— Дерьмовая, — кивнул Мерфи, — но лучше уж такая, чем вообще никакой.

Первого июля Тайнсайндскую Ирландскую бригаду собрали во вспомогательных траншеях к северу от городка Альбер еще до рассвета. Огоньки сигарет выхватывали из темноты солдатские лица, веселые и задумчивые, полные радостного предвкушения и смертельно серьезные, но на каждом  —  готовность выполнить свой долг до конца. Вперед и только вперед, не останавливаясь, не оглядываясь на павших, оставляя раненых на попечение санитаров, к Ла-Буассель и дальше, на лес Бейлиф и Контальмезон, зачищая поле боя за идущими впереди батальонами Тайнсайдской Шотландской Бригады.

К шести утра подошел капеллан, после короткого молебна прочитал общее отпущение грехов. Том тихо вздохнул. Он не исповедовался с самой Пасхи, и, хотя нагрешить не было ни времени, ни желания, но само таинство исповеди казалось ему гораздо надежнее. Он ласково погладил четки, накрученные на ложе Ли-Энфилд, похлопал по левому карману, под которым, надежно пришитое к подкладке, сиял святой оберег   —  вышитый на алом шелке распятый Спаситель в терновом венце и с открытым всему миру пылающим сердцем в разверстой груди, и тихим шепотом прочитал молитву Пресвятой Деве. Рядом сержант Мерфи, непривычно серьезный, перебирал  четки, Пат Доннел поправлял на шее медальон с Агнцем, капрал О’Лири, закончивший ту же школу в  Ньюкасле-на-Тайне, что и Том, двумя годами раньше, спрятав в карман фотокарточку невесты, осенил себя крестом и тоже зашептал, почти беззвучно, но знакомые слова Pater noster легко читались по губам.

Каждый из них мечтал вернуться домой, к любимым и близким, каждый надеялся, что Господь пошлет ему ангела-хранителя, а Пресвятая Дева защитит и укроет от беды. Там, в начинающем синеть небе, за сизыми предрассветными облаками, ангелам, должно быть, тесно. Но разве не все в Божьей воле? Еще до заката многие умрут, и святые Врата откроются пред ними, и не дано человеку понять премудрость Господа, но лишь молить о помощи и спасении.

На рассвете по германским позициям ударила тяжелая артиллерия. От воя пятнадцатидюймовых снарядов сводило зубы, земля колыхалась и дрожала, холмы Ла-Буассель и Овилье, белевшие меловыми террасами тройных окопов, заволокло черным дымом. В половине восьмого утра оглушительный взрыв взметнул в горячее небо два черных столба, две гигантских колонны мела и камня, вознесшиеся на высоту почти четырех тысяч футов. Одинокий Моран-Солнье, наблюдавший за полем боя, подбросило как перышко, но смелый летчик, сделав круг над Ничьей Землей, развернул аэроплан и скрылся в направлении Альбера.

— Через бруствер!  —  лейтенант Бёрн выхватил револьвер из кобуры, дважды просвистел сигнал сержант Мерфи.  —  Через бруствер!

Солдаты шли уверенно и неспешно. Каждый, кроме винтовки, тащил на себе немалый груз  —  подсумки с патронами, рюкзак, газовую маску, флягу с водой, консервы, связки гранат, кусачки для проволоки. Некоторые несли саперные лопатки или кирки. Офицеры дымили сигаретами, рядовые попыхивали трубками.  Земля впереди была усеяна битым камнем, обрывками колючей проволоки, вырванными с корнем покореженными стволами деревьев, изрыта кратерами мин и воронками снарядов. Не успели ирландцы пройти и сотни ярдов, как шквальный огонь пулеметов и траншейных минометов встретил их со стороны Ла-Буассель. Огненный вал, двигавшийся впереди наступающей Шотландской бригады, загнал Джерри в глубокие укрытия, изрывшие холм крысиными норами, в замаскированные пулеметные гнезда, на вторую линию окопов. Но атака шотландцев, напоровшихся на так и не поврежденные всерьез проволочные заграждения, захлебнулась, и немцы, выползшие из щелей, встретили Тайнсайдцев свинцовым ливнем. Оборону поддерживала уцелевшая артиллерия, и немецкие снаряды рвались в рядах наступавших, собирая кровавую дань.

 Поредевшие линии рассыпались, солдаты продвигались короткими перебежками, залегая в воронках, прячась за обломками домов, занесенными на Ничью Землю разрывами фугасов, снова поднимались и шли вперед,  не оглядываясь, мимо недвижных тел Шотландской бригады, скошенной пулеметными очередями и так и не добравшейся до цели.

Том рванулся вперед, упал, выставив перед собой винтовку с примкнутым штыком, отдышался, поднялся на колени и снова вжался в землю, заслышав знакомый свист мины. Его осыпало землей, и тишина заткнула уши ватой. Он снова встал, сбросив с себя руку, все еще сжимавшую револьвер. Лейтенант Бёрн ушел на Запад, передав командование сержанту. Мерфи задержал шаг, окинул взглядом то, что осталось от взвода.

— Вон он, засранец, — Мерфи ткнул штыком в сторону неприметного бугорка в полусотне ярдов перед холмом, — надо бы его снять. За мной, ребята.

До пулеметного гнезда они добрались только втроем. В темное отверстие полетела граната, за ней другая, и Джерри выскочили из укрытия, только чтобы напороться на ирландские штыки. Том колол не глядя, дым, валивший из развороченного бункера, щипал глаза, и только когда штык пропорол воздух, заметил, что немец уже лежит у его ног грудой серого тряпья.

— Пулемет покорежило, — хмуро объявил сержант, вылезая из люка, — ладно, зато тащить меньше.  Вперед, ребята, наши уже у первой линии окопов.

Остатки Тайнсайдской бригады пробирались по склону холма, все еще занятого противником, вниз в долинку, прозванную британскими острословами Колбасной. На дальнем ее краю, в лесу Бейлиф, залегли немцы. Тропинки и поляны перегородили бревнами, молодая поросль, уже два года не видавшая заботливой руки лесника, превратила ухоженный лесок в непролазную чащу. С двух сторон, от Овилье и Контальмезона, оборонявшихся поддерживал огонь батарей. Ирландцы бросились в атаку сквозь пулеметные очереди со штыками наперевес. Они рубили, и кололи, и били прикладами, ожесточенно и яростно пробиваясь к Контальмезону, к последней позиции, которую бригаде поставили целью.

Том ударил здоровенного немца ногой в живот, выдернул из плеча штык, направляя окровавленное острие в усатую рожу, в оскаленный в диком вопле рот. Немец захлебнулся криком, темная кровь хлынула сквозь разбитые зубы,  и Том, повернувшись, бросился к новому противнику. Пуля ударила его справа, под ключицу, вышла над лопаткой, и Том, крутанувшись на месте, упал в окровавленную траву. Смерть поглядела ему в глаза, и невыразимая легкость наполнила мысли, и темные воды беспамятства сомкнулись над ним, укрывая от бушующего пожара битвы.

Очнулся Том в сгущающихся сумерках, в непривычной тишине. Из леса доносились лязг, скрежет, приглушенные голоса, но стрельба затихла. Рядом, запрокинув голову, лежал сержант Мерфи, беззаботно глядя в темнеющее небо остекленевшими глазами. На его груди расплылось бурое пятно, уже чуть подсохшее, в прорехе мундира виднелись клочки алой ткани и золотой канители. Том подавил стон, уткнувшись лицом в пыльную траву. Тело придавило тяжестью, сковавшей все мышцы, жгучий пот выступил из всех пор, легкие жгло при каждом вдохе.

Четки, обвивавшие ложе все еще зажатой в руке Ли-Энфилд, рассыпались по грязной земле, крестика нигде не было видно. Но Сияющее Сердце, надежно скрытое под мундиром, было на месте. Том, отпустив винтовку, с трудом перевалился на бок, положил руку на грудь, поверх образка, пересохшими губами зашептал молитву. Голоса из леса стали громче, послышался треск ломающихся веток. Том замолчал, вжимаясь в землю. Говорили по-немецки, а это значило, что он остался один, раненный, возможно смертельно, и помощи ему остается ждать только от ангела.

Но разве донесет ангел разбитое, окровавленное тело до британских позиций? Да кто он такой, Том О’Рейли, чтобы Господь сотворил для него настоящее чудо? Такое, чтобы нельзя было списать ни на счастливый случай, ни на удачное стечение обстоятельств? Но, может быть, настал уготованный ему час, и Небесные Врата вот-вот распахнутся для него? Чего стоят земные страдания по сравнению с вечным блаженством? И грехи капеллан отпустил…