Он долго молчал.

- А теперь Дженет умирает, а у меня есть сын. Сначала я на неё очень сердился, понимая, что если бы не её болезнь, я мог бы вообще никогда не узнать Кая. Но она воспитала замечательного мальчика, лучше бы, наверное, никто не смог. Она очень страдает. Я не мог оставить её одну. Никто не должен умирать в одиночестве.

- Она очень любит вашего Кая, - сказала Маша тихо. - Она сказала, что быть его матерью - ее лучшая роль, самая в ее жизни важная.

- Ах да, - невесело рассмеялся Андрей. - Она все меряет ролями. И сейчас даже, думаю, частично играет роль "прекрасной актрисы, умирающей во цвете лет в далекой заснеженной России". Но боль настоящая.

- Все мы играем роли, - сказала Маша. - "Весь мир - театр."

- А вы какую же сейчас играете?

Маша подумала.

- Молодой девушки, вашей дальней родственницы, которая безмятежно живет своей жизнью, интересуется медициной, музыкой и стрельбой, много читает, иногда посещает балы и вас не любит, - сказала она. - Совсем не любит.

Он грустно улыбнулся, взял ее за руку.

- Да, - сказал он. - С небольшими поправками на возраст, пол и интересы, я тоже пытаюсь играть такую роль.

Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал - страстно, долго, горячо. Жар от его губ прошел по Машиному телу, как лесной пожар, ей стало трудно дышать. Она сглотнула. Андрей отнял ее руку от губ, но из своей не выпустил, и так они сидели молча, плечо к плечу, рука в руке, пока часы не пробили два.

Дженет тихо храпела. Казаки под окнами отловили всех разбойников и обсуждали, как их теперь пытать, чтобы вызнать тайное слово - щекотать, или же совать в лицо дохлую крысу, найденную в растаявшем сугробе.

Маша отняла у Андрея свою руку, встала и ушла, не оглядываясь.

Ленмиха готовила и помогала на кухне с ранней юности, и никогда у нее ничего не подгорало и не загоралось - такая была счастливая кухонная планида.

Вечером в среду, пятнадцатого марта 1906 года, удача кончилась и у Ленмихи на плите вдруг загорелась целая сковорода масла, большая и глубокая, в которой она собиралась готовить на английский манер рыбу треску, уже разделанную, порезанную на куски и щедро присыпанную мукой перед финальным нырком в жидкое тесто, а потом и в раскаленное подсолнечное масло.

Масло вспыхнуло жарко, высоко, Ленмиха очень испугалась, всё у неё из головы вылетело, кроме очевидного рефлекса "огонь - вода", она схватила с кухонного подоконника кувшин, который там стоял для поливки её драгоценных бегоний редкого вида "Гранатовка" и всё, что там было, выплеснула прямо на масло. В кувшине было меньше половины. Ударившись о горящую поверхность масла, вода перешла в пар, повлекла огонь вверх и вширь, щедро кормя кислородом из воздуха. Огненное облако заполнило кухню, лизнуло потолок, испепелило занавески и закурчавило листья бегоний. По потолку выплеснулось в коридор, огненные языки пошли по стенам, обои наверху дружно занялись.

Ленмиха с диким воплем упала на пол, с обгоревшими волосами и бровями, с лицом и руками, на которых кожа еще казалась обычной, живой, но на самом деле была уже сожженной и мертвой - просто клеткам нужно было немного времени, чтобы осознать, что они умерли и начать вести себя соответственно.

Все выскочили в коридор, мама и сама страшно закричала, прижав руки к лицу, папа с Машей бросились на кухню, как только огонь схлынул. Папа ухватил пустой мешок, намочил его в ведре, которое у Ленмихи всегда стояло на черной лестнице, бросился тушить стены и стол. Маша потащила Ленмиху из кухни за плечи. Мама пришла в себя и тоже кинулась ей помогать.

"Да что ж я сегодня весь день всех таскаю, - подумала Машенька. - Утром Дженет, вот Ленмиху теперь, кого еще придется?"

И тут же испугалась этой мысли - вдруг накаркает, еще с кем-то будет плохо. Мама вскрикнула и принялась Машу хлопать по ногам, схватила пальто с вешалки, которая тут же упала, загремев, накинула на Машину юбку, снова захлопала, из-под пальто пошли струйки дыма.

- Опасно в длинных юбках по пожарам бегать, ткань занялась, - мама бледно, беспокойно улыбнулась Маше. Они дотащили Ленмиху до гостиной, уложили в кресло. Она была в шоке, хлопала глазами без ресниц и тихо стонала.

Парадная дверь распахнулась - на площадке стояли Андрей, Дженет, швейцар Степан и жильцы со второго этажа Пантелеевы в полном составе, включая пятилетнюю Сонечку. Пожар, дым и крики не были явлением, которое могло пройти незамеченным, и, конечно, любопытно было всем.

- Звони, вызывай карету скорой помощи, Степан, - сказала мама. - Быстрее. Пожарных не надо, всё вроде, потушили. А Лен... Елену Михайловну нужно в больницу срочно.

Степан убежал, громко топая вниз по лестнице, Пантелеевы тоже пошли, переговариваясь. Андрей и Дженет зашли в квартиру, Дженет подняла вешалку, отряхнула пальто, Андрей присел рядом с Ленмихой, снизу коротко взглянул на Машу. Она утерла закопченное лицо, кивнула ему - всё в порядке. И тут с кухни раздался грохот, плеск и короткий папин вопль.

Все бросились на кухню. Папа стоял, опершись на стол, и дышал тяжело, со всхлипами, а на полу дымилась лужа масла, валялась перевернутая сковорода. Папины брюки сзади тоже дымились - Маша поняла, что случилось, и застонала. Схватила со стола нож, начала разрезать брюки - масло опрокинулось на икры, выше не попало. Резала и плакала, а папа ругался так, как не каждый извозчик умеет - страстно, витиевато и по сути.

Он затушил все стены, накрыл масло мокрым тяжелым мешком, всё потухло, он повернулся выходить из кухни и задел задом ручку сковородки. Непечатная сковородка непечатно перевернулась, непечатно плеснула, обожгла, непечатно непечатно. Ожог был сильный, очень глубокий, волдыри уже начинали наливаться.

- Пойдем, пойдем, папенька, иди, иди со мной, мой хороший, вот обопрись, - говорила Маша и тащила папу в гостиную, чтобы уложить на живот на ковер, сбегать за льдом, промыть ожоги ледяной водой, обсушить, что дальше в учебнике было, она не помнила. Бинтовать или не бинтовать?

Всё было как во сне - дым, вонь, замерший взгляд Ленмихи, папины громкие ругательства, мамины слезы, Дженет со своей коричневой склянкой лауданума, отмеривающая капли в стакан воды.

Андрей и с Ленмихой разговаривал, и с папой, и в коридоре проверял, точно ли обои потухли, и Дженет отвечал - да, десять капель достаточно, и маму за руку держать умудрялся.

А Маше только кивнул коротко - мол, молодец, все делаешь, как надо. Она в ответ прикрыла глаза - да.

В подъезде опять загрохотали шаги и голоса - прибыла карета скорой помощи.

- У нас теперь двое пострадавших, - сказала мама.

- А у нас четыре пары носилок, - гордо сказал санитар. - И карета новейшая, на шасси "рено", пароконка.

- Да хоть на телеге с непечатным ослом, - прорычал папа. - Только уж давайте быстрее.

- Не помогли капли? - Дженет присела рядом с папой. Тот рассмеялся, приподнялся на локтях, послал ей воздушный поцелуй.

- Помогают, помогают, мисс Шервуд, уже куда как лучше. Отличные капли, прекрасные, изумительные...

- Поедем сначала на центральную станцию, - сказал санитар. - Там бригада посмотрит, решат, в какую больницу везти ваших пострадавших.

- Андрей, мисс Шервуд, вы присмотрите за Машей? - попросила мама. - И Вера должна вернуться часа через три.

- Присмотрим, - ответила Дженет. - Сейчас пойдем к нам, здесь все проветрим, позже спустимся и уберем, да, Мария? Езжайте к докторам, миссис Терехова, ни о чем не беспокойтесь.

Сначала на носилках унесли Ленмиху - в нее удалось влить немного лауданума, но он, наверное, не подействовал, потому что кричать она начала ужасно, монотонное, рвущее душу "А-а-а!" с короткими промежутками. Когда она затихала, тишина казалась особенно мягкой, блаженной, и как раз когда начинало казаться, что страшный звук больше не повторится, она начинала снова. Когда ее вынесли, двери лифта закрылись, все перевели дыхание.