В последний период советской историографии (1980-е гг.) мыслящие историки интенсивно искали возможности новых подходов для решения «традиционных» проблем. Когда В. Т. Пашуто предложил издать перевод книги польского академика X. Ловмяньского «Русь и норманны» (польское издание вышло в 1959 г.), это было воспринято Е. А. Мельниковой с энтузиазмом, ибо издание предполагало комментарии и, стало быть, давало возможность продемонстрировать новые подходы и новые материалы по «старым» проблемам. Комментарии, отражавшие состояние норманнской проблемы на середину 1980-х гг., составили едва ли не половину русского издания книги Ловмяньского: в них был затронут и запретный для официозной советской историографии вопрос о происхождении имени «русь». Тогда давние филологические реконструкции, возводящие это имя к обозначению «гребцов» – дружины, идущей в поход на гребных судах, обрели исторический контекст: археологический материал свидетельствовал, что лодки скандинавы использовали не только в прикладных целях – без них не обходился и погребальный обряд. Дружинное значение имени «русь» позволило правильно понять и ранние летописные тексты – с варяжскими князьями был призван не неизвестный скандинавский народ, а дружина. Жупел «реакционной норманской теории» оставался, однако, самодовлеющим в официозной историографии: статья о названии «русь» несколько лет лежала в портфеле «Вопросов истории» и вышла лишь в 1989 г. Столь же сложной оказалась и судьба статьи о названии «варяг», отклоненной журналом «История СССР»: мне запомнилось заключение рецензента, обвинявшего авторов в том, что они доверились «топорной работе летописца». Статья увидела свет уже в постсоветский период в журнале «Славяноведение» (1994 г.).

Тем временем Е. А. Мельникова продолжала работу над «Сводом», которую ей пришлось возглавить после смерти В.Т. Пашуто: в 1986 г. вышел ее очередной авторский выпуск, посвященный древнескандинавским географическим сочинениям. Интерес Е. А. Мельниковой к исторической географии не был и не мог быть сугубо прикладным – информация об окраине мира, содержащаяся в ранних географических сочинениях, предполагала не просто соотнесение с современными картами: необходимо было учитывать «образ мира», ту сложившуюся в ментальности людей средневековья модель, которая оказалась в центре внимания «новой» исторической науки второй половины XX в. В 1990 г. Е. А. Мельникова защитила докторскую диссертацию «Представления о Земле в общественной мысли Западной и Восточной Европы в средние века», а в 1998 г. опубликовала книгу «Образ мира: Географические представления в Западной и Северной Европе. V–XIV века».

Так формировалось перспективное направление в источниковедении, рассматривающее источники сквозь призму «общественной мысли» средневековья; это относилось и к проблемам начальной русской истории, в том числе к феномену «призвания варягов». В работах 1990-х- 2000-х гг. развиваются и обосновываются на сравнительном европейском материале идеи о договорных отношениях – «ряде» между племенными образованиями севера Восточной Европы и дружинами скандинавской «руси», который отразился в летописной легенде о призвании варягов. Место этих «дружинных» структур и отношений в типологии раннесредневековых государств – еще одна важная тема, разрабатываемая Е. А. Мельниковой.

Развитие направления, порывающего с антинорманистскими стереотипами номенклатурной науки и опирающегося на междисциплинарное исследование и углубленное понимание источников, не могло не вызвать раздражения пребывающих у власти адептов этих стереотипов. В этой среде были сделаны попытки реанимации донаучных стереотипов в духе средневекового «Сказания о князьях Владимирских», возводящих Рюрика к родичу самого Августа Прусу, кабинетных этимологий М. В. Ломоносова и С. А. Гедеонова, соотносящих Пруссию и Русь, вагров и варягов ит.п.: в основе «методики» этих опусов, естественно, оказывается не «образ мира», а «образ врага». Попытка возрождения застарелых историографических схем встретила достойную отповедь Е. А. Мельниковой и ее коллег. Полемика новых «антинорманистов» с оппонентами сводилась к попыткам ошельмовать их и к использованию традиционных номенклатурных методов – Сектор истории древнейших государств вынужден был под давлением А. Н. Сахарова покинуть Институт российской истории. Новый выпуск «Свода», посвященный корпусу рунических надписей, Е. А. Мельникова издала в 2001 г. уже под грифом не только Института российской истории, но и под грифом приютившего сектор Института всеобщей истории, возглавляемого А. О. Чубарьяном, где традиции комплексного источниковедения были продолжены, где ежегодно проводятся Чтения памяти В.Т. Пашуто («Восточная Европа в древности и средневековье»). Под редакцией Е. А. Мельниковой продолжается и издание ежегодников «Древнейшие государства Восточной Европы», без которых немыслимо развитие отечественной медиевистики.

Новый этап развития судьбоносной для Е. А. Мельниковой темы «Древня Русь и Скандинавия» требует новых усилий по расширению источниковой базы: многое было сделано в книге «Скандинавские рунические надписи – новые находки и интерпретации», включающей анализ граффити на монетах и предметах из раскопок. Но вещи с граффити – лишь малая часть огромного корпуса находок предметов скандинавского происхождения, обнаруженных от Прибалтики до Западной Сибири. Е.А. Мельникова стала инициатором подготовки свода скандинавских древностей в Восточной Европе. Это колоссальное предприятие требует немалых средств и усилий большого числа специалистов, авторов раскопок, музейных работников, разобщенных в пределах новых политических образований, однако авторитет и энергия Елены Александровны позволяют надеяться на успех и дальнейшие научные свершения.

В. Я. Петрухин

Е. А. Мельникова

Проблемы перехода от родового к классовому обществу, от племенной организации к государственной приобрели в мировой науке новое освещение в 1960-1970-е гг., когда они стали одним из основных предметов социальной антропологии[4]. Исследования обществ, переживавших переход к классовому строю, европейских (средиземноморских в гомеровский период и германских в первые века и. э.) и неевропейских (африканских, индейских, полинезийских в XIX–XX вв.) позволили выделить некоторые универсалии, определить последовательные этапы процесса и создать типологию социальных и политических структур переходного периода.

Не прошли эти вопросы мимо внимания и отечественных исследователей. Острые дискуссии 1960-х гг. о путях возникновения государства и его характере на ранних этапах[5] заложили основы для дальнейшего и более систематического изучения пред- и раннегосударственных образований отечественными историками, политологами, философами. Особенно большой вклад был внесен этнологами, широко опиравшимися на международную историографию и существенно продвинувшими общетеоретическую разработку проблемы[6].

Однако в конкретно-исторических исследованиях, прежде всего в области изучения Древнерусского государства, продолжает довлеть схема, выработанная в 1930-1950-е гг. на основе ленинской интерпретации марксистской теории классов и государства. Жесткая формационная схема и понимание государства как репрессивной в первую очередь структуры привели к невозможности адекватно охарактеризовать социально-политический строй доклассовых обществ в Восточной и Северной Европе, типологическое сходство развития которых неоднократно отмечалось в отечественной литературе[7]. Отсюда в значительной степени проистекает чрезвычайно широкий временной диапазон (от VIII до XIII в.), к которому различные исследователи относят образование Древнерусского и древнескандинавских государств. Если исходить из бытующего в отечественной историографии определения государства как аппарата для подавления большинства в интересах меньшинства, то, действительно, более обоснованными выглядят «поздние» датировки, которые учитывают наличие оформившихся классов и крупного частного землевладения – одного из основных показателей феодализма. Вместе с тем у большинства исследователей не вызывает сомнения существование в этих регионах по меньшей мере в X–XI вв. государственных образований, относимых ими к «раннеклассовым», «раннефеодальным», «варварским».