Снова вывалившемуся на длинную прогалину Рамси бежать было уже невыносимо, но он хватанул еще воздуха, скоро продираясь через снег. Хотя чуток отставшему Джону наверняка было хуже, он мало того, что был меньше и легче, так тащил на себе еще и винтовку. Его тяжелое, частое дыхание за спиной Рамси считывал уже автоматически, как часть себя, а вот тварь перестал слышать с тех пор, как они углубились в заснеженный бурелом. Но каменные люди – и конкретно этот каменный человек – не из тех, кто запросто бросит свою жертву. Освобожденные от излишней брони, нечувствительные конечности позволяли двигаться свободно, не уставая, каменная корка избавляла от холода, а втравленная насильно – если бы ты только знал, как это обернется против тебя – поверх остальных, даже первичных, потребность выполнить поставленную цель заставляла преследовать жертву до последнего. Но Джон ничего не знал об этом и очевидно очень устал, постепенно начиная отставать все сильнее.
– Я больше никого не слышу, – тихий тон давался ему с трудом, и он задыхался, понижая голос. – Остановимся?
– Заткнись и беги, – отрезал на ходу Рамси.
Джон ничего не ответил, но продолжил бежать, хотя и задышал еще тяжелее. Рамси это не интересовало. Его интересовало то, что сплошные деревья сменились сухим, колючим кустарником, выцарапававшим глаза и хлестко дравшим кожу на щеках, а потом снова – густым лесом. Его интересовал очередной просвет, может быть, безнадежно ведший к обрывистому уступу, но, может, и к дороге или какому-нибудь зданию, к возможности хоть на минуту укрыться и отдышаться или хотя бы легче бежать.
Рваный вздох и тяжелый звук падения Рамси услышал за метр или два до края леса, притормаживая и оборачиваясь. Он даже не сразу разглядел упавшего Джона среди инистой черноты деревьев – из глубокого сугроба торчал только верх его рюкзака. А в следующую секунду сапоги Рамси неожиданно заскользили по скрытому под снегом льду, и он не удержался, в неуклюжем полуразвороте шлепаясь на живот и по инерции скользя дальше. Мгновенной реакцией воткнутый с размаху нож только прорезал наст – и Рамси грузно полетел вниз, через мгновение больно падая на лед замерзшей речки. Слава богам, тот оказался достаточно крепким, чтобы выдержать его вес. Не слава богам, кажется, Рамси подвернул ногу. По крайней мере, в лодыжке резко вспыхнула боль при попытке подняться, и Рамси сцепил зубы, пусто оглядываясь.
Речка выглядела довольно протяженной, с обеих сторон запертая густым лесом, она терялась поворотами где-то между деревьев. Обледеневший берег нависал над ней, особенно в том месте, где упал Рамси. И, наскоро обдумав, он счел это неплохой возможностью в своем положении. Зимой ведь тварь так и так сможет выследить их по снегу. Может, и лучше было бы выждать в таком укрытии, с одной только открытой стороной, разрядив весь магазин ей в лицо, как только она свесится с берега или соскользнет с него вниз ровно перед тобой.
Рамси окончательно утвердился в своем решении и уже прибрал нож, собираясь ползти к берегу, когда Джон, шумно охнув, пролетел прямо над ним, шлепаясь на спину и скользя дальше по льду. Но в этот раз Рамси успел схватить его за широкую лямку рюкзака, подтягивая к себе. Впрочем, Джон этому почему-то не обрадовался, живо выворачиваясь, скользя ногами и отстегивая рюкзак, и Рамси перехватил его за капюшон. За что сразу получил кулаком в лицо, чуть не разжав руку.
Джон бил его вслепую – его очки все-таки запотели, и по краям на них после падения налип снег, – и пришлось, прихватив и рюкзак тоже, рвануть его на себя сильнее, чуток придушивая воротом. И насильно затащить под берег, кое-как справляясь с обеими занятыми руками и подвернутой лодыжкой, уворачиваясь еще от мешавшей винтовки и сильных ударов ногами. Рамси мысленно поблагодарил себя за каждый вечер, проведенный в тренажерном зале, уже под берегом наваливаясь на Джона, вдавливая его в снег всем весом и пытаясь перехватить руки. Но Джон все пыхтел, яростно изворачиваясь, и уперся перчаткой Рамси в лицо, с силой откидывая его голову назад. Уже довольно разъярившись, Рамси не без труда вывернулся из-под залепившей лицо руки, отбрасывая ее, и наконец попросту дернул очки Джона наверх. Глаза его были блестящими от холода, живыми и потемневшими, и он повращал ими, вроде успокоившись и перестав вырываться. А потом, кажется, захотел что-то сказать, наверняка извиниться, но Рамси как будто услышал хруст веток вблизи и живо зажал ему рот.
Быстро достать пистолет, не меняя положения – больно да и времени не было, – слишком громко снять с предохранителя и взвести курок. Рамси прищурился, почти перестав дышать и наблюдая только за белоснежной поверхностью реки, испещренной следами их короткой борьбы, ожидая любого движения. Он уже параноидально принимал все звуки леса за шаги твари, но тщательно отсчитываемая минута шла за минутой, и наконец Рамси все-таки опустил пистолет, бесшумно вздохнув. И вернул взгляд к Джону, чье дыхание все это время мерно горячило ладонь даже через балаклаву и перчатку. Кровь по нему хорошо циркулировала, и, несмотря на мороз, он был ужасно разгоряченным – ну это от бега, ясное дело, – до здорового румянца, и рот у него наверняка весь был красным. С таким телом хорошо работать, мельком не мог не подумать Рамси. Наживую, конечно, не насмерть. Насмерть только кровью пачкаться, а наживую, хоть кровопотеря и будет сильнее, объект будет больше расположен к обучению. Рамси любил, когда у его объектов хорошо шла кровь, когда румянец полз по телу, когда слизистые набухали и зрачки расширялись. Как у Джона сейчас.
Рамси медленно убрал руку от его рта, смотря спокойно и даже как-то умиротворенно. Джон вдруг напомнил ему Иву, с ее мальчишеским лицом, черными волосами, вившимися от крови, и особенным румянцем, ярко-розовым и неровным, словно брызги краски. Она была гордой, дикой и красивой, эта Ива, такой красивой, что Рамси даже захотел раз поцеловать ее. Она укусила его, само собой. И если бы он не ударил ее в ухо, то она наверняка бы выгрызла ему кусок языка. Конечно, за это ему пришлось выбить ей еще несколько передних зубов, не вырвать, но тоже выбить кулаком, так, чтобы остались шатающиеся обломки. Но он уважал ее нежелание и не целовал ее никогда больше. Даже тогда, когда ослепил ее, крепко оседлав и зафиксировав голову за подбородок, даже когда она еще пыталась укусить его беззубым ртом и пиналась жесткими пятками, оставляя синяки на голенях, даже когда он учил ее ориентироваться без зрения, и она сама начала держаться за его руку, дергая своим круглым носом между пустых глазниц, даже когда она по его приказу убивала бойцовых собак голыми руками, пила их кровь из его ладоней и за каждую ошибку в бою получала почти ласковый щелчок в пустое, распухшее веко. Это было хорошее время, и сейчас Рамси вспомнил, подумал о нем – и о том, что если бы тысяча моментов сложилась иначе, он вполне мог бы поддевать ножом правый, такой блестящий и такой живой, глаз Джона, а не Ивы. Мог бы следить за его уворачивавшимся зрачком и чувствовать горячее дыхание на запястье, почувствовать смешавшийся со слюной крик на своем лице, когда край лезвия ловко войдет под веко. Рамси мог бы пройти весь этот – или любой другой – путь с Джоном и его телом. Интересно, как сильно кусался бы Джон, если бы он вздумал поцеловать его? Размышляя об этом, Рамси решил, что ему все-таки стоило остановиться еще на рассуждениях о кровопотере. Ну или, по крайней мере, до того, как у него крепко встал от всех этих мыслей.
Если бы Рамси смотрел какой-нибудь драматический боевик про бравых солдат, Зиму и упырей, он бы определенно клевал носом всю нудную патриотическую часть, но обязательно громко заржал на первой же неуместной шутке про внезапный стояк. И, в принципе, ничто не мешало ему и сейчас это сделать. Кроме того, что он все еще не мог быть уверен, что тварь действительно бросила преследовать их. Поэтому он только сдержал неприятный смешок, продолжая изучать глаза Джона и думая, насколько плотно тот ощущает твердый член, прижатый к его животу.
