкова я сказал им, чтобы они меня звали «господин генерал» и что я буду обращаться к ним на «вы». Они резко воспротивились этому, сказав, что считают меня за отца, и попросили меня не менять старых традиций. И все время, пока я оставался на службе, они продолжали относиться ко мне с тем же вниманием и уважением, что и раньше. И, тем не менее, под влиянием революции они сильно изменились.
Однажды, проходя через кухню в моей квартире, где они оба жили, я заметил в руках моего конюха Василия Набокова газету. На его лице светилась довольная улыбка.
— Что это тебя так обрадовало? — спросил я у него.
— Ваше Превосходительство, — ответил мне Роман, — Василий только что прочитал свою фамилию среди членов Временного правительства.
— Как это?
— Совершенно верно, прочтите сами в газете, — ответил мне Василий, протягивая листок.
И действительно, там был напечатан, не знаю какой, декрет Временного правительства и внизу стояла подпись: «Управляющий делами Временного правительства Набоков».
Прочитав эту подпись, я вспомнил молодость и гостеприимную семью Набоковых: Дмитрия Николаевича – бывшего министра юстиции, такого живого и остроумного; его любезную супругу Марию Фердинандовну, урожденную баронессу Корф, их дочерей, знаменитых своей красотой, и одного из младших сыновей – В. Д. Набокова, подпись которого под декретом Временного правительства взволновала моего скромного конюха, «рафинированного англомана», как в своих воспоминаниях назвал его адвокат Карабчевский.
— Это кто-то из твоих родственников? — спросил я у Василия.
— Не знаю, — ответил он возбужденно. — Но это моя фамилия.
— И что, ты думаешь попросить его о чем-то?
— Да, я должен ему написать.
Я рассердился.
— Советую тебе, мой друг, — сказал я ему язвительно, — попросить у него должность посла в Испании. Напиши ему об этом, объяснив, что ты хочешь в Испанию по причине климата, так как собираешься жениться на бомбометательнице Марии Спиридоновой, возвращающейся с каторги, и хочешь отвезти ее в Испанию, чтобы она там отдохнула от Сибири в ранге жены посла.
— Нет, я не напишу ему, — ответил он, смутившись. — Мало ли что я сказал! Бог знает, что это за человек.
В свою очередь, я пожалел, что напрасно обидел Василия. Я потрепал его по голове и сказал:
— Мой друг, поверь мне: ни Набоков, ни кто-либо еще из них ничего никогда для вас не сделает.
В тот же вечер у меня был разговор с Романом.
— Расскажи-ка мне, Роман, откровенно, — спросил я его, — что говорят солдаты насчет революции?
— Разные вещи, — ответил он уклончиво.
— Что, например?
— Ну, говорят, Ваше Превосходительство, что господа Императора сбросили, значит, сами заместо Императора будут.
На мгновение он умолк.
— Ну и что же?
— Ребята так говорят, — снова начал он, но было очевидно, что он разделяет их мнение. — Ну, товарищи и сказывают: почему же одним господам быть заместо Императора? Когда был Император, господа стояли около Него, как мы были около господ, т. е. мы все были под Императором. Ежели нет Императора, зачем нам и господа-то? Мы и без них обойдемся. Говорят, что теперь сбросят господ. Они Императора прогнали, мы их прогнать тоже можем. Потому что, говорят, с какой стати господа будут править нами без Императора? Ребята так говорят, Ваше Превосходительство, — закончил он.
