Соль от выступивших слез обожгла раздраженные пылающие щеки. Я промокнула их о грубый хлопок подушки и вскоре начала проваливаться куда-то глубоко, возможно в бабушкин погреб, сырой и холодный. Температура спала.

Конфеты

“Согласно бюро метеоцентра, погода обещала быть ясной и солнечной, температура воздуха – двадцать восемь – тридцать градусов по Цельсию, вероятность осадков низкая”, – сообщила женщина по радио тоном зазубрившей урок пятерочницы.

День звал. Оставаться в постели дольше было просто немыслимо. По дороге до кухни я успела впрыгнуть в свои шорты и убрать нечесаные волосы в хвост. Бабушка, услышав мой бодрый топот, замерла и уже приготовилась щупать мой лоб. Я вбежала в кухню.

– Скачешь? – с улыбкой произнесла она и, опустив руку мне на лоб, остановила меня, как шлагбаум.

– Доброе утро, – ответила я, уставившись на аккуратную стопку блинов на столе.

– Вот испекла, – застенчиво сказала бабушка.

Контрольный осмотр был успешно пройден, и меня ждал праздничный завтрак.

– Ешь давай, – дала бабушка сигнал к старту и поставила на стол банку свежего клубничного варенья.

Я выедала в румяных блинах три дырки, наподобие глаз и рта, и, приподнимая над тарелкой, трясла их в воздухе, озвучивая разными голосами. Блины то буквально рвались от хохота, то, съеживаясь в комочек, плакали клубничными слезами. Потом, наигравшись, я отправляла их в рот и запивала молоком. Бабушка не любила всех этих моих забав с едой – а я, кстати, еще умела лепить игральные кости из хлеба, складывать жареную картошку в поленницу и выкапывать колодец в рисовой каше – но сегодня все было иначе.

– “Сегодня можно все!” – думала я.

Вдруг кто-то едва слышно постучал в окно, и бабушка пошла открывать. Мое сердце екнуло. Неожиданно в голове зазвучала испанская мелодия, и, как в моем сне, нестерпимо захотелось выбежать на улицу. Я ерзала на стуле, изо всех сил сопротивляясь этому желанию. Мне вспомнились два магнита, которые Алиса Михайловна доставала из карманов своего платья и, демонстрируя нам силу магнитных полей, загадочно улыбалась.

– “Подумаешь – притягиваются”, – думала тогда я.

Сейчас же ощущение было такое, будто внутри у меня был один из таких магнитов, а чья-то невидимая рука поднесла еще один настолько близко, что все нутро сею же секунду отозвалось трепетным волнением. Блинов больше не хотелось. Бабушка все не возвращалась. Мои мысли, как стая потревоженных птиц, вспорхнули и полетели.

– “Это он пришел, – радостно думала я. – Должно быть бабушка расспрашивает его о чем-то, она ведь такая любопытная. А еще она выжидает время – дает мне доесть спокойно, – продолжали кружить меня мои мысли. – Да только ей невдомек, что я не могу сейчас не то, чтобы есть, но даже усидеть на этом стуле. Ах, ба! Ей бы следовало знать меня лучше!”

Скрипнула деревянная ступенька, еще одна, три, четыре, восемь, десять…

– “Как же медленно бабушка карабкается по лестнице! И зачем в доме такое высокое крыльцо?!” – уже со скоростью ураганного ветра неслись мои мысли.

Запыхаясь, бабушка вошла в дом, и я вскочила со стула, взведенной пружиной взмыв вверх, готовая бежать, не помня себя, туда, где ждала меня вечная радость.

– Почтальон приходил, – отдышавшись, сказала бабушка.

– “Какой почтальон? О чем она говорит?” – было моей первой мыслью.

– Кто приходил? – наконец услышав, что сказала бабушка, переспросила я.

– Пенсию принесли.

– “Какой почтальон? Какую пенсию? Чему она так радуется?” – один за другим мыльными пузырями вздувались и лопались вопросы в моей голове.

– Добавили немного, и по слухам ветеранам труда еще к сентябрю добавят.

– “Значит, он не пришел?” – лопнул последний пузырь, и я опять села на стул.

– Хорошо, – только и смогла выдавить из себя я.

– В магазин пойдем, че-нибудь хочешь? – спросила бабушка.

Скучная и печальная дремота деревенской жизни прерывалась на дни пенсии или “пензии”, как ее называли старушонки, и местные магазины оживали шумными очередями. Одетые в чистое и хорошо выглаженное старики стекались к центральной площади, чтобы радостью маленьких покупок отметить свою очередную победу в неравной борьбе со старческой бедностью. Отдав тяжелой работе свое здоровье и молодые силы, все они теперь примкнули к безликому войску пенсионеров. Вымуштрованные за многие годы, навыки к монотонному покорному труду и терпению теперь служили им, помогая “дотягивать до пенсии”. У некоторых, особенно одиноких, пенсионеров мастерство этой вынужденной аскезы было доведено до степени не разумного совершенства, когда, казалось, что последней непокорившейся вершиной была только смерть.

Помню, когда бабушка отправляла меня в магазин, я по дороге наведывалась к старушке Марфе из дома напротив, узнать, не нужно ли ей чего. Она часто просила меня купить ей хлеба и еще пачку макарон при условии, что на нее хватит, вверенных мне, копеек. По возвращении я какое-то время топталась у ее палисадника, собираясь с мыслями. Она бесшумно открывала ворота, и я с видом напускного веселья, как бы второпях, вручала ей хлеб, макароны и немного желтых конфет. Она недоверчиво брала подарки, а я, сунув ей еще и сдачу, убегала прочь, не давая опомниться. Конечно, дома бабушка “недосчитывалась”, как она это называла, но никогда не винила меня за то, что я, по-видимому, съела по дороге мороженое или опять купила эту “противную жвачку”.

– Может насос купим? – предложила я.

– Господь с тобой, какой насос? – испуганно воскликнула бабушка.

– Велосипедный. Шина-то спущена.

– Да где ж я тебе его возьму?

– Надо в хозяйственном магазине спросить, – продолжала настаивать я.

– Ну давай спросим, только я не знаю… у них может не быть… насос.. велосипедный, вот ведь надо же – выдумала, – уже не замечая меня, говорила она сама с собой, а потом подытожила: “Собирайся – пойдем”.

Приготовления всегда были долгими. Сначала за печью бабушка долго гремела соском умывальника, чистя зубы, моя лицо и руки. Потом она заходила в комнату и просила меня помочь ей надеть платье. Я вскакивала на диван и подвешивала платье над ее головой. Здесь мы работали слажено и быстро. По технике исполнения это напоминало игру кольцеброс: бабушка протягивала обе руки кверху, а я, прицелившись, опускала платье так, чтобы ее руки точно угодили в рукава. Еще некоторое время она оставалась в таком положении, пока я не застегивала молнию сзади и не начинала подавать ей один за другим скатанные в кольца, тонкие трикотажные чулки. Она натягивала чулки на распухшие, опутанные венами ноги и крепила резинкой чуть выше колен. В конце весь проделанный труд, как в сказке про Золушку, венчали туфли, только не хрустальные, а старомодные, лакированные с квадратной пряжкой, больше напоминающие туфли Золушкиных лакеев. Волшебство превращения было окончено, и бабушка была наконец готова. Все, что требовалось от меня – отмыть мои пятки и надеть сандалии.

Пока бабушка закрывала ворота, я пристально вглядывалась в окна злосчастного дома напротив, пытаясь заметить хоть какие-то признаки жизни. Окна были закрыты, ни одна из занавесок не колыхалась, не было слышно никаких голосов или даже шорохов. Бабушка бросила ключи в сумку и, взяв меня за руку, повела через дорогу. Проходя мимо, я еще раз бросила свой взгляд на дом и непроизвольно вскрикнула – на воротах висел тот самый замок, который за последние пять лет, казалось, прирос к ним.

– Они уехали!

– Ну и слава Богу, – даже не взглянув на замок, отмахнулась бабушка.

– Но почему? – спросила я и зачем-то подняла глаза к небу.

– А я почем знаю?

До магазина мы шли молча – мои мысли были заняты Антоном, а бабушкины – людьми вокруг.

Хозяйственный магазин был первым и пока еще единственным магазином в деревне, работающим по иным правилам. Летательный аппарат под кодовым названием “ЧП” был заправлен поистине космическим топливом – чистой энергией предпринимательства, высвободившейся после большого взрыва большого государства. Его непосильно тяжелой миссией было вывести спутник новой рыночной экономики в открытый космос капиталистического пространства. Астронавты, летающие на этом аппарате, чувствовали свою избранность и исключительность, что создавало благоприятные условия для развития таких необходимых качеств их характеров, как высокомерие, жадность и хамство.