Я достал из кофеварки телефон, позвонил Оле и сказал, что всё, что она передала — холодильник и другое, — забрали. Оля ответила, что в тот же день, когда она отдала эти вещи (технику), она встречалась с Бардашевским и отдала ему золотые звёзды и заявление Беспечного. Но я попросил Олю рассказать подробности позже, когда позвоню вечером.
В камере я оставался один, и после проверки, которая проходила примерно в 21-00, достал телефон и позвонил Оле. Она рассказала, что после того, как отдала телевизор, холодильник и другое тому человеку, которому ранее отдавала кофеварку и другие вещи, ей позвонил Бардашевский и сказал, что ему сказали, что он может с ней встретиться и забрать заявление Беспечного. У Бардашевского были законные основания встретиться с Олей, поскольку в заявлении шла речь о его агенте. Оля предложила встретиться в ресторане «Uncle Sam», угостила Бардашевского ужином и спиртным. Звёзды он взял, оглянувшись по сторонам и спросив, не снимает ли его камера. Возможно, о звёздах он доложил руководству, а может быть, оставил себе как сувенир. Дедковский рассказывал, что Бардашевскому нравилось слово «звездолёт». А его любимой песней, которой он поздравлял свою супругу с рождением нового сотрудника (как сказал Дедковский, чему Славик случайно стал свидетелем, когда Бардашевский прослушивал своё поздравление по радио), была «ВВС» из кинофильма «Асса».
Оля отдала заявление Беспечного. Он его прочёл. И когда у Оли на глазах появились слёзы, он сказал, что в основном всё так — и по поводу свиданий, и по поводу другого.
— Но я его не травил!
А потом он порвал заявление на мелкие кусочки и положил к себе в карман. И добавил, как будто размышляя вслух, что предателем становятся один раз. Бардашевский предателем не был. Он просто выполнял свой долг. И чуть-чуть зарабатывал на слезах матерей. Перед тем, как встретиться с Бардашевским, Оля заехала в «Ксерокс» и сделала цветную копию заявления, которую отдала Бардашевскому, а оригинал оставила себе.
Дедковского же я больше никогда не видел. Но несколько раз слышал от него и о нём. Как и обещали, его отправили в лагерь на Бучу, откуда он освободился по УДО (условно-досрочное освобождение) или по амнистии на год раньше. Я помог ему купить вещи, но деньги не были потрачены на них или потрачены только частично. На оставшуюся сумму, как он сам сказал, он организовал банкет на день рождения Сове, которой всё рассказал и которая передавала спасибо и привет.
Потом на него Оле жаловалась Мирослава — что он то ли проколол, то ли пропил её телефон. А потом Славика понесло по бездорожью, как он сам любил о ком-то говорить. Он получил пять лет за пьяную драку и избиение милиционера, который, слава Богу, как сказала Мирослава, не был при исполнении. Потом ещё пять. А потом умер в лагере от туберкулёза.
Поговорив с мамой и Олей, я лёг спать. Утром, после проверки, меня заказали с вещами.
Вещей у меня накопилось уже несколько сумок. Зимняя и летняя одежда, обувь, одеяло и покрывало. Целая сумка пластиковой кухонной посуды, мисочек, баночек и другого, которая не всегда была нужна, но которой всегда не хватало. Ручки, бумага, папки, документы, книги, процессуальные и уголовные кодексы и другое. Полотенца, тряпки, щётки, мочалки, моющие средства, порошки и мыло, вёдра, тазики, метёлки, большое офисное мусорное ведро с открывающейся вниз крышкой и кофеварка, которую, завернув в одеяло, чтобы не разбилась, я положил на дно сумки.
Пришёл корпусной и сказал, что меня переводят на другой корпус тюрьмы — «Катьку». Так как вещей было много, пришлось вызывать хозработников для их переноски — осуждённых, оставленных в тюрьме после приговора, которые всегда были рады помочь и заработать несколько пачек сигарет. Хозработники несли сумки и матрас, я — сумку с документами и кофеваркой. Корпусной и я с этажа, где я содержался, спустились вниз в подземный туннель и через железную дверь ответвления отправились к корпусу «Катьки». Хозработники с теми вещами, которые были у них, через двор тюрьмы двинулись в том же направлении.
Корпус «Катьки» находился отдельно от объединённых и соединённых вместе коридорами корпусов «Кучмовки», «Столыпинки» и «Брежневки», в которых в основном и происходило так называемое тюремное движение: хождение в гости, оборот запрещённых вещей (телефонов, водки, наркотиков), выкачка информации и денег оперáми. Этот корпус считался и назывался «северным полюсом». Там находился спецпост в правом крыле трёхэтажного здания — для особо опасных («особо несчастных», как они себя называли): камеры, в основном строгого режима для злостных нарушителей и поддерживающих воровские традиции заключённых, в которых кормушки закрывались на замок, а ключи сдавались ДПНСИ. Также там были осуждёнки. А на первом этаже — так называемом подвальном — находились транзитные камеры, через которые шли люди с лагеря на лагерь. И этапки для осуждённых и ожидающих этап. Также в правом крыле находились карцера, а в левом — «бункер» (пост для пожизненных). В центральной части корпуса находились следственные камеры.
Выйдя через железную дверь из подземного туннеля, по короткому лестничному пролёту мы поднялись на второй этаж, или на первый после цокольного. Прошли в левую железную дверь, которая также открывалась кодовым ключом. Корпусной пропустил вперёд меня и хозобслугу, которая пришла раньше нас и ожидала у двери с моими вещами. Потом прошёл сам и закрыл за собой дверь, в которой щёлкнул электрозамок. Мы оказались в длинном коридоре, по левой и правой сторонам которого были расположены камеры. Потолки были высокие. Стены коридора на высоту человеческого роста были окрашены синей масляной краской. Дальше шла побелка. Железные двери камер были серыми, бетонный пол — коричневым. С потолка из-под стеклянных плафонов светили лампы накаливания. Корпус «Катьки» был построен очень давно, стены были толстые — и поэтому в коридоре было прохладно. А в свете хорошей освещённости на сколах и отслоениях было видно множество слоев краски, которые придавали углам, косякам дверей, дверным засовам, рельефным выпуклостям и впадинам предметов округлые очертания. Дежурный подошёл к камере с натрафареченным номером 134 и ключом открыл дверь. В камере никого не было.
Я занёс из коридора сложенные под стеной мои вещи, и дверь камеры за мной закрылась. Помещение камеры было похожим на то, в котором я содержался на «Кучмовке». Однако расположение предметов, стола и нар было несколько другое. Спальных мест было столько же — в два яруса, шесть. По левой стороне было двое двухъярусных нар, оканчивавшихся за метр от двери. С правой стороны были одни двухъярусные нары. За ними шёл маленький столик — 50 сантиметров шириной и такой же длины, — забетонированный в стену. Потом шёл умывальник. А дальше — облицованный светлой плиткой полустенок, отгораживающий жилое помещение от параши, которая также имела небольшую в ширину фанерную полудверь. Камера была на метр шире той, в которой я находился до этого. И между двух нар, под окном, на две третьих длины нар стоял закреплённый к полу железный, с дощатой, много раз крашенной столешницей стол, за которым в нише располагалась батарея, закрытая сетчатой решёткой на скрытых болтах. Выше батареи окно было закрыто такой же сетчатой решёткой. За металлопластиковым окном и основной решёткой с внешней стороны на стене здания были закреплены жалюзи из железного листа, через которые дневной свет в камеру не проходил. Камера имела бетонный, крашенный коричневой краской пол, крашенные на высоту человеческого роста в синий цвет стены, а ещё выше шла побелка. На потолке в стеклянном плафоне светила лампочка-шестидесятка, и её мощности явно не хватало для освещения камеры. Дневное освещение отключалось из коридора. А в отдушине за решёткой на ночь также включался «ночник». Как и в коридоре, хотя заканчивался второй месяц лета — видимо, из-за толщины стен, которые, как говорили, достигали метра, — в камере было прохладно. Я осмотрелся и начал распаковывать вещи. Было около одиннадцати часов утра. Часы в СИЗО разрешены не были. Поговаривали: это для того, чтобы нельзя было организовать и совершить побег. Но время можно было узнать, спросив у контролёра, который нередко отвечал: «Ты куда-то торопишься?» или «На поезд опаздываешь?» Или посмотреть на одном из каналов телевизора.