Смотрела так, словно не видела в жизни ничего прекраснее.

Хомке казалось, что прошла целая вечность.

Женщина наконец оторвалась от замершей девочки, губы и подбородок были покрыты алым. Хомка ждал, что ребёнок сейчас свалится замертво, однако девочка вдруг замигала, заморгала, губы её скривились; женщина в алом пошатнулась, упала на колени, словно растратив все силы.

Напади. Ударь. Сейчас самое время!

Но Хомка не мог. Он трусил. Страх вывернул его наизнанку, последние запасы какой ни есть храбрости растратились на то, чтобы выпустить обречённых на сожжение баб из горящего амбара.

Над крышей бесилось пламя, перекидываясь на соседние строения хутора. А Лёшек с Копытом всё вопили, всё орали, и кровь в них всё не кончалась, и мучения их не кончались тоже.

Хомке их жалко не было. Как и себя. Потому что по-хорошему если, надлежало ему точно так же валяться, кататься и заходиться истошным ором рядом с двумя другими разбойниками.

Сколько времени женщина в красном пила кровь из девочкиной шеи? Сколько времени длился этот кошмар?

– Они обидели тебя, – слышал Хомка медленную речь той, что назвалась Вильей. – Больше они никому не причинят вреда. И ты, маленькая, будешь тому порукой. Ни они, ни им подобные. А пока… смотри, как надо!

Вилья одним гибким движением очутилась рядом с катавшимся по земле Лёшеком, тщетно пытавшимся зажать кровяной фонтан, бьющий из шеи. Склонилась над ним, резко впилась в рану белыми клыками. Лёшек заорал и вдруг обмяк, руки бессильно раскинулись.

Вилья пила. Девочка медленно приблизилась, глядя внимательно и с интересом.

– Хочешь попробовать? – отодвинулась вампирша.

Девочка неуверенно кивнула. А потом приникла к ране.

Что было потом, Хомка помнил плохо. Помнил, как от одного взмаха Вильи тела Лёшека и Копыта раскрылись, словно кофры, вывалив дымящиеся внутренности. Помнил, как девочка, жадно урча, ползала среди всего этого ужаса, запихивая в рот сырое мясо – сердце и печень, как указала ей Вилья.

– Ешь. Ты станешь моим лучшим творением. О, да, лучшим, небывалым, не как все… Из тебя выйдет настоящая охотница. У тебя есть дар, моя дорогая…

Хомка ощутил, как содержимое желудка в очередной раз поднимается к горлу.

– А для тебя, жалостливый, тоже работёнка найдётся. – Вилья резко выпрямилась и шагнула к нему. – Не бойся, не укушу. Пока. И она не укусит. Тоже пока. Если хочешь жить и, – она тонко, змеино улыбнулась, – и добро творить, станешь вот ей прислуживать. Иди за мной, раб.

Хомка ощутил, как неведомая сила подняла его на ноги, и они, эти ноги, стали переставлять себя сами.

Девочка урчала и лопала.

Оторванные головы Лёшека и Копыта глядели на уцелевшего подельника пустыми мутными глазами.

Что было дальше, Хомка не помнил совсем.

Свет падал сверху, через застеклённый фонарь атриума. С серого неба сыпал дождь, барабанил по крыше; тихонько журчала вода в трубах, стекая в неглубокий имплювий[5].

Человек на высоком троне сидел очень прямо, соединив кончики тонких бледных пальцев, лицо скрывалось в тени низко надвинутого капюшона.

– Итак, дорогая Магда, вы отправляетесь на первое действительно важное задание.

– Да, наставник.

– И оно не просто «важное», оно «особо важное».

Возле края квадратного бассейна стояла статная девушка в тёмно-зелёном плотном плаще, закрывавшем её с головы до пят. Очень светлые волосы заплетены в две толстые косы, достигавшие пояса. Внушительная высокая грудь, тонкая талия, соразмерные ладные бёдра. На таких оборачиваются.

Лицо… Красивое лицо. Приятное, правильное. Точёный прямой нос, чуть заострённый подбородок, ямочки на щеках. Особенно, однако, выделялись глаза – странного золотистого цвета.

– Не сомневаюсь, – человек в капюшоне, поименованный «наставником», говорил негромко, не глядя на девушку, – не сомневаюсь, что вы отлично запомнили все нюансы и тонкие моменты. Ваш excogitatoris[6] уже обсудил с вами все детали. Я же, напутствуя, хотел добавить лишь одно: что бы вы ни задумали, Магда, что бы ни предприняли, выполняя задание, елико возможно, старайтесь оставаться в рамках обыденного.

– Да, наставник, не привлекать к себе внимания, это краеуголь…

– Нет, – тонкие пальцы шевельнулись. – Не просто «не привлекать к себе внимания». Не делать ничего, что выбьется из обыденного для той местности, где вам выпадет оказаться. Ничего, способного возбудить подозрения тамошнего нобилитета и особенно – магов Капитула. Ничего, ранее там не случавшегося. Разумеется, до определённого момента. Вы поняли меня, Магда?

– Да, наставник. – Девушка медленно склонила голову. – Ничего экстраординарного. До определённого момента.

– Именно. Я надеюсь, вы уже окончательно и бесповоротно забыли своё настоящее имя, забыли, что «Магда» – это только здесь и со мной. Excogitatoris знал вас под другим прозванием, при исполнении миссии вы выберете иное имя. Подорожные, рекомендательные письма и прочее являются сугубо вашей ответственностью. Вы и только вы можете решить на месте, в чём будете нуждаться.

– Да, наставник.

– «Магдой» будете подписывать только донесения мне. Я буду читать их лично. Я и только я. Но это вам и так известно. Чрезвычайная важность вашей миссии требует и чрезвычайных мер секретности. Действуйте жёстко и решительно, не останавливаясь перед ликвидацией любого, кто может поставить под угрозу конечный успех. Возможный приз слишком велик и ценен, чтобы рисковать.

– Дозволено ли задать вопрос, наставник?

– Дозволяю, Магда.

– Простите мою дерзость, наставник…

– Сегодня – только вам и только сегодня! – я прощу любую дерзость, моя дорогая.

– Почему именно я? Почему… почему не вы? Или не мой еxcogitatoris? Ведь вы же самые лучшие, лучшие из лучших. Почему Орден доверяет такое дело мне? Что-то случилось? Обстоятельства изменились? Ваши предостережения…

Наставник помолчал, меряя шагами пространство перед троном.

– Конечно, Магда. Вы можете задать и эти вопросы, и ещё другие – почему вообще полученный нами материал, величайшая драгоценность Ордена, покидает наши стены? Почему мы не заперли его в самых глубоких подземельях?

– Я…

– Нет, не перебивайте. Обычно я просто отдаю приказы. Но вам – опять же, только вам и только сегодня – я объясню. Конечно, и я, и другие старшие адепты нашего Ордена святого Петера могли бы это сделать. Но мы привлечём к себе ненужное внимание. И Империя Креста, и малые королевства Припроливья, и маги Конгрегации – все следят за нами. Мы последний оплот истиной веры. Синклит патриархов не защитил изначальный символ Спасителя – его Стрелу, дал распространиться ереси – простой крест, на котором Он принял мученическую гибель, то есть символ конца и смерти вместо символа надежды. Лжепророки убедили Синклит, что, дескать, всем дозволено верить как угодно и возводить какие угодно храмы, и не важно, что их венчает, лишь бы учение Спасителя оставалось в неприкосновенности… Проклятые ересиархи, что весь мир толкают к геенне огненной!.. Ибо гнев Спасителя страшен есть, и отвернувшиеся от Него и допустившие прельщение есть обречённые…

Наставник замер, воздев сжатые кулаки. Глаза горели безумным огнём, он словно бы оказался перед толпой с топорами и вилами, готовой идти на приступ твердыни ересиархов.

Он глубоко вздохнул, опуская руки. Кашлянул, одёрнув накидку, поправил капюшон.

– Мы должны сохранять тайну, мы – последний оплот истины и последняя надежда погрязшего в грехах мира. Но кто мы такие, чтобы судить его? Наш долг – сделать всё, чтобы Он, вернувшись в канун Судного Дня, нашёл хотя бы одного праведника…

– Ибо тогда сердце Его умягчится, станет воску пчелиному подобно и слёзы радости прольются из глаз Его, – подхватила девушка, словно в трансе.