— Ну так что, вы поможете мне? — с надеждой в голосе спросила девушка, представившаяся Юлей.

— Да, — ответил он, вдруг подумав, что может получиться неплохое любовное приключение, продолжительностью так в недельку или в две. Да и, кроме всего прочего, интересно попытаться сыграть самого себя уже без глупых кривляний, тем более что «романчику» это придаст некую пикантность. Чем не достойное продолжение сегодняшнего вечера?

К друзьям Сергей вернулся уже минут через десять. Видимо, в глазах его зажегся особый азартный огонек, потому что Мишка уныло констатировал:

— Ну-у, закобелял, закобелял!.. Нам прямо сейчас по домам разъезжаться и освобождать тебе квартиру, или ты собираешься своей «мадамой» разбавить нашу дружную, мужскую компанию?

— Спокойно, мужики, — Селезнев помахал в воздухе ладонью, — это будет нормальная одноактная пьеса с прологом и эпилогом. Пролог вы сейчас видели, а первый акт начнется только завтра. Я звоню ей ближе к вечеру… Кстати, ее зовут Юля. Ничего девочка, правда?

Нельзя сказать, что предстоящий вечерний звонок этой самой Юле совершенно не волновал Сергея. Наоборот, он чувствовал здоровый азарт охотника, преследующего интересную дичь. Поэтому утром, натягивая джинсы, он опустил взгляд вниз, к ширинке и вполголоса проговорил:

— Ну что, друг, похоже, будет для тебя работа!

«Юля, Юля, Юлечка… Глазки у нее, конечно, ничего, и ротик сексуальный, а вот на попке не мешало бы добавить немножко мясца… Впрочем, так еще интереснее. Этакая девочка-прутик…»

Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.

В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.

Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.

— С начала, с начала! — захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.

Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:

— Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, — в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: — Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, — Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. — Сейчас, сейчас…

— За ширинку, — радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.

— Да ну тебя, Андрюха, — Головина отмахнулась, — сейчас-сейчас, найду…

— Говори: «за ширинку». Какая разница?

— Там на сцене, заканчивайте базар! — громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. — Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?

— В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, — улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.

Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.

— А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, — он кивнул на ближайший к столу ряд. — Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…

Селезнев опустился в противно скрипнувшее кресло и принялся задумчиво изучать собственную ладонь. Но боковым зрением он все равно видел орлиный грузинский профиль старика и блики прожекторов, играющие на его обширной лысине. Минут через пять Семен Александрович действительно объявил перерыв. Актеры с облегчением поползли в курилку, так как смолить в зале никому, кроме главрежа, не позволялось. Сцена опустела.

— Ну, садись, Сереженька, поговорим, — старик похлопал ладонью по ближайшему к себе сиденью. — Есть у меня одно интересное предложение… Я вот думаю, не взяться ли нам ближе к весне за «Игру теней»? И не попробоваться ли тебе на Антония. Хотя, что пробоваться, я просто уверен, что у тебя получится.

Селезнев саркастически усмехнулся и кивнул:

— Опять красавец в львиной шкуре с босыми ногами и страстным взглядом, да?

— Да, — подтвердил Семен Александрович. — Только не надо утрировать. Я не понимаю, чем бедный Антоний тебе не угодил? Роль, между прочим, не простая.

— Семен Александрович, когда вы мне скажете насчет «Дон Жуана»?

Главреж поморщился, протер клетчатым носовым платком начинающие слезиться старческие глаза и потянулся за новой сигаретой. Руки у него были большие, сморщенные, сплошь покрытые коричневыми пигментными пятнами. И Селезневу вдруг захотелось немедленно исчезнуть, чтобы не мучить этого больного старика. Ведь и так ясно, что ничего хорошего он сказать ему не может.

— Понимаешь, Сережа, роль Дон Жуана я все-таки решил отдать Войтову…

Сергей молча кивнул и поднялся с кресла, но Семен Александрович остановил его неторопливым, но властным жестом:

— Подожди, я еще не закончил. Ты думаешь, что с тобой поступили несправедливо, что тебя обошли, но нужно ведь думать и о Зрителе. Думать о том, для чего мы, вообще, работаем… Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты хороший, талантливый мальчик, но…

— Что, «но»? — не выдержал Селезнев. — Я же играл Гамлета. И играл хорошо, вы не можете этого отрицать. Почему же теперь мне не дают хоть сколько-нибудь серьезных ролей? Я что, стал глупее, холоднее, бездарнее?

Главреж печально покачал крупной головой и глубоко затянулся:

— Сережа, я все понимаю, время такое, что нужно уметь зарабатывать деньги, и ты сделал свой выбор… Ведь Гамлета ты сыграл до Барса, правда? И до Корсиканца, и до всех этих Меченых, Психованных, Калеченых?.. А теперь, если бы ты вышел на сцену в этой роли, зрители бы, в лучшем случае, смотрели на тебя как на диковинную зверюшку и искренне удивлялись: «Надо же, а он ведь еще и неплохой актер!»… Они должны сопереживать происходящему на сцене, а не думать о том, что артисту черная хламида идет ничуть не меньше, чем кимоно…