Литмир - Электронная Библиотека

– Ключ на двенадцать, клей и кусочек велосипедной покрышки, – шептала я себе под нос, оглядывая стол и полки в тускло освещенной мастерской.

Уже через час переднее колесо велосипеда было разобрано, а все болтики, гаечки и колпачки стройным рядом лежали на полу. Неожиданно я вспомнила нечто важное.

– У меня же нет насоса!

Два года назад родителям я сказала то же самое, когда они спросили, почему я больше не катаюсь на велосипеде. И как это обычно бывает во всех любовных историях, истинные мотивы разрыва были замолчены.

– “Нет насоса, и черт с ним”, – успокаивала я себя, начиная понимать, как извлечь выгоду из этого положения.

Откуда взялась во мне эта смелость и дерзость, я не знаю, но только какую-то минуту спустя, я уже переходила дорогу, направляясь в дом напротив. Подойдя к воротам, я задержала дыхание. Я расправила плечи и зачем-то втянула живот. Немного помедлив, собрав всю свою храбрость в кулак, я с силой ударила этим кулаком в косяк. Тут же за воротами раздался шум быстро приближающихся шагов. Чувство было такое, будто я проглотила собственное сердце живьем, и оно еще теплое трепыхалось в моем желудке, раздаваясь глухим биением в горле и ушах. Ворота широко распахнулись и ко мне, улыбаясь открыто и искренне, вышел он.

– “Вечность, – подумала я, – вот сколько тебя. Ты ничтожно мала и немыслимо велика одновременно. А еще ты здесь, рядом, не в моменты, когда я думаю о тебе, а когда я вообще не способна думать”.

Бывает, ты всматриваешься в розовеющий горизонт и ждешь рассвета. И вроде бы все в душе готово встретить начало нового дня твоей жизни, но почему-то появляющееся солнце каждый раз застает тебя врасплох. Такое же головокружение охватило меня тогда, когда передо мной, как солнце из-за горизонта, вырос высокий красивый юноша, и вокруг сделалось еще светлее. Я стояла напротив него молча и пыталась вспомнить, как я оказалась там, где оказалась, а главное – зачем.

– “Я выгляжу сейчас так же смешно, как и моя бабушка, которая, дойдя до комнаты, никак не может вспомнить, зачем она туда шла”.

Представив всю нелепость своего положения, я начала смеяться. Мой нежный друг, глядя на меня, тоже раскатился задушевным смехом. Мы переглядывались и смеялись, а когда уже судорогами начинало подводить живот, перегибались пополам и приседали на корточки.

– Как тебя зовут? – наконец спросил он.

– Катя, – ответила я и почувствовала, как нижнюю челюсть сводит судорогой.

– А я – Антон.

– Мне нужен велосипедный насос… Антон!

– Зачем он тебе? – удивился он.

– Шину накачать, – ничуть не меньше удивилась я.

– Сама будешь накачивать?

– Нет, соседа позову.

– С сегодняшнего дня я и есть твой сосед, – очень кстати добавил Антон.

– Ну, вот и договорились. Приходи после обеда, часа в два.

– Приду.

Мы распрощались, и я направилась к своему дому.

– “Как легко было просто так с ним болтать и смеяться. То самое “просто так”, ничего не означающее, не ведущее ни к каким болезням и несчастьям. Надеюсь, моей бедной бабушке довелось испытать подобное хоть раз в жизни. Как-нибудь я расспрошу ее об этом”, – думала я, переходя дорогу.

Просто Мария

На ходу выпрыгнув из своих стоптанных пыльных сандалий, я с легкостью олимпийского прыгуна взяла крутую высоту крыльца в десять ступенек и вбежала в дом. Бабушка, как всегда, была на кухне. Втиснутая между газовой плитой слева и стеклянным шкафом справа она “выдумывала что-то к обеду”. Справедливо будет заметить, что границы ее фантазии в отношении, например, картошки пролегали далеко за пределами человеческих возможностей в земных условиях. Буквально из ничего у нее получались кулинарные шедевры. Помню, когда Алиса Михайловна диктовала нам под запись непреложные физические законы массы, я рисовала на полях лошадиные морды и думала о бабушкином картофельно-морковном пироге с начинкой из свекольной ботвы.

Она стояла ко мне спиной, и ее большие руки что-то массажировали на кухонном столе. То ли от радостного предчувствия того, что на обед будет пирог – один из тех, мастерство приготовления которых у нее было доведено до совершенства – то ли из-за приятного утреннего знакомства, но неожиданно мне захотелось обнять бабушку и почему-то попросить прощения. Я налетела на нее сзади.

– Ты че? – прогремела она. – Че случилось?

– “Ну вот, опять она за свое”, – расстроилась я, но героически, как альпинист, всем телом продолжала прижиматься к ней, как к отвесной скале.

Зажмурившись, я старалась не смотреть вниз и не думать о позорном падении.

– Ничего, просто так, – ответила я тихо и почувствовала, как слезы подступили к моему горлу.

Я открыла глаза, мои руки отпустили холодный камень, и я сорвалась вниз. Я упала на стул возле стола. Бабушка молчала и не двигалась, но мне хотелось верить, что где-то в глубине ее души, загрубевшей от тяжестей и лишений жизни, она тоже сейчас плачет. Без единого слова она опять продолжила раскатывать пышное тесто. Я сидела возле нее и выводила пальцем на присыпанном мукой столе цветы и змеевидные узоры. Молча она подала мне пакет с желтыми обсыпанными сахаром конфетами и прохлопала в ладоши, стрясая с них муку. Эти ее аплодисменты всегда были как приглашение и означали мой выход на сцену кулинарного действия. Беря одну конфету за другой, я утапливала их в рыхлой мякоти теста, а они непослушно пружинили под моими пальцами. Я настойчивей топила их и думала, что, наверно, права была Алиса Михайловна, и что есть в мире какая-то непреодолимая сила, которая, выбросив тебя в эту жизнь, все время лупит по голове, не давая всплыть, пока совсем не утягивает на дно.

– Как его зовут? – вдруг прервала мои мысли бабушка.

– “Как это у нее получается?” – удивилась я про себя.

– Антон.

– Они надолго сюда?

– Не знаю, я не спросила.

– Ты зачем велосипед разобрала? – продолжила бабушка свой допрос.

– Починить хочу, опять хочу кататься.

– Чет серьезное там?

Я взяла паузу на обдумывание. Спущенное и восьмеркой изогнутое колесо было не просто серьезно, это была катастрофа. И, если бы не любезно предложенная Антоном помощь, можно было бы забыть о поездках с ним к пруду, к старому кладбищу за стадионом или еще интересней – на дальние пашни к водонапорной башне.

– Да, пустяки – спущенное колесо, – бросила я тоном профессионала, как говорят перемазанные машинным маслом парни, выходя из гаража перекурить.

Бабушка ничего не ответила а только, видимо, дивясь моим незаурядным способностям, покачала головой. Повсюду в кухне уже витал хлебный дух, знаменующий собой грядущее блаженство. Она протерла от муки стол и водрузила на него трехлитровую банку, полную молока. Маленькие росинки струйками побежали по ее стеклянным стенкам. Я взяла стакан и, для баланса встав со стула, налила себе молока.

– Холодное! Сразу не пей! – успела сказать бабушка в ту самую секунду, когда мои губы коснулись стакана.

Я отставила стакан, и мы в полной тишине стали дожидаться того момента, когда сработает ее внутренний будильник, оповещающий о готовности пирога.

– Обожди пять минут – ему отдохнуть надо, – сказала она, вынимая из печи противень с пирогом и с материнской заботой накрывая его полотенцем.

Еда для бабушки представляла собой особую ценность. Она часто рассказывала одну историю. Одиннадцатилетней девочкой, возвращаясь из магазина с хлебом, чтобы сократить дорогу до дома, она решила перелезть через изгородь соседских огородов. Перекинув через изгородь сумку, она отправилась следом за ней. Дальше повествование ее становилось очень эмоциональным. “И вот влезаю я на этот забор, – рассказывала она, – и в это время раздается заводской гудок. И так гудит и гудит, минуту, вторую! – зажмуривая глаза, продолжала она свой рассказ. – Я шлепнулась с этого забора и бежать. И вот помню – бегу я до дома, бегу, а гудок все гудит и гудит.” Здесь она обычно прерывалась, чтобы перевести дух, и продолжала уже спокойно. “Дома мать говорит: “Война началась!” Я тогда ничего не поняла, только вспомнила, что оставила сумку с хлебом возле забора. Конечно, я ее там не нашла. Потом я испытала, что такое война и голод, и всю войну эта сумка стояла у меня перед глазами, – понижая голос, заканчивала свой рассказ бабушка и добавляла в конце: “Как сейчас помню”.

3
{"b":"580454","o":1}