О происходящем в Праге или Братиславе советские солдаты судили в основном по сообщениям официальных советских СМИ и офицеров на регулярных политзанятиях. Уже с весны 1968 года в казармах СССР, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии началась идеологическая подготовка солдат к операции в ЧССР. С приближением августа пропаганда набирала обороты. «Командиры, политорганы, партийные и комсомольские организации продолжают проводить активную агитационно-пропагандистскую работу по разъяснению и доведению до личного состава Постановления июльского (1968 года) пленума ЦК КПСС, материалов, опубликованных в газетах “Правда”, “Красная звезда”, касающихся положения в Чехословакии и КПЧ», – пишет в конце июля 1968-го в своем донесении из Словакии командир 38-й армии генерал-лейтенант Майоров[11], возвращаясь с учений «Шумава»[12].

В своих лекциях военные политработники в большинстве случаев лишь повторяли официальную правительственную пропаганду, дополняя ее военной информацией. «Политзанятиям уделялось чрезвычайное внимание. Нам постоянно приводили примеры обострения международного положения. Шла война с США во Вьетнаме, что очень заботило советское руководство. Нервозность вызывал самостоятельный курс румынского руководства во главе с Николае Чаушеску. В Федеративной Республике Германия к власти пришла коалиция, чьи шаги официальная советская пропаганда оценивала очень негативно, а со страниц газет не сходили сообщения об усилении тамошних реваншистских настроений», – вспоминает перед вторжением Юрий Кузьмин, солдат-срочник, служивший в Южной группе советских войск в Венгрии[13].

В подобном духе, как рассказывает Кузьмин, объясняли рядовым советским солдатам и события в Праге. Образ Чехословакии, встававший перед ними летом 1968 года на политзанятиях, выглядел зловеще: они видели страну, в которой СМИ захватили правые, поливающие грязью честных коммунистов, страну, где набирает силу контрреволюция, сторонники которой нападают на силы безопасности и стремятся подорвать дружбу с Советским Союзом, страну, которая наивно открывает свои границы Западу и впускает к себе его агентов.

Солдатам также говорили о передвижениях и маневрах армий НАТО в Федеративной Республике Германии, сильно при этом преувеличивая масштабы этой в общем и целом рутинной военной активности по ту сторону границы. Эти маневры и передвижения якобы подтверждали приготовления Запада к захвату Чехословакии[14].

Солдаты, воспитанные советским строем и отрезанные от семей и других источников информации, чаще всего принимали такую версию событий на веру. «Мы не сомневались в том, что в стране пытаются ликвидировать социализм, и не хотели оставить братский чехословацкий народ в беде», – вспоминал рядовой Кузьмин[15].

Эдуард Воробьев, в августе 1968-го младший офицер, а в конце 1980-х – последний командующий Центральной группой войск СССР в Чехословакии, вспоминает в своем интервью, опубликованном в данном сборнике, что он и его коллеги были уверены: Запад хочет внести раскол в единство социалистического лагеря. «Мы в этом не сомневались. Я и сам в это не только верил, но и, будучи руководителем группы политзанятий, убежденно разъяснял это своим подчиненным, сержантам и солдатам. Никто меня к этому не подталкивал», – говорит Воробьев. Большинство советских солдат входило в ЧССР с мыслью о том, что если они не вмешаются, то в страну вторгнется западногерманский бундесвер или другие войска Североатлантического блока.

И все же ввод войск в Чехословакию стал для советских солдат неожиданностью. Многое из услышанного ими на политзанятиях не отвечало реальности. Люди, которые должны были встретить их как спасителей от контрреволюции, угрожали и возмущались. «Возле наших машин стоят словаки, и все задают один и тот же вопрос: “Зачем вы приехали?” В окнах второго этажа появляются молодые женщины, хватающиеся за голову. По выражениям их лиц ясно, о чем они думают: “Что происходит? Что с нами будет?” У некоторых текут по щекам слезы, жестами они показывают, чтобы мы уезжали. К нам подошла молодая женщина и сказала, что они всегда уважали русских, но теперь все кончено», – описывает свои впечатления участвовавший в операции по занятию Братиславы рядовой Кузьмин[16].

«Сопротивление людей меня удивило, как и остальных солдат. Но тогда мы об этом особо не думали. Нас заботили конкретные задачи. Я был уверен, что это временно. Людей обидело, что войска вошли без их согласия, но постепенно это пройдет, особенно если никаких боев не будет», – вспоминает Эдуард Воробьев, занимавший со своими сослуживцами район Шумавы возле западногерманской границы.

Советское военное командование подозревало, что ситуация не будет развиваться по заранее намеченному плану, и для предотвращения «морального разложения» своих подчиненных ограничило до минимума их контакты с населением. В подразделениях усилилась работа пропагандистов, среди солдат распространялись сомнительные слухи, призванные поддержать советскую версию событий: мол, контрреволюционеры похищают и убивают советских солдат, и, кроме того, повсюду – например, в машинах «скорой помощи» и школах – обнаруживают оружие.

Особо сильное впечатление производили истории о героях-танкистах, на пути которых контрреволюционеры выставили детей и других гражданских и которые предпочли погибнуть – лишь бы только не нанести им вред[17].

Сомнения, мучившие советских солдат при виде происходившего вокруг, чаще всего рассеивались под давлением изолированного армейского мира, ощущения опасности и повседневных обязанностей. Бывали, правда, и случаи несогласия и сопротивления, однако проявлялись они в относительно «тихой» форме, поскольку каждый реалистично мыслящий солдат понимал, каковы окажутся последствия для него и его семьи. В донесениях, хранящихся в музее национальной обороны Центрального военного архива в Праге, упоминается примерно десять случаев дезертирства советских солдат. Но их командиры о таких случаях не распространялись, и чехословацкая сторона узнавала о них, только если ее просили о содействии в поисках. Поэтому нельзя однозначно даже определить причину этих поступков. За ними могли скрываться и попытка эмигрировать на Запад, и стремление сбежать от дедовщины, и тоска по дому, и излишняя психическая нагрузка. Во время пребывания в ЧССР в 1968 году покончили с собой не менее пяти советских солдат[18]. Но в какой мере сыграли роль несогласие с оккупацией или протест против нее, выяснить сложно. Единственный советский военнослужащий, публично осудивший августовское вторжение в ЧССР (хотя сам он в нем непосредственно не участвовал), – генерал Петр Григоренко[19]. Некоторые советские офицеры, принимавшие участие в операции «Дунай», уже в августе 1968-го – хотя всегда тайно и наедине – говорили чешским собеседникам о своем несогласии с вторжением, как это было, по воспоминаниям Альфреда Черного из Брно, с генерал-лейтенантом Борисом Ивановым. А генерал армии Иван Павловский, командовавший введенными в Чехословакию советскими войсками, годы спустя писал в своих воспоминаниях: «Честно говоря, я бы не сказал, что отношение населения к нам было дружелюбным… Сами понимаете, если я, непрошеный гость, приду к вам домой как незваный гость и начну распоряжаться, это не очень понравится»[20].

Эмоциональное напряжение и постоянная конфронтация с враждебным окружением закономерно приводили к жертвам – как среди местных жителей, так и среди самих военных. Во время оккупации, согласно новейшим данным, погибли 122 чехословацких гражданина[21]. Почти половина из них скончалась в результате аварий на дорогах с участием военных транспортных средств, и примерно столько же лишилось жизни из-за стрельбы солдат оккупационных войск. К уже известным инцидентам у здания Чехословацкого радио в Праге и событиям в городе Либерец 21 августа следует прибавить и один из самых трагических случаев, происшедший 12 сентября 1968 года на шоссе между городами Свитавы и Литомышл. Тогда в аварии погибли трое членов семьи Хлуповых – отец, мать и старший сын, – в живых остались лишь двое детей[22]. В чешских и словацких публикациях отмечаются кражи советскими солдатами в занятых ими зданиях продуктов и личных вещей и даже случаи насилия над женщинами[23]. Но расследования по этим событиям если и имели место, то проводились тайно, решения советской военной юстиции чехословацкой стороне не сообщались; не исключено поэтому, что некоторые преступления так и остались безнаказанными.