Менги щелкнул пальцами.

— Еще один коньяк!

Если он вернется пьяным, разразится грандиозный скандал. Трактирщик пойдет за мэром. Мэр — за кюре… Кюре пригласит прихожан. Все вместе соберутся и сбросят его в море. И, наконец, дед опустит руку. Везде он лишний! Тоска собачья… Ну, конечно, он мог бы вернуться в Гамбург. Залезть в свою нишу! Но тогда уж не вырвешься из рук Хильды. Ему учинят зверский допрос — и так с утра до ночи. «С кем это ты улизнул?.. Где ты ее спрятал, эту шлюшку, я ей скажу пару ласковых слов… Как ее зовут?.. Где ты ее подобрал?.. Чем это она лучше меня, а?»

Он грохнул кулаком по столу. Прибежала служанка.

— Повторить? — спросила она.

— Нет… Сколько с меня?

Он расплатился, пока еще хватало ума остановиться. Ноги дрожали. Руки дрожали. Весь он был в поту, но его бил озноб. Лучше немного пройтись. Единственное, что он желал, так это удержаться от искушения, иначе он плохо кончит. Пока что ему удалось справиться с отчаянием, ступить туда, где жизнь вновь становилась сносной, как болезнь, которую притупляет доза морфия. Ему знакомо было это аморфное состояние медузы, для которой безразлично окружающее, да и то, что внутри. На улице его пошатывало. В какой-то момент его привлек запах рыбы, и он направился к рынку. Шум там стоял невообразимый. Это было время продажи с аукциона. Разбивали куски льда. Виднелись следы крови. Люди в сапогах, в осыпанной чешуей кожаной одежде размахивали ножами, крючьями. Как проклятья сыпались цифры. Запах становился настолько сильным, что Менги тянуло на рвоту. Он протиснулся между двумя грузовичками. Увидел ее. Это была она. Это ее белый, туго затянутый в талии тренчкот, ее зеленая шелковая косынка на голове. Она!

— Дорогу! — орал кто-то, толкая тачку.

Менги отпрянул. Хильда здесь! Когда же он осторожно высунул голову, никого уже не было. Только что он слишком много думал о ней. И теперь лицо ее будет всюду мерещиться. Теперь, похоже, появление светлого силуэта — что-то вроде удара ногой в живот. Ему трудно было связать воедино пару мыслей, и тем не менее требовалось срочное доказательство, что Хильда не могла оказаться на Киброне. Прежде всего, как она догадалась, что он уехал навсегда? Он ведь почти ничего с собой не взял.

— Осторожно!.. Посторонись!

Он направился вдоль ряда, уставленного ящиками с тунцом: черная блестящая рыба была уложена ровно, как снаряды… Почти ничего с собой не взял… Ничего, ничего! Значит, она сначала подумала, что он не мог уехать далеко, и потеряла по крайней мере день на то, чтобы обзвонить наугад кого попало… Но стоило только вспыхнуть ревности, как она становилась догадливой. Вот где опасность. Она, конечно, подумала: «Воображает, что ловкач… Увез свою б… на свой проклятый остров…» Подозрительно, напряженно он шарил глазами в толпе, где его толкали со всех сторон. Белый тренчкот. Хорошо еще, что легко заметить. Что там еще она накручивала? Что он издевается над ней с этой шлюшкой, только никому еще не удавалось посмеяться над ней… и она покажет ему, где раки зимуют. Все это он слышал уже сотни раз. Господи, сколько можно лаяться! Обычно на нее накатывало этак к пяти вечера, как приступ болотной лихорадки. Взрывалась как фурия из-за выеденного яйца. Бывало, открывала настежь дверь на улицу: «А ну убирайся, чтоб духу твоего не было!.. Катись на свой остров, раз ты так соскучился! Бездельник!» Однажды он дал ей по физиономии… Он помнит, как это было. Видел себя в зеркале. Озверел как волк. «Оставь остров в покое!.. Тебе никогда не понять, что такое остров!» В тот раз дело едва не дошло до беды.

Понемногу Менги приходил в себя. Опять галлюцинация, только и всего. Никогда Хильда не была так скора на решения… Тампико ведь доходное заведение, а чем больше она гребла, тем больше у нее разгорались глаза. Она бы сто раз отмерила, прежде чем один раз отрезать — пусть даже на несколько дней закрыть кабак. Он удалился от рынка и снова направился к центру. Нет! Хильда не может быть на Киброне. Вошел в кафе выпить кружку пива. В горле горело. Ее тут не было, но все-таки не исключено, что она была. Надо искать, перерыть, перевернуть все вверх дном. Менги даже не решался возвращаться домой, пока не удостоверится окончательно. Было одно место, где, без сомнения, он нашел бы ее: торговая улица, где летом в лавках и на крытых базарах бойко торговали сувенирами для туристов. Он принялся прочесывать магазинчики, переходя с одного тротуара на другой, вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть ее поверх лотков с товарами, поверх голов покупательниц в торговых залах. Затем направился на вокзал, повертелся около справочного бюро.

Приближался обеденный перерыв. Он начал кружить вокруг отелей, ресторанов. Чем дольше тянулось время, тем больше он успокаивался. Кое-как поел в снэк-баре за стойкой, заказал один за другим два кофе, чтобы согреться. Погода хмурилась. Ветер был настолько влажный, что кожа покрывалась как бы свежей вязкой пленкой. В последний раз Менги опять обошел все вокруг. На Верденской улице попал под дождь. Укрылся в «Призюник»[6] и тогда снова увидел ее. Напрасно он был начеку: с первого взгляда не узнал ее, так как все женщины были в плащах. Что-то в развинченной походке встревожило его. Он подошел к выходу. Где она?.. Добежал до перекрестка, потерял время, пока искал глазами зеленый тюрбан. Прохожие дамы, накинув на голову пластиковые капюшоны, торопливо семенили, держась ближе к стене, прячась за спины друг друга. Он остановился на самом перекрестке — его обругал какой-то водитель. Но на этот раз он был уверен, что ему не померещилось. Что-что, а тело Хильды он знал слишком хорошо. Вызывающе выступал живот. Это была она. Как собака, дергающая поводок, она рвалась навстречу хозяину. Но дождь словно смыл силуэт Хильды. Она снова исчезла. Менги чувствовал прямо-таки свинцовую усталость, чтобы продолжать преследование. Раз она здесь, значит, собирается на переправу. Значит, сядет на пароход. Почему самые элементарные мысли приходят слишком поздно? Ну конечно, они встретятся на пароходе. И уже на палубе начнется перебранка. Что подумает священник, когда увидит эту девицу с ярко накрашенными губами, с резко подведенными тушью глазами! Менги потребуется собрать все мужество. Он укрылся в маленьком бистро, куда заглядывал утром, и опрокинул еще две рюмки коньяку. В голове была какая-то каша, но одно было ясно: он не хотел. Отвергал всеми силами души. Хильда не должна ступить на землю острова. Иначе все, что он любил больше всего на свете, будет попрано, осквернено. Он подумал о своем деде, чуть было не взмолился о помощи, чуть не стал просить того, кто отдал жизнь, чтобы не пустить врага.

«Я жалкий тип, — повторял про себя Менги, — но я чист, так же чист, как и они». Тут же он стал себя проклинать как лгуна, ибо понимал, что его засасывал хмель, что опьянение растеклось внутри, как черное пятно мазута на поверхности моря. Остров был прав, что отказывался от него! Быть может, все-таки, если он сумеет помешать Хильде сесть на пароход, все вернется на круги своя. Например, он найдет свою пещеру! И с этого времени прошлое соединится наконец с настоящим, чтобы преобразить его. Надо оторвать от себя Хильду. Бросить в воду. Удостовериться, что она пойдет ко дну, как мертвый осьминог. Со стороны порта донесся длинный вой сирены.

— Если хотите успеть на пароход, надо поторопиться, — сказала официантка.

Как! Уже пора? Менги поднялся. Несмотря на неуверенность движений, его душила ярость. Он бросил монеты на стол, расслабленной походкой проследовал к двери, подставил лицо под струи дождя. Для моряка — отличная погодка! Все Менги моряки! Булыжники мостовой качались под ногами, как палуба корабля. В добрый час! Отдать паруса! Полный ход! Женщин на борт не брать!..

Еще раз провыла сирена. «Иду, иду, — сказал Менги. — Пусть не прячется, от меня не уйдет». Он почти твердо прошел по мосткам, осмотрелся. Никого! Можно подумать, что он единственный пассажир. Каюта пуста. На палубе, как всегда, — тюки, ящики. Последний вой сирены раздался так близко от него, что он оступился, ухватился за лебедку. «Хильда!.. Где ты там?..» Крик так и не сорвался с губ, но оглушил его изнутри. Он уцепился за человека, выдававшего билеты.