– Ну, если ты сам убираешься везде, то не удивительно, что тебе нужны деньги, – Джерси втягивает дым и очень увлеченно разглядывает заусенец на безымянном пальце.

Джорджи снова легко вспыхивает.

– Ты меня назло доебываешь, а?

– Ага, – Джерси примеривается к заусенцу, скусывая его острыми зубами.

Джорджи не может понять, правда это или сарказм, но на всякий случай оскорбляется из-за всего.

– Мудила ты, Джерси, – сплевывает он. – Я ж к тебе по-человечески, блядь, а тебе б только самоутвердиться. Это че, потому что у тебя хер маленький или потому что в детстве мамочка не долюбила, я не понимаю? – его интонации резкие, а лицо полно искреннего негодования и ощущения перенесенной несправедливости.

– Это я самоутверждаюсь? – а вот Джерси смотрит на него с удивлением. – То есть это я тащусь от унижения бесправных шлюх, сую в каждую встреченную дырку и нарываюсь на всех подряд, чтоб только они не догадались, что на самом деле я ссыкливый сопляк? – не может не пройтись по всему лишний раз, и Джорджи хмурится, сжимая пальцы.

– Не смей говорить так, блядь. Я оплачиваю моим девочкам любой ебучий каприз и даю им хорошую работу, а всем остальным – сисястых шлюх, шоу по пять баксов и самую дешевую выпивку в этом говяном квартале. Да я, блядь, как боженька, вкалываю день за днем ради всяких неблагодарных уебков! А ты, блядь, мудозвон лесной, че ты делаешь? – Джорджи нависает над Джерси, оставляя тень поперек его лица, но дьявол выглядит скорее умиротворенным, чем разозленным или напуганным. Джорджи видит насмешку на его расслабленном лице, и это заводит его еще больше. Джорджи не видит, как напряжено его тело. – Да ты, бля, только сидишь на жопе и чужие цацки пересчитываешь. Знаешь же, что всем бабки нужны: выкупаешь за полбакса, а обратно уже за десятку! Не кончаешь в штаны, когда срок продлевают и еще зелень несут? Хотя да, хуй ты кому че продлишь, у тебя уже все продано. Че, блядь, Джерси, деньги есть – и срать на других теперь можно? – он выдыхается, но пальцы все еще крепко сжаты. Джерси думает, что Джорджи может ударить его. Это будет глупо и быстро.

– Да, у меня есть деньги, – довольно говорит Джерси, устраиваясь на диване удобнее. Блики от лавовой лампы скользят по его футболке и брюкам. – Тысяча семьсот долларов, например. И я бы на твоем месте перестал орать, если бы хотел их получить. Как ты там любишь говорить? Время – деньги?

– Знаешь, Джерси… – Джорджи очевидно пытается справиться с гневом и сдержать голос, – вали на хер. Просто вали из моего клуба. Мне еще убираться, – его руки дрожат от злости и напряжения. Джерси мысленно делает отметку, что если давить на Джорджи так прямолинейно, он не только вывернется, но и яйца отгрызет.

– О'кей, Джорджи, успокойся. Мы оба… немного погорячились, – Джерси говорит чуток через силу, но довольно примирительно. – Может быть, я даже слегка перегнул палку. Но мы оба в одной лодке, что ты, что я, – он разводит руками, и белесый дым густой спиралью вьется наверх, к вытяжке. – Мы пугаем людей, мы дерем с них деньги, мы их наебываем. Мы оба – то еще дерьмо, Джорджи-бой, и нам не нужно ссориться.

– Я не такое дерьмо, как ты, – хмурится Джорджи, но Джерси видит – во всех плоскостях, – что его гнев проходит. – Но да, ты прав. Ссориться нам ни к чему. Извинись – и забудем, – он неприятно улыбается, обнажая клыки.

Джерси хочется рассмеяться. И выбить Джорджи несколько зубов – лицом об колено.

– Сотня пойдет вместо извинения? У меня аллергия на это все, – Джерси морщит нос и неопределенно машет рукой.

– Конечно, – Джорджи продолжает широко улыбаться. У него очень злые глаза.

Джерси достает толстый бумажник – вощеная собачья кожа приятно скользит под пальцами, Джерси выкупил его для себя меньше, чем за доллар, – и отсчитывает тысячу восемьсот сотенными купюрами.

– Здесь все, – потянувшись, он кладет их на край отодвинутого столика.

– О'кей, – но Джорджи не торопится их забрать, чтобы не распихивать по карманам: это его клуб и его территория, деньги никуда не денутся. – Тогда… начнем? – и на самом деле он выглядит очень неуверенным под толстым слоем бравады и злости. Как маленькие шлюхи под яркой косметикой.

– Можешь не спешить, Джорджи. Я тебе не насильник, – Джерси качает головой. Он чуть-чуть чувствует себя старым совратителем, но это неизбежное чувство, если ты берешь перепуганного натурала и заставляешь его сосать. Хотя не то чтобы Джерси на самом деле было дело до чужих предпочтений, он-то сам не особенно видит разницу в том, кого трахать: мужчин, женщин, животных или кого-то еще. Разница в том, как они себя ведут и кого где надо гладить и кусать. А на вкус они все одинаковы. Дело в специях.

– О'кей. О'кей, – повторяет Джорджи, а потом берет со столика початую бутылку вермута и, едва обтерев горлышко, сходу делает четыре крупных глотка. – Без бухла я лучше сдохну, – он делится откровенно и глотает еще. – Бабская срань, зато вкус ядреный, – морщится, утирая рот запястьем. – Ну ладно. Ладно, – он старается говорить уверенно, переводя взгляд на ширинку Джерси.

– Ты не трясись так, – Джерси старается, чтобы это не выглядело, как подначка. – Садись, – он последний раз затягивается, тушит сигарету и кивает на пол между своих ног.

– Без тебя догадаюсь, что делать, блядь, – огрызается Джорджи. У него слегка подрагивает голос.

Он пьет еще и шлепается на пол как-то неловко, подогнув колени. Джерси тянется к пуговицам на брюках.

– Да стой ты, блядь, не так же сразу! – Джорджи глядит исподлобья и снова прикладывается к бутылке. – Меня и так трясет до усрачки, а если меня трясет – не смей даже доставать свой гребаный хер! Я лучше еще выпью… – он глотает вермут жадно, отставляя бутылку только тогда, когда она пуста больше, чем на две трети. – Вот так, – снова утирает раскрасневшиеся губы и решительно кладет пятерню Джерси на колено. Решается, чуть подается вперед, но сразу садится обратно. – Ну нет, не могу я, блядь, так, ебать мать твою ведьму в ее сраный ведьминский рот!

– Я бы не советовал, – Джерси спокойно качает головой.

– А че так? – тут же зверится Джорджи.