Но Джон был довольно расслаблен и тактичен, насколько позволяла ситуация; он наконец выровнял дыхание и даже решился потянуться через лежавшую поверх его плеча руку Рамси, осторожно стянуть балаклаву до подбородка и сказать почти совсем беззвучно:
– Думаю, он… оно ушло. И нам тоже лучше не задерживаться.
– Не, – так же почти беззвучно ответил Рамси, не отрывая своих маленьких, придирчивых глаз от Джона. – Если даже он потерял наши следы, то все равно может быть неподалеку, услышать или увидеть нас, когда мы выберемся.
– Ну, кем бы он ни был, но он же не слепой, – Джон скосил глаза на испещренный вмятинами снег. – Так что либо он ждет нас наверху, либо все-таки вернулся к своим, – он помолчал, как-то нервически облизав губы. – И, я не знаю, если он прыгнет сверху, когда мы вылезем, и сразу сломает мне шею… в общем, извини за то, что я тебя ударил. Глупо, но я подумал, что это какой-то упырь вцепился мне в капюшон, – он все отводил взгляд от Рамси, но тут посмотрел на него и улыбнулся вдруг – как-то неловко и болезненно, до мелких морщинок у глаз. Из его друзей на той прогалине, что попала под бомбардировку, можно было два мешка внутренностей собрать, а оставшихся наверняка прикончат, если еще не прикончили, военные, упыри или тварь, но он все равно улыбнулся. Рамси не мог понять этого, раз уж речь шла о Джоне, чью такую улыбку он видел, только когда тот не хотел обидеть несмешно шутившего Тормунда. И так-то можно было делать, но никак нельзя было считаться хорошеньким, если ты только что видал сраную воронку, облепленную кишками тех, кого ты обещал защищать, а теперь берешь и улыбаешься вот так запросто. Рамси это взбесило. Рамси это понравилось. Рамси захотел выбить эту его бессильную улыбку несколькими тяжелыми ударами кулака, как с Ивой. Нет, Рамси захотел сунуть ладонь Джону в рот целиком, схватить за зубы – за его влажные, желтоватые по краям зубы, – и рвануть на себя нижнюю челюсть.
Ш-ш, Рамси! Сожми повод крепче.
– Принято, – он сказал это тоже с дружественной улыбкой, незаметно наваливаясь еще тяжелее, разглядывая лицо Джона. У него шелушилась кожа, и на ней даже не было щетины, только мягкий темный пушок, оплетавший щеки, подбородок и края потрескавшихся от мороза губ. В этих трещинах блестела розовая слюна, и Рамси тяжело, возбужденно выдохнул, обволакивая рот Джона горячим паром. А потом вдруг резко и неумело притиснулся к нему своими толстыми губами.
Это окатило жаром, как в парной, это целомудренное, жесткое, ртом, сухо вжатым в рот. Рамси не закрывал глаз и видел обескураженный взгляд Джона и его огромные зрачки; наверное, если бы он мог продавить затылком мерзлую землю, чтобы отпрянуть, он бы это сделал. Но – скорее всего, от неожиданности – он даже не отворачивался и не ерзал, что говорить о том, чтобы еще раз врезать Рамси по носу. Джон только рефлекторно вцепился куда-то под ребра, когда Рамси крепче зажал локтями его плечи и поцеловал глубже, жадно и очень мокро всовывая язык в рот. Рамси грубо, капая слюной, вылизывал Джона, его шершавые зубы и его небо, и возил языком за щеками, а Джон все напряженно упирался в толстые бока и инстинктивно прогнул поясницу – все-таки попытался отстраниться, но вместо этого еще теснее прижался к твердому члену Рамси животом. Рамси, ясное дело, понравилось и то, и другое. Свободной ладонью он даже мимолетно, одобрительно погладил Джона через капюшон, как собаку, прижав ухо. И тогда Джон наконец укусил Рамси. Само собой.
Это было на вкус как слабый электрический ожог, хочется отдернуться, хочется еще; Рамси моргнул и посмотрел на Джона, упершись носом в его красную щеку, поймал в фокус его обветренные, залитые краской висок, лоб и переносицу, его слезившийся от холода глаз и дрогнувшую нервно бровь. Неожиданно трезво Рамси подумал, что сейчас вывернет Джону челюсть, а сразу после вобьет его сраные зубы в его сраную глотку. Вобьет до самых позвонков. Рамси успел представить это, почувствовать это на костяшках пальцев, а потом Джон разжал зубы и укусил еще его раз. И еще.
Джон впивался зубами яростно, быстро и больно, сдирая и так отходившую от мороза кожу, все хватая руками бока через куртку. Но он не останавливал Рамси на самом деле, и тот даже не мог быть уверен, что сам Джон хотел бы остановиться. Это не было как с Ивой, это были волчьи поцелуи, зубастые, рвавшие губы, сладким перебором через болевой порог. И Рамси ответил на них, рывком кусая Джона за нижнюю губу – и тут же снова подставляя ему свой толстый рот.
Они вгрызались друг в друга алчными, мокрыми укусами, то и дело сталкиваясь зубами, и Рамси машинально терся о живот Джона подтекавшим в теплые флисовые кальсоны членом, ездил толстым бедром у него между ног, тяжело придавливая яйца. Один из укусов пришелся между щекой и треснувшим, кровоточившим краем рта, Рамси вцепился в это место чище отцовской пиявки, и Джон вздрогнул, невольно глубоко вдохнув. Его мягкий член, который Рамси все продолжал натирать бедром, резко стал тверже. Но нравилось ли Джону, когда его лицо сосали до кровоподтеков, или это было просто спонтанной реакцией на разгоряченную возню, на тяжелое тепло чужого тела, Рамси не успел понять – Джон дернул подбородком, выворачиваясь, и снова больно хватил его зубами. Теперь около рта, кровавой изморозью оставляя на коже бороздки от клыков и срывая подсохшую корку расчесанного прыща.
Сочная капля гноя вперемешку с кровью упала Джону на щеку, когда он зло откинул голову, с силой упершись сжатыми кулаками куда-то в подбрюшье, и в ушах у Рамси слегка зашумело. Он нестерпимо захотел слизать эту каплю прямо сейчас. Захотел слизать и ту, что выступила в трещине на губе Джона. Захотел сунуть пальцы Джону в его красный, искривленный, зубастый рот и вырвать зубы, и язык, и губы клочьями до подбородка. Рамси не смог бы сказать, когда поцеловал Джона еще раз, вдавив затылком в снег, и когда Джон ему ответил.
Этот поцелуй отчаянно горчил; мягкие искусанные губы, прокуренный рот, некогда глотать холодную, металлическую слюну. Больше неумелая и первобытно потребная возня сплетенными языками, чем поцелуй. Собачье вылизывание с крепкой хваткой на широкой пояснице и под уязвимой шеей. Рамси то и дело сбивался, сосал губы Джона, слизывая кровь из-под содранных корок, и тот пнул его в подвернутую лодыжку, упираясь твердым и горячим членом в бедро. Прикусил толстую губу и зализал, снова прижался раскрытым ртом, притерся зубами, вкусываясь с языком. Так торопливо и так долго. Рамси не мог бы поверить, что всего они провозились здесь дай боги минуты три. Ему показалось, что прошло не меньше четверти часа, и это вдруг резко щелкнуло в голове. Он отстранился рывком; на его губах повисла толстая, густая нитка розовой слюны. Его глаза были шальными, злыми и такими светлыми на укрытом тенью лице.
– Блядское пекло… – он выдохнул, зная, видя, что даже после всех этих укусов, после этого пиздец странного поцелуя, после того, как он обтерся всем и везде – его слова все равно обожгли Джона. Щеки его стали еще краснее, и он прикрыл глаза, резко отпуская Рамси.
– Я… ох, блядь… тупо, это все… я не знаю, я разозлился и… блядь, – вокруг его потемневшего рта розовели следы от зубов, и Рамси смотрел только на них. Он любил этот цвет.
– Ага, – он согласился, не слушая, и приподнялся на руках. Подобрал пистолет и аккуратно слез с Джона, не касаясь его больше. – О’кей. Я иду первым, – он сказал, чувствуя неприятную, ноющую боль в паху и зная, что Джону тоже придется перестроиться прямо сейчас.
Рамси для удобства отстегнул рюкзак и мягко перекатился на спину, выставив пистолет перед собой. Ледяной ветер жгуче лизнул окровавленную щеку, и белое зимнее небо ослепило его сощуренные глаза. Он лежал на снегу, пока снова не привык к яркому свету, вслушиваясь в тишину, дыхание Джона и его возню с вещами по левую руку. Путь обещал быть долгим, и лодыжка еще ужасно болела, но Рамси сам выбрал все это. Иногда ему казалось, что он выбрал все это еще в тот гребаный день, когда Русе Болтон избил мужа его матери, а ее саму трахнул у задней двери той же забегаловки, прижав к зассаной стене. Выбрал родиться, выжить, убить брата, дать умереть матери, косвенно убить Хеке, трахнуть отца, убить отца – и довести Джона Сноу до этой клятой рощи. Последнее желание на вкус было как кровавый сок чардрева – или просто кровь из содранной губы, – и Рамси катал этот вкус на языке, наступая на больную ногу.
