Ещё в камере был Стас. Он говорил, что он бухгалтер, на которого повесили растрату. Стас не слезал с нары и целыми днями либо спал, либо что-то писал по своему делу.
Меня очень тепло и радушно приняли. Из предложенных свободных верхней или нижней нар я выбрал верхнюю. Сказал, что и мне так удобнее. На нижнюю сразу же переместился Стас.
На следующий день Юра сходил к адвокату — и меня перевели в другую камеру, соседнюю с предыдущей. Она была, можно сказать, пустая, за исключением одного человека, сидящего на наре. Когда я зашёл, он сразу встал, направился ко мне и пожал руку, как будто давно меня знал и ждал. И помог мне занести из коридора вещи.
Моего нового и пока единственного сокамерника звали Руслан. Фамилия у него была Беспечный. Он был невысокого роста, точнее — ниже среднего. Коренастый, подкачанный и очень подвижный. Волосы у него были тёмные, кудрявые и упругие. Лицо небольшое и смуглое, с отчётливыми, но округлыми чертами, небольшим каплеобразным носом, приплюснутым с кончика и раздутым с боков, и выступающими вперед пухлыми тёмно-малиновыми губами. Лицо его было похоже на сморщенный фрукт. Руслану было тридцать пять лет, он был из Киева и, как он сразу сказал, под следствием был за грабёж. Я сказал ему, что он может пользоваться моей кухонной посудой, мисками, пластиковыми судочками, продуктами питания и телевизором без ограничений. А также, поскольку я ждал на следующий день адвоката, спросил у Руслана его год рождения, чтобы оформить на его фамилию передачу.
На следующий день после обеда меня посетил адвокат. Кабинет был предоставлен на втором этаже следственного корпуса, и, поскольку в кабинетах курить не разрешалось, мы вышли на перекур в туалет. В то время как мы курили, из кабинки сортира вышел и подошёл к рукомойнику упитанный, среднего возраста человек со светлыми волосами, круглым лицом и выступающими за его контуры щеками и небольшими по сравнению с его лицом узкими глазками. Он поздоровался с моим адвокатом.
— Вот, кстати, познакомься, Игорь, — сказал Владимир Тимофеевич, — новый начальник следственной группы Игорь Иванович Демидов (начальник следственной группы Штабский ушёл по собственному желанию, но ходили слухи, что его попросили уйти из-за разногласий с прокурором г. Киева Гайсинским по этому делу).
— Да, надо познакомиться, — сказал Демидов, — как освободитесь, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет.
В кабинете я ещё раз поздоровался с Демидовым. И он сказал, что передаёт мне привет от Фиалковского. Мы вернулись в свой кабинет, и через некоторое время адвокат ушёл, а меня увели в камеру.
Новых людей в камере не прибавилось. Руслан лежал на наре и смотрел телевизор — музыкальный канал «Бис-ТВ». Кроме этого канала, он практически ничего не смотрел, часто пил кофе и очень много курил. Уже была осень, снова поставили окна — и в камере, медленно двигаясь к отдушине под потолком, висел дым. На прогулку, вне зависимости от погоды, мы старались ходить каждый день. Это был, пусть и с запахом канализации, глоток свежего воздуха, ибо в коридоре и в камере при вставленных окнах и закрытой кормушке воздух снова стал тяжёлым и спёртым.
На прогулке Руслан каждый день занимался спортом. Точнее, он говорил, что на свободе занимался тэквондо, а сейчас ему нужно поддерживать форму. Поэтому на прогулке сначала он почти полностью садился на шпагат, а потом махал ногами с разворота в прыжке, называя эти удары замысловатыми то ли японскими, то ли китайскими словами. В камере он каждый день бил голенью то одной, то другой ноги снизу по доске лавочки, объясняя это тем, что набивает кость. Руслан говорил, что он со мной в камере, чтобы быть моим телохранителем. Я воспринимал это как шутку, а он говорил вполне серьёзно. В Киеве у него остались мама и отчим. А также девушка, о которой он много говорил и которую, судя по всему, очень любил. Настроение у Руслана было изменчивое. Возможно, в приподнятом состоянии духа его держал кофе. Депрессии же его сопровождались меланхоличным настроением и большими слезами, катившимися из глаз. Его беспокоил вопрос: будет ли его девушка ждать и приезжать к нему на свидания после отправки его на лагерь? Руслана посещал адвокат по имени Кирилл. И когда у меня невольно возник вопрос, не начальник ли это оперчасти Кирилл Борисович Бардашевский, Руслан ответил, что это два совершенно разных человека. Его адвокат был влиятельным человеком и мог за 100 долларов раз в месяц на три дня организовывать свидания с его девушкой в комнате для долгосрочных свиданий хозобслуги из заключённых СИЗО. Однако у его родителей, которые оплачивали адвоката, лишних денег на свидания не было. Поэтому, если у меня найдутся деньги ему на свидание, он может принести с этого свидания всё, что я пожелаю, — то есть это входило в стоимость услуги (свидания).
Из искренней жалости к Руслану и его девушке, а также из крайнего любопытства к фантастическим возможностям его адвоката я дал Руслану телефон Оли. А когда ко мне пришёл адвокат, я попросил Владимира Тимофеевича передать Оле номер телефона Ирины, девушки Руслана. И сказать, что Ирина Оле всё объяснит.
Когда меня привели в камеру, там уже было два новых человека. Одного из них звали Саша, фамилия его была Лагоша. Ему было двадцать пять, он был из Киева, среднего роста, худощавый. Лицо у него было вытянутой грушевидной формы со впалыми щеками, которые были покрыты полусантиметровой светлой щетиной. Такого же цвета были его волосы, росшие взъерошенной копной.
Саша Лагоша уже несколько недель находился в следственном изоляторе, куда приехал из ИВС, в котором провёл в общей сложности с РОВД три месяца. В РОВД он написал явку с повинной и, как сказал, был в сознанке по делу. Больше всего Сашу интересовало, сколько ему дадут. Точнее, он предполагал, что пожизненное, однако думал о том, можно ли этого избежать. Сашино преступление заключалось в том, что он грабил с пистолетом пункты обмена валют, которых у него по делу было несколько. И каждый раз обходилось без жертв, поскольку в пункте посетителей не оказывалось, а обменщица сразу отдавала через окно несколько сотен гривен и долларов. При последнем ограблении в пункте оказались трое посетителей, которых, когда кассир отдала ему деньги, он расстрелял.
Саша Лагоша разместился на верхней наре у окна. И хотя он был компанейским и общительным, чаще всего лежал на наре и думал о чём-то своём. В Киеве у него тоже была девушка.
Вторым новичком в камере был Сергей — рослый, широкоплечий парень с тёмными вьющимися волосами и выделяющимися скулами. Он то и дело вставлял и вынимал пластмассовый передний зуб, который, как он говорил, ему выбили мячом. Поэтому его прозвище было Сергей Футболист. Ему была предложена нижняя, напротив стола, нара. Он расположил скатку, сидел, попивая мелкими глотками крепкий чай, и постоянно делал комплименты что-то говорившему и рассказывавшему Руслану, повторяя: «Красава, красава». Сергей Футболист был задержан СБУ как один из полдюжины посредников, пытавшихся по цепочке сбыть партию двадцатигривневых поддельных купюр, где под видом продавца и покупателя выступали агенты спецслужб под прикрытием. Сергей Футболист несколько дней пробыл в следственном изоляторе СБУ, а потом его дело было передано в МВД, и он был переведён в СИЗО-13.
Сергей Футболист получал передачи. У Лагоши со свободы поддержки практически не было, и поэтому эта работа (передачи) на период нахождения нас в одной камере была возложена на Олины хрупкие плечи, умную голову и бесконечное трудолюбие двух маленьких рук. Оля созвонилась и встретилась с девушкой Лагоши, оказала ей посильную материальную и моральную поддержку. Для родственников людей, попавших в тюрьму, первые три месяца были шоком. И совет или предостережение в такой ситуации уже опытного человека и его слова поддержки или сострадания делили и наполовину облегчали этот душевный груз.
Следователи перестали меня посещать. Мне снова была продлена санкция. А по телеканалам раз от раза продолжались пресс-конференции руководителей прокуратуры и МВД о близившемся успешном окончании дела «Топ-Сервиса», о расследовании и передаче дела в суд. Адвокат приходил ко мне также каждую неделю, а иногда и по два раза в неделю — по вторникам и пятницам. Помимо того, что он приносил слова любви и поддержки от родных, пирожные, конфеты и другие сладости и даже небольшие кусочки сырого мяса от Оли, из которого в камере можно было сварить настоящий суп, Владимир Тимофеевич дарил мне своё душевное тепло и самую настоящую отцовскую любовь. Он был немногословен, называл меня «дорогой» и никогда не делал никаких выводов. И, как мне казалось, с большим интересом следил за развитием событий и движением дела.
