Всё это сообщил нам абориген этих мест, глубокий старик якут Николай Сивцев. Странно было видеть его, одетого, почти как Робинзон, в одежду, сшитую целиком из выделанных звериных шкур. Так же была одета и его жена — маленькая сморщенная старушка. Он с незапамятных времен вдвоем с ней живет на устье Эелика, ведет типичное натуральное хозяйство, занимается охотой и рыболовством, имея в придачу пару десятков коров, из которых каждая дает молока меньше, чем незавидная коза в центральных частях Союза. Вся одежда Сивцева и его жены, начиная с обуви и кончая головными уборами, сделана ими самими.

Мы пригласили Сивцева и его жену поужинать с нами. Для последней это приглашение было, по-видимому, большой и неожиданной радостью. Она даже взвизгнула от восторга и время от времени смеялась счастливым детским смехом, сидя в нашей компании и восторженными глазами оглядывая обстановку внутри палатки. Ни она, ни ее муж почти ни слова не говорили по-русски, и переговаривались мы с помощью нашего переводчика — универсала Семена, который прекрасно разбирается в тонкостях якутских диалектов, значительно отличающихся у якутов, живущих в разных районах Колымы.

Так же как и якутов, живущих на устье Эмтыгея, я подробно расспрашивал Сивцева о характере рельефа и гидросети в верховьях Аян-Юряха, и его притоках, о тропах, кормах, проходимости и прочем; это давало возможность составить какое-то представление о совершенно незнакомой для нас местности, где нам предстояло работать. Беседа шла оживленно, и мы разошлись довольные друг другом.

Утром мы осмотрели лабаз, построенный Гавриловым недалеко от жилья Сивцева. Продуктов там было вполне достаточно. Рядом с лабазом белела палатка, но людей в ней не было. Около лабаза в беспорядке лежали приготовленные к отправке в партию мешки, ящики и кульки.

Через некоторое время к лабазу подъехали два якута. Расспросив их, мы узнали, что они работают конюхами партии и прибыли, чтобы перевезти подготовленный к отправке груз, и что стан Гаврилова находится в 20 километрах от устья Эелика. Вместе с ними мы и отправились в путь.

17 июля, после тридцати восьми дней пути, мы добрались наконец до лагеря Гаврилова, расположенного в устье ключа Кону-Юрях. К сожалению, самого Гаврилова мы не застали: он ушел в трехдневный маршрут. Его помощник, прораб Дронов, проводил шлиховое опробование очередного притока Аян-Юряха и должен был вернуться вечером. Я ждал его с большим нетерпением, рассчитывая получить первые надежные сведения о перспективности района, который, судя по моим беглым наблюдениям, в золотоносном отношении не представлял ничего интересного.

Разбив свою палатку, я обошел лагерь, чтобы познакомиться хотя бы в общем с бытом партии, которую мне предстояло возглавлять. Дисциплина была явно не в порядке. Начальство находилось на работе, а в палатках почему-то сидели трое толстомордых здоровых парней, которые целый день ничего не делали, развлекаясь борьбой, похабными анекдотами и уничтожением продуктов.

Публика эта встретила наше появление с явным неодобрением.

К вечеру вернулся из маршрута Саша Дронов, молодой смуглый хлопец с живыми черными глазами, говорливый и подвижный. Он бойко сыпал специальными терминами: «базис эрозии», «боковой размыв», «величина стока» и т. д. Его эрудиция ошеломила Алексея Николаевича, который почувствовал себя, несмотря на свой почтенный возраст, жалким приготовишкой по сравнению с этим молодым парнем, свободно оперирующим такими сложными понятиями. А у меня перед глазами стояла крупная надпись «Кл. Ашипка», каллиграфически выведенная на стволе дерева в устье одного из притоков Кону-Юряха. В элементарной грамоте Саша был не силен, ухитрившись в слове «ошибка» сделать две «ашипки».

У Дронова была схематическая карта верховьев Аян-Юряха, составленная им на основании опроса местных жителей, встречавшиеся по пути. Я показал ему свою аналогичную карту, после чего мы пришли к заключению, что такими картами можно пользоваться только в случае крайней необходимости. Это даже не схема, а только подобие схемы.

О геологическом строении района Дронов не мог сказать ничего определенного, поскольку эту часть работы проводил Гаврилов. С золотом дело обстояло плохо, но зато были признаки оловоносности во многих притоках Эелика и Аян-Юряха.

Я выразил удивление по поводу того, что в лагере находится так много бездействующих людей. Дронов объяснил мне, в чем дело. Оказалось, что недавно во время маршрута работники партии наткнулись на беглеца. Сейчас он находится у них в лагере, и за ним приходится все время присматривать — мало ли что может случиться.

…Две недели назад в жаркий летний день небольшой опробовательский отряд продвигался по узкой таежной тропке вверх по Аян-Юряху. Люди размеренно шагали, спотыкаясь о многочисленные корни деревьев, узловато выпиравшие из-под мохового покрова. В воздухе колыхалась сплошная комариная завеса. Было нестерпимо душно. Шедший впереди промывальщик внезапно остановился. Перед ним на земле неподвижно лежал человек, одетый в грязные лохмотья. Человек был без сознания, и только судорожно вздымавшаяся грудь свидетельствовала о том, что он еще жив. Лицо его, густо заросшее рыжеватыми волосами, было прикрыто рваной сеткой. Человек изредка стонал. Истощен он был до невероятности, и если бы не случайная встреча с отрядом, то ему, вероятно, навсегда пришлось бы остаться на этом месте. У кого-то из рабочих в кармане случайно оказалось несколько сухарей. Приведенный в чувство, человек с жадностью съел их. После этого он с неимоверным трудом в течение чуть ли не пяти часов, поддерживаемый рабочими, преодолевал трехкилометровое расстояние до стана партии.

Сейчас он оправился и чувствует себя неплохо. По его словам, он бежал 8 мая из Магадана, где отбывал в лагере наказание за подделку денежных документов. Сам он бывший студент Ногинского электротехнического техникума. Срок заключения ему определен в три года, из них он уже два с половиной отсидел. На побег его подбил один из земляков, работавший кладовщиком в лагерном ларьке. Продуктами они были обеспечены примерно на месяц и надеялись, что к этому сроку успеют добраться до Якутска — обетованной земли, куда стремятся все беглецы из колымских лагерей. Во время перехода через какую-то речку он упал и сильно вымок. Выбравшись на берег, стал обсушиваться у костра, а в это время его товарищ потихоньку ушел, оставив его одного. Поскольку большая часть продуктов находилась у спутника, он вскоре начал голодать, но все же шел вперед, не теряя надежды выйти к жилью. В конце концов он добрался до брошенного поселка какой-то партии. Это оказалась база геолога Одинца, года два тому назад работавшего в верхнем течении Индигирки. В качестве вещественного доказательства он показал исписанную страничку из тетради, найденную им на базе. Она содержала начало описания геологического маршрута. Последние полмесяца он питался исключительно грибами, кореньями да прошлогодними ягодами, потеряв всякую ориентировку и пробираясь по тропе в надежде встретиться с людьми. Звать его Алексей, фамилия Соловьев, 1911 года рождения.

Я присмотрелся к беглецу. Внешне он производил неплохое впечатление. За время пребывания у Гаврилова он несколько подкормился, посвежел и, чисто выбритый и прилично одетый, выглядел парнем хоть куда.

Появление в лагере беглеца заставило Гаврилова выделить двух человек для неусыпного наблюдения за ним. Дальнейшая судьба его оставалась неясной. Отправить его в Оймякон, за 120 километров, или в Оротук, почти за 200 километров, с выделением транспорта и людей для его доставки в разгар полевых работ было для партии непосильной задачей.

Оставался еще один выход — оставить его в партии и приспособить к работе, тем более что он сам усиленно просил об этом. Однако Гаврилов боялся, что беглец может сбежать, захватив все необходимое, включая лошадей, с гем чтобы еще раз попытаться добраться до Якутска. Гаврилов колебался и никак не мог принять окончательного решения.