Выезжали мы обычно рано, часа в четыре утра, когда небо только начинало розоветь на востоке. В это время чудесно идти по крепкому хрустящему насту, который легко выдерживает человека.

Котов и я взяли с собой в тайгу трехмесячных угольно-черных щенят Кута и Олу — брата и сестру. Я был обладателем Кута.

С утра они как угорелые носились по снегу, черными мячиками мелькая на белой поверхности реки, но к концу дня начинали уставать. Приходилось брать их за пазуху и некоторое время нести в качестве дополнительной нагрузки.

30 апреля мы добрались до устья Утиной, пройдя за пять дней немногим больше сотни километров.

Утиная — второй по времени основания прииск на Колыме. Первый прииск — Первомайский — находился на Среднекане. Летом должен был вступить в строй Оротукан, где разведочные работы на ключе Пятилетка давали очень хорошие результаты.

На Утиной нас встретили очень неприветливо. Начальник прииска, прочитав распоряжение Улыбина снабдить нас соответствующим ассортиментом продовольствия, с насмешкой заявил:

— На эти грамоты не обращаю внимания, дам то, что найду нужным. В тайге летом с голоду не помрете.

Выделить оленей он категорически отказался, и нас выручило только то, что в это время на Утиную прибыл с грузами транспорт тунгуса Зыбина, который собирался возвращаться в бассейн Бахапчи, далеко в сторону от нашего пути. Единственный шанс добраться до места работ — договориться с Зыбиным. После долгих и сложных переговоров, во время которых было выпито немало спирта, Зыбин согласился довезти наш груз до устья Детрина, впадающего в Колыму в 25 километрах ниже Тенке.

Ехали мы в основном ночью, когда подмораживало и мы могли идти по насту. Часам к десяти утра приходилось останавливаться, так как дорога настолько раскисала, что двигаться по ней было почти невозможно. В довершение всего сразу же выше Бахапчи появилась вода.

8 мая мы проехали знаменитые Колымские пороги, о которых слышали столько потрясающих рассказов. Воображение рисовало мощные торосы льда среди темных, мрачных камней, где в глубине глухо клокочут рвущиеся на свободу воды. Вместо этого мы увидели сильно обмелевшую за долгую зиму небольшую речушку, мирно струящуюся среди осевшего ноздреватого льда, из-под которого кое-где выступали гранитные глыбы. Проехать по руслу не удалось. Пришлось идти в обход. С большим трудом протащили мы обоз по каменистым, почти лишенным снега берегам реки. Вокруг громоздились гранитные крутые склоны, усеянные большими причудливыми каменными глыбами. Некоторые из них напоминали изваяния. Вот в ленивой позе застыла изящная фигура пантеры Багиры, рядом задумчивый мальчик Маугли и тут же, несколько в стороне, разухабистый деревенский парень с гармошкой в руках.

В правобережных распадках северного склона громоздились гигантские ледопады. Лед был прозрачный, ярко-голубой. Толщина его превышала десять метров.

Весна бурно наступала, а до места работ было еще очень далеко. Продвигались мы медленно и за день проходили не более 20 километров.

К устью реки Конго (от якутского слова «конгай» — спокойный) мы подошли только 11 мая. Здесь на самом берегу стояла большая разлапистая лиственница; на ее стволе белела огромная затесь, на которой крупными буквами было написано название реки. Далее шла запись, что здесь осенью 1931 года, перед тем как проплыть пороги, остановилась на ночлег партия Д. В. Вознесенского.

Мы тоже оставили свою отметку: сделали рядом новую затесь, на которой начертали вирши, обращенные к неведомым путникам и кончавшиеся так:

Поставив дату — 11 мая 1932 года, мы все расписались под стихами.

За какую-нибудь одну ночь, проведенную в районе, где нет снега, олени одичали. На ловлю их пришлось мобилизовать всю партию. Однако за день нам удалось поймать только трех оленей, остальные разбежались в разных направлениях. Зыбин ругал себя за то, что не привязал на шею оленям чангаи. Это короткий обрезок жерди, висящий на веревке. Он бьет оленей по коленкам и мешает бежать. После этого их без чангаев пастись не отпускали.

16 мая мы добрались до устья Детрина. От Детрина до Тенке каких-нибудь 25 километров, однако Зыбин категорически отказался везти нас дальше.

Мы устроили прощальный обед, поставили угощение, в том числе, конечно, и спирт. Спирт Зыбин выпил с удовольствием, но решительно заявил, что дальше не поедет. Пришлось смириться. Мы расплатились с Зыбиным, и он, оставив на берегу нарты, верхом на оленях отправился со своими спутниками в верховья Бахапчи.

У нас были свои олени (по восьми на партию, из тех, которые были получены нами на Среднекане). На них нам предстояло ехать дальше.

До устья Тенке мы добирались по сплошной воде. По Колыме шла верховая вода. Местами она затопляла только часть русла, местами покрывала лед во всю ширину реки, и тогда нам волей-неволей приходилось брести по колени в ледяной воде, таща за собой оленей.

В устье Тенке мы добрались только 18 мая. На крутом берегу стоял небольшой барак, срубленный в 1931 году партией геолога Д. В. Вознесенского. Здесь мы временно и обосновались.

Теперь нам оставалось подняться километров на пятьдесят вверх по Тенке к району наших работ. На оленях больше ехать было нельзя, поэтому, переговорив с Котовым, я решил съездить в поселок Оротук, находящийся на берегу Колымы, километрах в шестидесяти выше Тенке, Там надо было договориться с правлением колхоза относительно аренды лошадей, а также перегона в стадо наших оленей.

На левом берегу Колымы, напротив устья Тенке, жил зажиточный якут Дмитрий Иванович Протопопов, у которого было несколько лошадей и стадо коров. Без разрешения сельсовета Протопопов не имел права дать нам в аренду лошадей. Он с готовностью одолжил мне лошадь для поездки в Оротук.

У Протопопова я встретил нашего старого знакомого якута Егора Ананьевича Винокурова, работавшего в Дальстрое агентом по заброске грузов.

На следующий день я в сопровождения Винокурова верхом отправился в Оротук. Встреча с Винокуровым оказалась очень удачной: Егор Ананьевич взялся перегнать наших оленей на летний выпас в бёрёлёхское стадо. Он начертил нам схематическую карту бассейнов рек Тенке и Нелькобы, что было для нас крайне ценно, так как район во всех отношениях был белым пятном.

Дорога до Оротука оказалась вполне сносной. Выше Тенке верховая вода почти исчезла: она в основном выносилась этой рекой. Узенькая, чуть заметная нартовая тропка то шла по руслу Колымы, то уходила в сторону от него, срезая кривуны. Временами они совсем терялась среди хаоса камней. Конь мой — толстый косматый увалень, чрезвычайно похожий на одного из васнецовских богатырских коней, — оказался большим лентяем, и к нему частенько приходилось применять физические методы воздействия.

Вначале я относился к нему с робким почтением: уж слишком свирепа была его косматая морда. Вскоре, однако, выяснилось, что это добрейшее существо.

Оротук оказался очень оригинальным поселком. Это административный центр огромной территории — свыше 80 тысяч квадратных километров, — на которой насчитывается всего 280 человек населения. Поселок, расположенный на равнине, в огромной излучине Колымы, огибающей гранитный массив, состоял из нескольких одиночных изб, разбросанных на расстоянии двух-трех километров одна от другой. В поселке имелись сельсовет и так называемый интеграл — кооперативная торгующая организация. В помещении интеграла царила пустота: ни продуктов, ни промтоваров в нем не было. В поселке не было ни школы, ни больницы. Они проектировались на ближайшее будущее. Колхоз был организован совсем недавно.

После долгих переговоров, которые начались с категорического отказа в помощи, мы в конце концов пришли к соглашению. Колхоз заключил с нами договор на аренду шестнадцати лошадей до 1 июля, по восьми на каждую партию. Он же выделил нам двух конюхов. Кроме того, нам обещали продать местную обувь, сделанную из сыромятной кожи.