— Юля, — вдруг произнес Коротецкий, не поворачивая головы, — разве мы не можем оставаться с тобой добрыми друзьями? Зачем создавать конфликтную ситуацию? Нам ведь вместе работать.

— Неужели? — Юлька изобразила удивление. — А я подумала, что меня скоро уволят. Вы ведь выразили сегодня сомнение в моей компетентности?.. Понимаете, Юрий Геннадьевич, никто никогда не обвинял меня в профессиональной безграмотности. И если у вас есть основания считать, что я никудышный специалист, сначала докажите мне это. А пока я буду выполнять свои обязанности. Вот ваша сводка, — Юлька подчеркнуто вежливо положила папку на стол.

— Да-да, — рассеянно пробормотал Юрий, — спасибо… Но ты все-таки присядь. Дело в том, что у меня есть к тебе разговор…

Он отошел от окна, опустился в соседнее кресло и задумчиво потер рукой переносицу.

«А вот это уже становится интересным! — Юлькино сердце заколотилось от тревожного и радостного предчувствия. — Говорить нам в общем-то не о чем: все точки над «i» уже расставлены… Неужели Коротецкий наконец сообразил, какую чудовищную глупость он сделал?.. И это его постоянное «ты»… Значит, он не может привыкнуть к мысли, что я теперь чужая… Спокойно, спокойно, главное, не выдать волнения…»

— Видишь ли, Юленька, — Юрий страдальчески поморщился, — я вот о чем хотел с тобой поговорить… Не надо, чтобы нас видели вместе, пусть даже по работе. Вот ты сидишь сейчас в моем кабинете, а половина коллектива гадает, целуемся мы или трахаемся прямо на столе…

Вот и все… Резиновый поросенок никогда не вернется на свою гардину. И не будет второй подушки на диване и жужжания электробритвы в ванной. Ничего не будет. И Нового года не будет. И весны. Ничего просто не может быть, если есть эти пальцы-гусеницы и настоящие испуганные, загнанные глаза вместо изумрудно-зеленых линз…

— Юля, Юля, Юля! Да ответь же что-нибудь! Не заставляй меня чувствовать себя подлецом. Ведь я был честен с тобой… А ее я люблю, на самом деле, люблю!

О чем это он?.. Ах да, о Симоне. Об этой странной девочке, придумавшей себе низкий голос и имидж роковой женщины. О девочке, которая боится, что узнают ее настоящую — робкую тихую рыбоньку, стыдящуюся плохой кожи и белесых ресниц… Симона, купившая счастье… А что, хорошо звучит! Примерно как «Иван, не помнящий родства»…

— Ее любишь? А может быть, трехкомнатную квартиру? А может быть, кресло первого дядюшкиного зама?

Больше всего Юлька боялась, что он сейчас согласится с ее обвинениями. Заговорит о важности карьеры и о том, что любит ее до сих пор. Прикроет своей ладонью ее дрожащую кисть и посмотрит в глаза так, что сердце остановится. Как она боялась этого. Как она хотела этого… И, наверное, правильнее всего было бы Юрке вскочить, закричать, стукнуть кулаком по столу и выгнать ее вон из кабинета…

— Да, конечно, именно так все выглядит со стороны… — Коротецкий вздохнул устало и обреченно. — Знаешь, я и сам уже не уверен, что есть, а чего нет на самом деле. Есть любовь? Нет любви? Есть расчет? Нет расчета?.. Я оборачиваюсь, натыкаюсь на случайный Танин взгляд, и мне начинает казаться, что смотрит она неуверенно, будто самой себе доказать пытается, что я ее люблю. И я вдруг задаюсь вопросом: если сомневается она, такая умная и сильная, может быть, и правда есть повод для опасений? Может быть, я придумал себе любовь в оправдание и сам поверил в свою сказку?.. Хотя, если поверил, то какая уже разница?

Юлька встала, машинально одернула юбку и направилась к двери.

— Извини меня, — глухо и тяжело выговорил Юрий.

Она остановилась, не поворачиваясь. И не потому, что это было более эффектно и весомо. Впервые Юлька поняла, что этот киношный штамп вполне жизненно оправдан. Ну, не могла она повернуться. Не могла — и все.

— Извини, я не должен был на тебя это все вываливать. Я как-то не сообразил сразу, что тебе больно слышать такие вещи.

Юлька знала, чувствовала спиной, затылком, плечами, что Коротецкий сидит в той же позе и лицо у него по-прежнему печальное. Только это уже не лицо, а маска, и глаза снова спрятались под изумрудно-зелеными линзами.

— Мне не больно, мне все равно, — сухо сказала она и вышла из кабинета.

— Ну что там, а? — Зюзенко выскочила навстречу входящей в отдел Юльке.

— Ничего. Отдала сводку. Юрий Геннадьевич обещал просмотреть и сделать свои замечания.

— И больше ничего? — в Оленькином голосе явственно слышалось разочарование.

— Конечно, ничего, — подала голос из своего угла Галка. — Разве не понятно: отдала сводку и вернулась. Беседа об экономических проблемах — это очень печальное занятие. Именно поэтому наша Максакова пришла такая замороженная и отрешенная. А на лбу у нее крупными буквами написано: «У меня трагедия!»

«Ну вот и началось, — мысленно констатировала Юлька, удивляясь тому, что неизбежный «психохирургический» сеанс больше не внушает ей страха. — «Что же будет дальше? Ко мне примерят комплекс Электры или комплекс неполноценности? Хорошо, если ограничатся незабвенным дедушкой Фрейдом. Но если Галине взбредет в голову опять развивать сексуальные теории собственного сочинения, то Тамара Васильевна, бедняжка, просто обуглится от стыда… Господи, как же все надоели! И даже Юрка с его нравственными исканиями. Кстати, вот на кого бы надо натравить Черемисину».

— Юль, ты лучше расскажи, что случилось, на душе легче станет. Попробуем вместе разобраться в твоих проблемах. Выясним глубинную причину, а тогда и выход из ситуации сам собой найдется, — Галка, слегка наклонясь вперед, буравила взглядом невидимую точку у нее на лбу.

«Кажется, где-то там находится центр гипнотического воздействия… Черемисина, похоже, совсем с ума сошла».

— Галочка, милая, — Юлька, копируя ее позу и взгляд, тоже наклонилась вперед, — у меня нет проблем, зачем же мне выдумать их ради твоего удовольствия? Пора бы понять, что наши отношения с Юрием Геннадьевичем теперь не выходят за рамки деловых.

Предчувствуя интересный поворот событий, Оленька нащупала у себя за спиной стул и неслышно опустилась на сиденье. Тамара Васильевна неодобрительно покачала головой.

— Вот именно: пора бы понять. И, прежде всего, тебе. Понять и принять это, — Галка протянула худую смуглую руку, достала с соседней тумбочки недопитую фанту и сделала несколько жадных глотков. Острый кадык на ее длинной шее запрыгал вверх-вниз. Прихлебывая из бутылки, Черемисина не отводила внимательных глаз от Юлькиного лица. — Самое глупое, что можно сделать в данной ситуации, — это спрятать голову в песок. Да, была любовь, да, он тебя бросил. Да, ты страдаешь. Так и страдай с достоинством. Не нужно этого стесняться и делать вид, что тебе все равно.

«Боже, сколько внимания к моей скромной персоне! У Галки это внимание исследовательское, у Тамары Васильевны — матерински-понимающее, у Оленьки — сентиментально-жалостливое». — Юлька встала, бегло просмотрела несколько папок в шкафу, а потом вдруг развернулась на 180 градусов и подошла к зеркалу. Она заранее знала, что увидит, и не ошиблась. По ту сторону стекла возникло лицо девушки с неуверенными глазами. Оно, вполне возможно, могло вызвать симпатию, но отнюдь не страстную любовь… Это было лицо вечной подруги.

— Так ты меня принципиально игнорируешь? — откуда-то из-за плеча выплыло отражение жаждущей боя Галины.

Юльке сражаться не хотелось и не хотелось совсем ничего. Может быть, только оказаться дома, вот прямо сейчас, сию секунду. И чтобы рядом не было ни души.

— Галя, хватит уже, оставь девчонку. — Тамара Васильевна плеснула себе травяного настоя из термоса, выпила его тремя большими глотками и убрала кружку в тумбочку. — Что ты ее мучаешь? Ей, знаешь, и без нас тошно.

Юлька сама не успела понять, почему эта невинная, более того, призванная защитить ее фраза вдруг стала последней каплей.

— А с чего вы вообще взяли, что мне тошно и я страдаю? — Она села на край стола, вызывающе закинув ногу на ногу. — Вы меня уже достали своей жалостью. Я что, похожа на несчастную брошенную женщину?