— Девочки, Михал Михалыч вышел из своего кабинета с какой-то дамой, — сообщила кудрявая блондинка Оленька, вернувшись из буфета. — Дама в какой-то немыслимой курточке и сапогах выше колена.

— Н-да? — Галка удивленно изогнула бровь. — Что это с нашим многоуважаемым директором случилось? На старости лет с ума сошел?

Михаилу Михайловичу Самсонову, директору банка «Сатурн», было где-то около пятидесяти. Бог наградил его привлекательной внешностью, железной деловой хваткой и верной женой, а вот детей не дал. Наверное, Михал Михалыч стал бы отличным отцом, потому что спокойствия и терпения ему было не занимать. Авторитетом в коллективе он пользовался непререкаемым и иногда любил побеседовать по-семейному на обычные «мирские» темы.

— Сударыни, разрешите вам представить мою племянницу, — сказал Михал Михалыч, подойдя вместе со своей спутницей к дверям экономического отдела, — Танечка Самсонова, дочь моего брата. Студентка ВГИКа, между прочим!

Дядюшка просто светился от гордости, как начищенный медный пятак. Племянница проявляла гораздо меньше эмоций. Вполне резонно предположив, что Таня Самсонова интересна банковским «сударыням» примерно так же, как бином Ньютона, она только скучно и вежливо улыбнулась, а потом нетерпеливо взглянула на часы.

— Пойдем, пойдем, — заторопился Михал Михалыч и слегка подтолкнул ее в спину. Племянница не заставила себя долго упрашивать и быстро зашагала к выходу.

И вот тогда-то Галка пустила в ход свой ядовитый язычок.

— Симона — королева красоты, — пропела она в манере Кузьмина, состроив ужасающую физиономию и вытянув губы трубочкой.

— Ты чего? — удивилась Оленька. — Юль, чего это с ней?

Но Юлька уже все поняла. Прикрыв рукою рот, она беззвучно хохотала, откинувшись на спинку стула. Тамара Васильевна, старейший экономист отдела и признанный авторитет в области кулинарии, тоже содрогалась всем своим грузным телом, из последних сил пытаясь сохранить серьезный вид.

«Наверное, это было жестоко. Нет, точно, жестоко, — вспоминала потом Юлька. — Но определение «королева красоты» настолько не подходило Тане Самсоновой, что удержаться от смеха было очень трудно».

У дядюшкиной племянницы были светлые, с рыжеватым отливом волосы, белесые ресницы и какой-то грушевидный нос. Из-под светлых бровей выглядывали грязно-голубые маленькие глазки. Но самое удивительное, что при таких, мягко говоря, незавидных внешних данных держалась она в самом деле как королева. Впрочем, это ее не спасло. Прозвище «Симона» прилипло всерьез и надолго, и каждое ее появление в банке с тех пор встречалось Галкиным заунывным мяуканьем…

— Простите, вы к кому?

И Юлька вдруг поняла, что никогда прежде не слышала Симониного голоса. Удивительно, но у нее оказалось довольно приятное контральто.

— Стойте-стойте, я вас, кажется, узнала… Вы ведь работаете в «Сатурне»? Вам, наверное, Юрий Геннадьевич нужен? — Симона стояла на пороге в одной рубашке и переступала на месте от холода голыми ногами. — Но, к сожалению, его сейчас нет. Он будет часа через полтора.

— А где он? — тупо спросила Юлька, понимая, что ответ ее совершенно не интересует.

— Поехал машину ремонтировать… Но если у вас срочное дело, можете его подождать.

Оказалось, что ненависть может душить ничуть не хуже жалости. Юля смотрела на эти коротковатые розовые ноги, на бесстыдно обнаженные бедра, на губы, хлопающие друг о друга, как две толстые лепешки, и чувствовала, как кровь приливает к щекам… Что эта девка делает в квартире ее мужчины? В квартире, где они провели свои первые незабываемые ночи. В квартире, где хранится Юркина знаменитая «поросячья» коллекция и стоит подаренная ею, Юлькой, свинья-копилка. А на спинке у свиньи помадой написано: «Я тебя люблю!»… Да и сама помада тоже до сих пор валяется на полочке в ванной. Хорошая, между прочим, помада, ревлоновская. Хотела ведь забрать, да все некогда было. А теперь ею, наверное, мажется эта рыжая сучка…

— А вы, простите, кем Юрию Геннадьевичу приходитесь? — Юлька постаралась придать своему дрожащему голосу хоть немного светской любезности.

— Невестой, — просто ответила Симона. И спрашивать стало не о чем.

Юля пробормотала еще что-то по поводу неподписанных банковских документов. Потом, спохватившись, добавила, что Юрия Геннадьевича можно и не беспокоить — дело не срочное. Симона вежливо кивала, переминаясь с ноги на ногу, и с тоской ожидала момент, когда можно будет закрыть дверь. А потом Юлька ушла, попрощавшись с новоявленной «невестой» и со своими глупыми, неоправдавшимися надеждами…

Слухи в банке «Сатурн» распространялись со скоростью, обычной для любого полуженского коллектива. А экономический отдел вообще всегда и все узнавал первым. Поэтому визиты Симоны очень скоро начали вызывать особое, пристрастное внимание. Да и появлялась она теперь в банке значительно чаще, чем в прежние времена.

Галке уже изрядно поднадоело петь, как дрессированной канарейке, и поэтому сегодня она ограничилась кратким:

— Наша Симонка идет.

Женское население экономического отдела, как по команде, бросило свои компьютеры, списки, «платежки» и занялось более важным делом — наблюдением за коридором. Юлька лишь на секунду оторвалась от экрана монитора, но, наткнувшись на изучающий Галкин взгляд, снова опустила голову и начала яростно колотить пальцами по клавиатуре.

— Что-то ее долго нет, — озабоченно проговорила Оленька, продолжая автоматически подпиливать ногти на правой руке.

— Она в туалет зашла, — объяснила Галка. — Кстати, очень правильно поступила. А то вдруг от радости при встрече с… дядюшкой что-нибудь произойдет…

— Ну, я думаю, Симона совсем не к дядюшке в последнее время зачастила… — Оленька бросила красноречивый взгляд на Юльку и неожиданно добавила: — Это же надо быть такой сволочью!

Юлька покраснела, но ничего не сказала.

— Это ты кого сволочью называешь? — Тамара Васильевна поднялась со стула, одернула розовую в белый цветок ангорскую кофту и включила чайник в розетку. — Юльку, что ли?

— Да вы что! — обиделась Оленька. — При чем тут Юлька? Симона — сволочь, и Юрий наш… Геннадьевич.

— Юрий — он мужик. Какой с него спрос? У них порода такая мерзкая. А Симона… Ну что, Симона? Ей тоже жить хочется. — Тамара Васильевна достала из тумбочки варенье, выставила его на стол, а потом, протиснувшись между столом и подоконником, подошла к Юльке. — Ничего, девочка, все образуется, — она положила мягкую руку ей на плечо, — все об-ра-зу-ет-ся!

— Тише вы! — вдруг завопила Галка. — Выходит!

С легким стуком захлопнулась дверь туалета, и в коридоре послышались быстрые шаги. Юлька не выдержала и отвела глаза от монитора. В дверном проеме как раз появилась Симона. Сегодня на ней было длинное черное пальто и высокие ботинки на толстой подошве. Ни пестрого шарфика, ни яркого пятна губной помады — только черный силуэт, светло-рыжие волосы и бесцветный блин лица. Симона несколько замедлила шаг, повернула голову и покровительственно улыбнулась женщинам. Галка в ответ слегка растянула губы, Тамара Васильевна вежливо кивнула, а Оленька, пользуясь тем, что из-за шкафа ее не видно, высунула язык. К сожалению, защитный эффект шкафа на Юльку не распространялся, и ей пришлось не только встретить взгляд Симоны, но еще и ответить на ее радушное и даже какое-то родственное: «Здравствуйте!»

— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?

— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.