И тогда все услышали.
— Время! — плачущим голосом кричал Костя и протягивал «судье на поле» секундомер. — Время! Лишняя секунда!
Никто ничего не понял. Какая секунда? Что за секунда? И вообще — кто этот взбалмошный парень?
— Секунда! — кричал Костя. — Лишняя!
Судья наклонился к нему. Что-то спросил. Костя ответил и опять сунул ему под нос секундомер.
К ним подкатил встревоженный капитан верхнереченцев. И вратарь. И другие игроки.
— Не считать! — сказал судья и сделал рукой тот выразительный знак, который без перевода ясен всем болельщикам мира. — Не считать!
И тут только зрители поняли. Гол был забит поздно. Секундой раньше кончилось — игровое время. Названов опоздал. Всего на секунду, но опоздал.
…Казалось, Названов сейчас заплачет. Он стоял возле Кости и рукавом размазывал полосы грязи по усталому лицу. И лицо у этого могучего детины было жалкое, растерянное, почти плачущее.
Еще бы! Победа была уже совсем рядом. И победа, и золотые медали… И вот — на тебе!..
— Ты… — сказал Названов Косте. — Ты… Это ты…
Он не находил слов.
В ярости он взмахнул клюшкой. Казалось, сейчас ударит Костю…
Но нет… С маху хрястнул он клюшкой об лед. С такой силой, что «крюк» отлетел и запрыгал по льду.
Названов швырнул на поле оставшуюся в руке палку и, рубя лед коньками, ринулся прочь.
И лицо у него по-прежнему было горестным, почти плачущим.
…Костя исподлобья глянул на трибуны. Ему казалось, ярость зрителей сейчас лавиной обрушится на него. Но трибуны молчали. Горестно, скорбно, будто где-то рядом лежал покойник…
В судейской Костя быстро поставил свою подпись под протоколом, переоделся и, стараясь не встретиться ни с кем из игроков, торопливо вышел из раздевалки.
На стадионе толпа уже поредела, но все-таки тут и там еще виднелись кучки болельщиков.
Надвинув кепку пониже на лоб, подняв воротник своего легкого пальтеца, Костя быстро шагал к воротам.
Главное сейчас — не столкнуться ни с кем из знакомых (а приятелей на стадионе у Кости — сотни!). Быстрей, незаметней — уйти, уйти…
Он прошел мимо одной из групп и уже свернул в темную аллею, как вдруг… Вдруг тишину прорезал пронзительный свист. Кто-то свистел в два пальца — резко, яростно, по-разбойничьи.
У Кости сердце на секунду остановилось, потом застучало часто, как отбойный молоток.
«Мне, — подумал Костя. — Это мне…»
Он еще участил шаги, уже почти бежал. К счастью, в аллее было темно — и никто не мог видеть его.
И только возле выхода со стадиона он замедлил шаги.
«А может, это вовсе не мне? — вдруг подумал он. — Может, просто так свистели? Свистят же просто так?»
Он враз остановился. В самом деле, почему он решил, что именно ему, непременно ему адресовался этот свист?
Покачал головой:
«Нервочки… Все нервочки…»
Он уже вышел со стадиона и с облегчением подумал, что теперь-то уж никого не встретит, но тут его окликнули.
Костя обернулся. Это был парень с его завода, из штамповочного цеха.
Несколько шагов они сделали рядом. Парень молчал. Костя тоже молчал.
— Обидно! — сказал парень.
— Конечно, — хмуро подтвердил Костя.
Парень снова умолк.
«Ну! Скажи же… Мол, я один виноват. Мол, если бы не я, все было бы чудесно… Ну!» — мысленно подталкивал его Костя.
Но парень молчал.
Они дошли до развилки — здесь широкая, как река, аллея растекалась на три асфальтированных ручейка; парень, все так же молча, пожал руку Косте и свернул направо. Костя пошел прямо.
Он так и не понял: упрекал его парень? Или нет?
Костя сделал еще несколько шагов по аллее, как вдруг со скамейки, где маячил огонек папиросы, кто-то крикнул:
— А, товарищ Темрюк!
Навстречу поднялся плечистый мужчина. У него было скуластое, резкое лицо; косой шрам, пересекая лоб, тянулся к уху.
Лицо мужчины было знакомо Косте, но вспомнить, как его зовут и кто он, Костя не смог.
— Значит, в таком разрезе? — сказал мужчина со шрамом. — Лишняя секунда? Не считать?
Только теперь Костя заметил, что мужчина «под парами». Костя сделал шаг в сторону, пытаясь уйти, но мужчина с пьяной настойчивостью загородил дорогу.
— Э, нет! — ухмыльнулся он. — Простой советский болельщик желает, значит, потолковать с судьей, с товарищем Темрюком… Да, в таком разрезе…
Он приблизил свое лицо к Косте, и тот увидел, как глаза его вдруг налились гневом.
— Счеты сводишь? — прохрипел мужчина. — Грызешься с Названовым, и, значит, лишняя секунда? Ловко!
Костя вздрогнул. Это как-то совсем не приходило ему в голову. В самом деле, все знают, что он с Названовым — не очень-то… Могут решить — именно поэтому и не засчитал шайбу.
«Весело!» — подумал Костя.
Мужчина стоял перед ним и еще что-то говорил — резкое, ядовитое.
Костя не слушал.
— Отойди! — рукой он отстранил пьяного и зашагал по аллее. А вслед ему неслись крики, угрозы…
Медленно брел он по улицам. Сыпал мелкий, как крупа, снежок. Стоял легкий морозец. Костя шел не торопясь. Да и куда спешить?
Он понимал: дома на него сразу хлынет ливень телефонных звонков. И со всеми надо будет говорить, всем объяснять, что-то доказывать, убеждать.
Слова пьяного все торчали в мозгу. Костя пытался вычеркнуть их, забыть. Но они впились цепко…
Прошел мимо кино. Видимо, вскоре начинался сеанс. Люди суетились. Несколько человек спросили у него, нет ли «лишнего билетика».
«А они и не знают о матче», — подумал Костя.
Это было поразительно. Он еще всей душой был на состязании. Все еще переживал эту несчастную секунду. Ему казалось: случилось что-то ужасное, непоправимое, а вот выясняется, есть люди, которым никакого дела нет ни до этой секунды, ни до хоккея вообще.
Костя свернул на бульвар, пошел узкой, протоптанной в снегу тропинкой.
Да, обидно все получилось. Это надо же! Уже была победа. И вот…
«А надо ли было?.. Из-за какой-то паршивенькой секунды, одной секунды. Ну, в конце концов, эка важность! Ну играли бы не шестьдесят минут, а шестьдесят минут плюс одна секунда…»
Костя на миг представил себе, как хорошо бы все было, если б не он, и вздохнул.
Да, сколько людей были бы рады, почти счастливы! Все игроки «Авангарда» и тренеры… Да что игроки?! Для всего Верхнереченска настоящий праздник настал бы!
Картина была такой заманчивой, — Костя снова вздохнул.
«Но нельзя же… Нельзя! — строго возразил он сам себе. — Точность в нашем деле — самое главное».
Он шел и шел петляющей по бульвару тропинкой.
«А между прочим, — подумал он, — трибуны не очень-то… разъярились. Бывает хуже…»
Он вспомнил — однажды Названов рассказывал — на матче в Канаде судья не засчитал гол. Зрителям это не понравилось. И кто-то с трибуны дважды выстрелил в судью.
«Да, — покачал головой Костя. — А если бы и в меня? Пиф-паф!»
Он долго бродил по улицам. Пришел домой уже ночью. И сразу раздался телефонный звонок.
«Ну конечно», — подумал Костя.
Взял трубку.
— Небось не спишь? — спросил Названов.
— Не сплю.
— Я так и знал, — Названов усмехнулся. — Переживаешь?
Костя промолчал.
— Я так и знал. Слушай, мил-человек. Сердишься? Не сердись. Вадим Названов — горячий человек. Порох. Понял?
Костя молчал. Потом не без ехидства сказал:
— А клюшка-то рубля, поди, три стоит?
Названов захохотал. Гулко, как в бочку. Он всегда так смеялся. Как в бочку.
— Если бы три! — воскликнул он. — Канадская клюшечка! Все десять потянет.
— Придется платить, — сказал Костя.
— Ага, придется, — откликнулся Названов. Так охотно, будто предстоящая потеря десяти рублей доставляла ему истинную радость.
Они заговорили о каких-то пустяках. Названов то и дело гулко хохотал. И этот его смех, всегда раздражавший Костю, сейчас не казался ему таким уж неприятным.
