Сопротивляться Готлинд и Гневомир не стали - для чего лишний раз злить конвоиров. Ведь могут ненароком и прикладом приложить, пока ведут. Однако ничего подобного делать молодогвардейцы и не думали. Знакомый уже комвзвода быстро обыскал обоих, побросав на пол револьверы и пару ножей, что припрятал Гневомир. А после их вывели из дома, занимаемого командармами, и отвели в сырой погреб, служивший местной гауптвахтой. Правда, использовался он редко - даже самым отъявленным дебоширам и нарушителям дисциплины хватало одной ночи, чтобы надолго заречься. Вот и теперь в погребе сидел только один «постоялец» - и им оказался не кто иной, как Ратимир.

***

И снова Бушуй опередил меня. Мои пальцы только расстёгивали кобуру, а у него в руках уже были оба его револьвера. Но в этот раз на нас никто не кидался, а потому стрелять он сразу не стал, а жаль. Перестрелка положила бы конец всем переговорам и как нельзя лучше сыграла бы на руку нам. Хотя я слабо представлял себе, кто такие эти мы. Ведь с гипотетическими врагами нашего мира боролись сейчас лишь я, Гневомир и Готлинд. Да и борьбой наши хаотические метания вряд ли можно было назвать.

- Давайте обойдёмся без резких движений, - предложил примирительным тоном генерал Хлад. - Духовлад, что вы имеете против летуна, сопровождающего нашего гостя?

- Это враг народа и нашего дела, - заявил отлично знакомый мне командир чоновцев. - Его нужно немедленно прикончить. Я гонюсь за ним от самой Катанги.

- Вы не запутались в риторике, Духовлад? - полуобернулся в его сторону генерал. - Сложно быть одновременно врагом народа и нашего дела.

- У него получается весьма неплохо, - усмехнулся Духовлад.

- Ну, столь интересный экземпляр я не имею права отпускать, - снова повернулся к Бушую Хлад. - Я вынужден реквизировать вашего летуна до выяснения, так сказать.

- Есть только одно обстоятельство, которое мешает нам, - заявил в ответ Бушуй. - Я не умею водить аэроплан. Среди вас есть кто-либо готовый сесть за его рычаги и отвезти меня обратно?

Револьверы он при этом опустил, однако в кобуры возвращать оружие явно не торопился.

- Я выделю вам пятерых конных разведчиков, - пообещал генерал Хлад. - Они проведут вас мимо гайдамацких разъездов и выведут к городу едва ли не скорее, чем добрались бы туда на аэроплане.

- Но я должен как-то объяснить отсутствие летуна князю Росену.

Похоже, драться за меня он не собирался, и просто искал удобный выход из сложившей ситуации.

- Сообщите, что его забрал к себе Духовлад - командир отряда ЧОН из Усть-Илима, князь поймёт.

- А аэроплан послужит нашему делу, - усмехнулся Хлад. - Все вопросы решены?

- Я терпеть не могу лошадей, - бросил Бушуй, пряча револьверы.

- Но в седле-то держитесь? - спросил у него Духовлад.

- Я - офицер Гвардейского конвоя, - отрезал Бушуй ледяным тоном, - и не просто умею держаться в седле. Но лошадей всё же терпеть не могу.

- Простите уж, - развёл руками Хлад, - но авто вам отдать не сможем. Вряд ли вы на нём минуете позиции гайдамаков столь же скрытно, как верхом.

- Я просто поставил вас в известность, - отмахнулся Бушуй. - Где ваша лошадь? Я и так потерял слишком много времени, к рассвету мне надо быть на докладе у князя.

- К рассвету вряд ли будете, - покачал головой Хлад, - но что до полудня успеете, это можно гарантировать. Верно? - Он обернулся к молодому человеку в тёмном полушубке и гусарских чакчирах.

- Верно, - кивнул тот. - Если, действительно, хорошо держится в седле.

Бушуй тут же ожог его ледяным взглядом, но парню в полушубке было всё как с гуся вода.

- Идёмте со мной, - пригласил он Бушуя, и тот вежливо попрощавшись со всеми разом ушёл куда-то во тьму.

- А этого надо немедленно спалить, - подступил ко мне Духовлад. - Он слишком опасен...

- Я же сказал, что забираю его с собой, - отмахнулся от него, как от назойливой мухи генерал Хлад. - Вы ещё чином не вышли, чтобы командовать мною.

Духовлад вынужден был отступить, и я понял - у меня появился шанс. Призрачный, но всё же. И пока мне стоит быть как можно покладистей, чтобы, действительно, не угодить в костёр. Я дал разоружить себя и сам сел на заднее сидение автомобиля. С боков меня притиснула пара дюжих ребят в пехотных шинелях, винтовки он пристроили между ногами - и стволы их воинственно торчали вверх. Правда, без примкнутых штыков, те, как и положено, покоились в лопастях на поясах бойцов. Генерал Хлад уселся впереди вместе с шофёром. А Духовлад с ещё несколькими бойцами последовали за автомобилем верхом.

Ехали мы медленно, потому что ночью иначе никак. Дороги видно не было совсем и перед нами то и дело выскакивали, попадая в свет мощных фар автомобиля, ямы, рытвины и колдобины, которые приходилось объезжать. До лагеря Народной армии однако добрались ещё затемно.

Всё те же двое дюжих народармейцев по приказу Хлада проводили меня на гауптвахту - в сырой, холодный погреб. Сколько мне тут сидеть - неизвестно.

Я откинулся спиной на стенку, в который раз дивясь собственным ощущениям. Я понимал, она сырая и очень холодная. Она тянет из меня тепло, точнее должна была тянуть, будь я жив. Однако сейчас тело моё никак на пронизывающий холод не реагировало.

Сколько времени прошло за этими пустопорожними рассуждениями и попытками понять, кем же или чем же я стал, я представлял слабо. Но когда дверь гауптвахты отворилась снова, и внутрь втолкнули сразу двух человек, с той стороны ещё царила ночная тьма.

Я без особого удивления узнал в них Готлинда и Гневомира. Да и рассказ их о неудачном разоблачении генерала Хлада меня тоже не удивил. То ли из-за холода, то ли ещё по какой причине, но я впал в глубокую апатию. Даже выведи меня сейчас в расход с обещанием непременного костра, и то, наверное, никак бы не отреагировал.

Глава 4.

Они выехали в поле ранним зимним утром. Всё было как в песнях поётся и говорится в сказках. Из засыпанной снегом рощицы появлялись один за другим конные гайдамаки. Заросшие, давно не мывшиеся и подавно одежды не стиравшие они были похожи на лесных чудищ из бабкиных сказок. Такими только детей пугать. Но лошади и оружие у всех пребывали в идеальном состоянии. О себе они могли не заботиться вовсе, зарастая коростой грязи, покрываясь вшами по всему телу, однако никто не забывал вычистить коня и до блеска наполировать шашку, перебрать и смазать винтовку, карабин или револьвер. Ведь от этого зависела жизнь и смерть гайдамацкая.

- Сегодня нам смерть принимать! - крикнул так, чтобы услышали все, кто рядом стоит, полковник Козырь. - Смерть нашу, правильную, гайдамацкую! Дрались мы за свободу, за правду, за вольность нашу. Да ничего не вышло. Теперь осталось нам только смерть принять!

Он перевёл дух и во всю мощь лужёной глотки выкрикнул:

- Гойда!

- Гойда! - стогласно подхватили гайдамаки.

- Гойда! - понеслось над заснеженным полем.

- Гойда! - куда тише донеслось до командиров трёх соединений, что готовились ударить по врагу.

- Орут, - усмехнулся Будиволна. - Они всегда перед боем орут.

- Подбадривают себя, - кивнул Бессараб. - Не думал, что их так много осталось после побоища в городе.

- Оставшихся мы сегодня добьём, - решительно заявил Будиволна. - Никто от нас живым не уйдёт.

В весёлой перепалке не принимал участия только комкор Ветран - командир молодогвардейской кавалерии, за которыми уже закрепилось именование народных гусар. Уж очень они были похожи на лихих всадников - шнурами на куртках и полушубках да узкими бриджами - чакчирами.

- Тебе, гусар, - обратился к нему Будиволна, - по центру идти, пробивать дорогу нашей пехоте. Берегись артиллерии Болботуна. Его пушки пока молчат, но сам знаешь, в нужный момент шрапнели с понюшку табаку хватит, чтобы рассеять целый полк.

Ветран только кивнул в ответ на эти не слишком нужные поучения. Он давно уже привык, что для отцов-командиров, какими чувствовали себя в его присутствии Будиволна с Бессарабом, он мальчишка, которого ещё учить и учить военной науке.