Подскакавшие к нам белые конники пока ничего не предпринимали.

Василенко уже из последних сил пытался запустить мотор. Выхлопы и шум работавшего двигателя пугали лошадей, и было видно, с каким трудом их сдерживали кавалеристы. Но вот новая группа всадников показалась метрах в четырехстах от нас на краю долины. Наше положение становилось все более безнадежным. С минуты на минуту белые перейдут к решительным действиям. Сжечь самолет мы еще успеем, но отойти, отстреливаясь, в пески нам теперь уже не удастся. Прибывшие, по-видимому, начали что-то обсуждать, не делая попытки приблизиться к нам.

Белые, конечно, видели пулемет, направленный на них, и, возможно, думали, что у нас есть еще другие средства защиты. Но одно было очевидно: они трусят. Тут я вспомнил, что в войсках белых, действовавших против нашей 11-и армии, немало казаков калмыков. Неграмотные и политически крайне отсталые, не знающие русского языка, калмыки были послушными рабами своих князьков. Формирование калмыцких казачьих полков началось еще в октябре 1917 года.

Вспомнив о белоказачьих калмыцких частях, я понял, кто были конники, которых мы бомбили в Суркульте.

Бездействие белоказаков калмыков продолжалось еще несколько минут. На наше счастье, мотор самолета вдруг заработал. Василенко успел вскочить на крыло и, стоя на плоскости, начал, регулировать газ, работая секторами, затем полез в кабину. Я обстрелял противника из пулемета и поспешил к самолету.

"Сопвич" медленно пополз, разворачиваясь в сторону стоявшей группы противника. С большим трудом я забросил пулемет в заднюю кабину и вскочил на подножку фюзеляжа. Наблюдавший за мной Василенко тотчас же дал полные обороты мотору. Самолет начал разбег для взлета.

Василенко был уверен, что я не сорвусь и смогу влезть в свою кабину. Каждая секунда пребывания на земле становилась для нас все более опасной.

Когда я, наконец, взобрался в свою кабину, то увидел, как часть казаков удерживала рвущихся лошадей, а другие казаки, припав на колени, стреляли в нас из винтовок.

Но все кончилось благополучно. Я смотрел с высоты полета на площадку в степи, которая едва не стала местом нашей гибели.

Мотор гудел ровно, самолет набирал высоту с курсом на восток. Мы направлялись на свой аэродром.

В смотровое зеркальце я увидел смеющееся лицо Василенко. Выставив из кабины левую руку с торчащим вверх большим пальцем, он "говорил" мне, что все обстоит хорошо.

Менее чем через час мы совершили посадку у деревни Ивановки. Тщательно осмотрев самолет, мы обнаружили две пулевые пробоины: одну - в фюзеляже между передней и задней кабинами и другую - в верхней левой плоскости. Это было результатом обстрела во время взлета.

Мотористу Федорову крепко досталось от Василенко за плохую подготовку самолета к полету.

Федоров тяжело переживал случившееся. Он весь ушел в работу, целые дни проводил у самолета, все время что-то там делал. Видя это, Василенко смягчился: не раз ходил к самолету, где работал Федоров, угощал его папиросами, хотел как-то ободрить.

На другой день на разведку первым вылетел Лапса с Кузьминым. Затем в воздух поднялись мы с Василенко.

Едва пролетели над населенным пунктом Заустан, как Василенко показал мне на что-то рукой. По дороге с запада двигалась к Заустану крупная колонна конницы белых. Прямо с ходу я сбросил на противника осколочную бомбу. Она упала с перелетом, но недалеко от колонны. Белые бросились врассыпную, вправо и влево от дороги. Один за другим мы делали заходы на цель, пока я не сбросил все бомбы.

Конница еще более рассеялась по степи. Василенко начал показывать мне жестами, что он намерен снижаться и чтобы я был готов к обстрелу белых из пулемета. Его большие темно-карие глаза блестели от возбуждения. В знак согласия я быстро закивал. В следующее мгновенье Василенко начал круто снижать самолет.

Вот из-под крыла в поле моего зрения стали появляться группы всадников. Они казались совсем близко от нас, если учесть, что мы летели на высоте примерно 50 метров. Тотчас же я открыл огонь из пулемета. Я видел, как некоторые конники пытались стрелять в нас, но испуганные лошади, метавшиеся из стороны в сторону, не давали белам хорошо прицелиться.

Расстреляв все обоймы, за исключением одной, составлявшей неприкосновенный запас, я толкнул Василенко, показав, что обстрел окончен. Набрав высоту около 600 метров, мы сделали еще несколько кругов над этим районом. Конница белых была сильно рассеяна по степи. По нашим подсчетам, конников противника было 600-700.

Для усиления советского конного отряда, прикрывавшего Енотаевск, были мобилизованы местные коммунисты и комсомольцы. Нашим летчикам в предстоящем бою отводилась значительная роль. Мы должны были нанести по белым удар с воздуха, после чего отряд красной конницы атакует противника. К сожалению, погода неожиданно испортилась, пошел снег, и мы были прикованы к земле. Наши конные разъезды, высланные в направлении Заустана, в некоторых местах натыкались на конные разъезды белых, но подробных сведений о противнике добыть не могли. Наконец нам удалось вылететь на разведку, хотя погода по-прежнему не благоприятствовала: была низкая облачность и очень плохая видимость. Все же мы обнаружили сосредоточение конницы белых в Заустане. И на этот раз мы бомбили ее, но только уже с двух самолетов. На следующий день повторилось примерно то же. Мы опять нанесли удар по коннице белых, находившейся в Заустане, и рассеяли ее по степи.

В последующие два дня плохая погода заставила нас сидеть на аэродроме. Когда же Василенко и я опять появились над Заустаном, конницы белых там не оказалось. Мы направились далее и заметили кавалерийские части, двигающиеся от Суркульты на запад.

Белые уходили, отказавшись, по-видимому, от попытки набега на Енотаевск. И на этот раз мы, не торопясь, стараясь возможно точнее прицеливаться, сбросили на них бомбы.

Погода испортилась надолго, и мы в течение значительного времени бездействовали, сидя на аэродроме в Ивановке.

* * *

Наступил декабрь, установилась морозная, малоснежная зима. Наконец мы получили долгожданное приказание возвратиться в отряд в Батаевку. И выполнили его в тот же день.

За время нашего отсутствия из отряда уехал в школу летчиков в город Егорьевск комиссар Шкуро. Он давно и настойчиво добивался направления на учебу. В отряде был уже другой комиссар - Антон Петрович Снегов. Среднего роста, худощавый и бледный, Снегов, казалось, не мог похвастаться богатырским здоровьем. Но в отряде чувствовалась его крепкая рука. Он был напористым, требовательным.

Едва я успел прилететь в Батаевку, как Кравцов приказал установить на самолете "Фарман-30" бомбардировочный прицел. С устройством этого очень примитивного прицела я познакомился в школе летчиков-наблюдателей.

Весь прицел состоял из ряда гвоздиков, вбитых вдоль борта гондолы. По этим гвоздикам, учитывая время падения бомбы данного типа, в зависимости от высоты и скорости полета самолета, и определялся угол прицеливания.

Время падения бомб брали из "Таблиц бомбометания".

На следующий день рано утром я уже был на аэродроме и в присутствии Лапсы и Кузьмина взялся за устройство прицела. Тут же ознакомил их с "Таблицами бомбометания", которые я привез из школы.

К сожалению, такой прицел можно было установить только на самолете "Фарман-30", на котором гондола находилась впереди крыльев. Для "Сопвичей" этот прицел был не пригоден. Мне потом пришлось несколько раз бомбить с "Фармана-30", пользуясь прицелом; результаты были лучше, чем при прежней бомбежке на глазок.

* * *

В отряд поступило приказание выслать "Сопвич" на посадочную площадку у села Старицкое, расположенного в двадцати километрах от Черного Яра. С этого места мы должны были вести разведку для наших наступающих войск. Вскоре Василенко, я и Федоров уже были в Старицком. Расположились мы в одном из домиков на окраине села, поближе к самолету.

Вернувшись с аэродрома после разведывательного полета, мы с Василенко у входа в свою комнату встретились с удивительно красивой девушкой. Она была одета очень просто, по-крестьянски. Красота девушки и очень печальное выражение лица произвели на нас такое впечатление, что мы растерялись.