Но после радости первых дней пути Бранвен загрустила. Лорд Освальд три раза в день осведомлялся о ее самочувствии и настроении, спрашивал, не желает ли она чего, и вкусен ли был обед, но дальше этих вежливых расспросов разговор не шел. Как образцовая жена, каждое утро она приходила к его шатру, чтобы приветствовать своего мужа и господина, а когда он возвращался с охоты, подавала полотенце, чтобы он вытерся после умывания. И вечером она не ложилась спать, пока не прощалась с мужем, желая ему спокойной ночи и приятных снов. Она была бы с ним дольше и чаще, но все больше убеждалась, что в замке лорд Освальд вынужден был проявлять внимание, изображая внимательного жениха, а теперь избавился от всяких условностей. Он разговаривал с ней, но смотрел так равнодушно, что она испытывала угрызения совести за то, что осмеливалась задерживать его возле своей персоны.

Зато возвращаясь с охоты лорд был весел, шутил с товарищами и ловчими, и даже смеялся. Слыша его смех, Бранвен страдала еще больше. С ней он и улыбался-то редко, что уж говорить о смехе.

Самое плохое, что ей не с кем было поделиться горем. Разговаривать с Эфриэлом она не смела, опасаясь насмешек с его стороны, а изливать душу перед служанками, которых она едва знала, ей не позволяло благоразумие.

Из кареты ей были видны все три ее камеристки. Обычно они сидели на тюках в повозке, грызли орехи и распевали веселые песни. Девицы были расторопны и проворны, но совсем не нравились Бранвен. Все три - высокие, крепкие, черноволосые и смуглые, как цыганки. Их звали Тония, Адончия и Чикита. Они прекрасно говорили на эстландском наречии, но то ли в насмешку, то ли по недомыслию, предпочитали общаться между собой на своем языке даже в присутствии госпожи.

Бранвен чувствовала себя неуютно, когда все трое начинали трещать, как сороки, о чем-то ей неведомом, убирая постель и накрывая на стол. Один раз она приказала перестать говорить при ней на ином языке, но приказ ее был больше похож на просьбу - высказан тихо, со смущением  и многочисленными «прошу вас». Служанки опешили, потом обидно рассмеялись и все равно продолжали чесать языками по-своему.

Вдобавок ко всему, едва выехали из Роренброка, служанки поснимали привычные Бранвен платья и обрядились в наряды, принятые в Аллемаде - черные укороченные юбки, заложенные глубокими круговыми складками, еще больше подчеркивающими крутость бедер, и открывающие почти до колен крепкие икры в красных чулках с черными стрелками; белые рубашки с короткими рукавами и вырезами такой глубины, что золотистые ядра грудей едва не вываливались из корсажа. Волосы девицы густо намасливали и гладко расчесывали, так что головы у всех трех блестели, словно полированные деревянные шарики, а на щеки укладывали круто завитые локоны.

Такой наряд шел им необыкновенно, но Бранвен ощущала что-то похожее на страх, когда эти богини плодородия с оголенными шеями, руками и ногами принимались натягивать на госпожу узкое платье с закрытым воротом и шлейфом на два локтя.

- Это неприлично для женщины... так оголяться... - сказала как-то Бранвен, когда ее слышал один Эфриэл.

- И в самом деле, - отозвался сид, почесывая подбородок и выглядывая в окошко кареты, чтобы лишний раз посмотреть на трех девиц, - я бы их отшлепал за такую распущенность.

- Ты невозможен! - не выдержала Бранвен и больше об этом не заговаривала.

В довершенье ко всему, служанки считали, что служба у госпожи - занятие для их собственного удовольствия. Они могли бросить Бранвен одну вечером и уйти к кострам, чтобы перекидываться шуточками с мужчинами, пить пиво и плясать диковатые южные танцы. Возвращаясь, они немилосердно дышали на молодую графиню хмелем, отчего у той кружилась голова. Отяжелев от выпитого, служанки налетали на опорные столбики палатки, роняли вещи хозяйки и смеялись над собственной неуклюжестью. Утром они никогда не будили графиню, стоя почтительно у входа в шатер, а вваливались внутрь все трое, громко болтая и хохоча. Бранвен подскакивала  с бьющимся сердцем, не понимая спросонья, что происходит. Подобная беспардонность выводила ее из себя, но все ее попытки обучить служанок правилам приличия заканчивались плачевно. Громогласная троица внимательно выслушивала ее претензии, недоуменно переглядывалась и... продолжала поступать по-своему. Бранвен приходила в отчаянье, и когда девицы уходили, бранилась от души, чем весьма веселила Эфриэла.

Бранвен подумывала пожаловаться мужу, но боялась надоедать ему женскими разговорами. Перед отъездом матушка сделала ей строгое внушение, что жена должна решать все хозяйственные дела сама, в том числе и управляться со строптивыми слугами. Мужчины ненавидят подобное, и жалобы ни к чему хорошему не приведут.

В конце концов, молодая графиня утешилась, что после приезда она сразу удалит невеж от себя и наберет в служанки милых, скромных и послушных девиц.

Но вскоре служанки и вовсе обленились. Теперь ухаживать за хозяйкой они приходили по двое, а то и вовсе заявлялась одна. На вопрос, куда пропали остальные, обычно следовал ответ: заняты.

- Чем таким важным они могут быть заняты? - кипела Бранвен, оставаясь одна (Эфриэл не в счет). - Разве у них есть более важные дела, чем прислуживать своей госпоже?!

Сид выслушивал ее возмущения, расслабленно валяясь на постели.

- Зачем ты высказываешь претензии мне? - спросил он однажды. - Почему бы тебе не сказать это им?

Бранвен сразу замолчала и понурилась. Она не могла даже представить, что сможет призвать к ответу трех нахалок, которые стояли друг за друга горой и при каждом удобном случае не брезговали выставить Бранвен перед супругом в невыгодном свете.

Верховодила ими Адончия - особа столь же дерзкая, сколь и миловидная. Мужчины слетались к ней, как шмели на мед. И ей не надо было прикладывать для этого никаких особых усилий - только дышать. Она держалась с госпожой особенно заносчиво и отсутствовала чаще других. А когда снисходила появиться в шатре, чтобы перестелить постель или принести кубок с водой и ужин, в шатер поминутно заглядывали солдаты, ничуть не стесняясь Бранвен и вызывая Адончию на разговор. Однажды Бранвен не выдержала и сделала ей замечание, намекнув, что длительные и частые отлучки не украшают женщину, и пригрозила, что расскажет обо всем лорду Освальду.

- Так за чем же дело стало, благородная пейнета? - спросила Адончия, ничуть не испугавшись. Она только что расчесала Бранвен и теперь укладывала ее волосы в прическу замужней женщины, заплетя две толстые косы и уложив их тугими кольцами на макушке. - Бегите быстрее, жалуйтесь. Только не забывайте, что путь до Аллемады долгий, а мне придется ухаживать за вами еще много, много дней, - и она вонзила в затылок хозяйке острую шпильку. Бранвен закричала, вырываясь и хватаясь за голову. На ладони остались пятна крови.

- Что ты наделала, злодейка?! Теперь я точно пожалуюсь мужу!

Адончия ответила ей ленивой улыбкой.

- Эй, лучше бы ты сидела тихо, маленькая леди, - подал голос Эфриэл, который наблюдал эту сцену с начала и до конца.

- А тебя никто не спрашивает! - огрызнулась Бранвен, ничуть не заботясь, что служанки все слышат.

Тут же послали за сэром Освальдом, и он явился. Он только что приехал с охоты, богатый костюм насквозь пропылился, а светлые волосы стали темными, пропитавшись потом. Пока Бранвен говорила обличительную речь, лицо сэра Освальда становилось все более усталым.

- Зачем ты это сделала? - спросил он у Адончии, не выказывая ни возмущения, ни гнева.

- Я нечаянно, благородный гранголо Освальдо, - ответила служанка, приседая в поклоне и смиренно складывая руки под передником. - Благородная пейнета не могла и минуты посидеть спокойно, она дернулась и совершенно случайно я уколола ее.

- Ты лжешь! - вскричала Бранвен, до самого сердца возмущенная таким лицемерием. - Ты сделала это нарочно!

Лорд Освальд перевел страдающий взгляд на жену, и Бранвен осеклась.

- Миледи, - мягко сказал ее муж, - чем поднимать ссору на пустом месте, не лучше ли посидеть спокойно, пока служанки занимаются вашими волосами? Недовольны этой, пусть вас причешет другая. С вашего позволения, я пойду. Хотелось бы помыться и отдохнуть.