То было старое жильё, но оно стало домом моего детства.
А когда пришла пора снести старый дом, бульдозер двинулся на него, начав с правого угла, и сбросил его прямо на фундамент. В течение часа старый дом лежал на земле плашмя.
Мне было грустно: ведь то был дом моих предков. Мне было радостно, потому что новый, бревенчатый дом, как я думал, будет принадлежать племени, и четверть акра земли останутся нашими навсегда.
Глава 10
Мой отец был из племени чероков Северной Каролины. Мать – Этель Шерман, по крови – индеанка из племени пекваннок. Дед мой, Эд Шерман, был вождем по имени Черный Ястреб; наша семейная родословная уходит в прошлое на тридцать поколений.
И все же, когда в 1976 году началась война из-за этой четверти акра, мне пришлось доказывать, что я индеец; мой сосед доказывал обратное, пытаясь лишить меня прав на эту землю.
Нелегко было расти индейцем. Я ходил в начальную школу в г. Николсе. Когда я был в четвертом классе, мать переехала в Бриджпорт, чтобы мы с сестрой могла улучшить свое образование в городе. Жили мы на Ньюфилд-авеню, потом на Олив-стрит, Линдли, Норт-Вашингтон и Иранистан-авеню. Последняя школа, которую я посетил в Бриджпорте, называлась Св.Августин.
Как сейчас, я слышу слова дедушки: «Только возьми детей в город – попадёшь в такой ад, какого не узнаешь и за всю свою жизнь». И он оказался прав – знал, о чём говорил.
Никто из ребят не хотел с нами играть. Говорили – мы какие-то «не такие». У моей сестры были длинные волосы. Учителя часто ухватывали её за них покрепче, чтобы удобнее было отвешивать пощёчины. Мне всё время доставалось, потому что я лез в драку, защищая её.
Мы вечно голодали. Я работал на ярмарках – на Братьев Ринглинг, Барнаума-и-Бэйли, и прочих. Выполняя работу возницы, участвовал в шоу о Диком Западе. Д потом я убежал; мне было тогда девять лет.
Когда я впервые оставил дом, я отправился на водохранилище Сэмп-Мортар в Истоне и остался там на десять дней. Ушел я ночью; ночами и путешествовал… В те дни большинство детей, родители которых имели дом и участок земли, пользовались сараями в качестве помещений для детских забав. Их-то я и отыскивал, в них проводил дневное время. Дети приносили мне еды и сигарет.
Потом я отправился в Массачусетс и Нью-Гемпшир. Там, где асфальтовая дорога переходила в грунтовую, а потом в проселочную, в конце неё стоял дом фермера. Я остановился у них и работал на ферме, помогая заготавливать сено. Хозяин понял, чем я занимаюсь, и посоветовал избавиться от своих детских штанишек. Он купил мне мою первую пару брюк, и сделал две пары башмаков – таких, которые застёгиваются на крючки.
Я прожил на ферме зиму, потом, весной, ушел в лес, просто пошел по тропе лесорубов, пока она не кончилась, и не осталось ничего, кроме меня да Матери-природы -никого, кто бы смеялся надо мной или унижал. Я был свободен.
В лесу я прожил три года; там и зимовал. Я жил как мои предки. И вот однажды я очутился в Уэстфилди, штат Мэн, в семье человека по имени Гордон Твиди. Семья его выращивала картофель, промышляя фермерством. Твиди сказал, что я – единственный дикий индеец, который остался в этих лесах. Им пришлось гоняться за мной, прежде чем меня поймали.
Вот так я и вырос в глубине штата Мэн. Научился охотиться, ловить рыбу, ставить ловушки; работе лесоруба, лесовика и фермера. Мои приемные родители, Гордон Твиди и его жена, заботились обо мне, пока меня не забрала домой мать.
В 1970 году, когда мы с моей первой женой совершили поездку в Мэн, она не могла поверить, чтобы я смог выжить мальчишкой в этих лесах. А когда мы встретились с моими приемными родителями, те сказали, что моя кровать ждет меня, как всегда.
Но тогда мать забрала меня домой, и в пятнадцать лет я пошел работать грузчиком на сталелитейный завод фирмы Стэнли. Но ненадолго: вскоре я опять уже был в дороге. Я подсаживался в товарняки, колеся по всей стране. А потом я пошел на флот.
Я сражался за свою страну во Второй Мировой войне. Восьмого ноября 1942 года, в пять часов вечера, я принимал участие в высадке десанта в Северной Африке. Я находился на борту десантного транспорта «Томас Джефферсон». Мы высадились первыми на берегу французского Марокко.
Жизнь моя на флоте была сущим адом. В то время там служили почти что сплошь белые южане, и даже в военное время они не могли понять, отчего я нахожусь на верхней палубе, как моряк, на виду у всех, как другие; отчего не внизу, на кухне, среди цветных. Черные спали в маленькой железной камере в стороне от кубрика; они и должны были прислуживать остальным. Мы спали и жили под вечной угрозой, что нас выбросят за борт. Но по сигналу общей тревоги я входил в состав прислуги пятидюймового носового орудия – расовые и все остальные различия исчезали. Просто заряжай и стреляй – и никто не думал, что я индеец. Но я хотел уйти из флота из-за этих предрассудков. И меня перевели в сухопутную армию.
После войны, в 1945 году, я пошел работать на компанию, ведавшую грузовыми перевозками в Бриджпорте. Но со мной никогда не обращались так, как с другими водителями. Тогда я купил грузовик и сам занялся бизнесом.
Многие думают, что если ты владелец грузовиков, у тебя куча денег и жизнь – просто класс! Но в такой жизни много тоскливого: например, одиночество. Во время рейсов жене тяжело вести твое дело, уплачивать по счетам за перевозки, а домой денег не поступает.
Я ушел на покой в 1969 году, когда у меня было семь грузовиков. Мне пришлось все бросить из-за болезни сердца. Мне больше не разрешали крутить баранку. И вот я возвратился в Мэн: мне нравились люди, живущие там, в заботе о своей земле. Я вернулся назад в горы, чтобы почувствовать себя снова свободным.
Глава 11
Я вернулся на этот участок величиной в четверть акра летом 1973 года. Возвратился потому, что вождь Черный Ястреб, мой дядя Эд Шерман, попросил меня об этом. Ему было восемьдесят четыре года, и он умирал от рака. Жил он вместе со своей женой Эвелин, которой было семьдесят два года, и она страдала от жестокого артрита.
В доме царило запустение. Просмоленную бумагу посдувало с крыши. Мой дядя установил себе туалет. Агент по делам индейцев ободрил его и посоветовал отправить счет администрации штата. Так он и сделал; но власти штата отказались оплачивать счет. У дяди был рак, и он был слишком стар, чтобы воевать с ними. Поэтому я приехал домой, на эту четверть акра, чтобы сделать её пристойным местом для кончины старика.
Когда-то мой дядя, Эд Шерман, участвовал в качестве актера в Шоу о Диком Западе, возглавляемом Энини Оукли и Баффало Биллом Коли. Он надевал парадный наряд -гастовеха, рубаха с бахромой и кожаные штаны, бусы и браслет. Фото его печатали в газетах.
Но индейцы обычно так не ходят; в подобном наряде на охоту не пойдешь. Мой дядя Эд одевался так, потому что белые люди хотели его таким видеть: он подтверждал их расхожие представления об индейцах.
Эд Шерман работал механиком в компании «Автобусы Белой Компании». Название выглядит иронично, поскольку индейцам всегда приходилось топать по следу белого человека.
«Белый человек дал, белый человек и взял», – так говаривал мой дядя Эд; умер он в феврале 1974 года, еще до начала войны за четверть акра. Хорошо, что он не застал ее.
Он привык к жизни более спокойной. Мечтал жить в своем старом доме и умереть в мире.
Я приехал, чтобы уважить его. Пока я пробыл там с ними, никто из соседей не обижал его. Можно было бы отправить его в больницу, но власти не оплатили бы расходов. У него был рак прямой кишки; кровь шла в течение трёх дней; мы все же отправили его в больницу, но не выдержало сердце.
Координатор по делам индейцев штата Коннектикут приехал в больницу; он собирался оформить передачу титула вождя от Черного Ястреба ко мне. Но оказался он главным образом там потому, что врач забеспокоился, получит ли он оплату своих услуг за счёт штата.
