– Я не знаю, что я сделал, – опустошенно говорит Джон. Его тело полностью расслабленно, и голос ровный.

– Ты выжил сегодня и вроде как только что неплохо потрахался, – равнодушно отвечает Рамси, не открывая глаз. – А такое вообще сейчас не каждому выпадает.

Джон ворочается рядом и, судя по звукам, перекладывается и снова тушит сигарету о ножку кровати. Рамси приоткрывает один глаз, но Джон так и лежит на боку, спиной к нему, и не встает одеться. У него очень острые позвонки и россыпь родинок на плечах.

– Да ладно, волчонок, че ты, – Рамси нарочно небрежен, мягко и с лаской провоцируя Джона. Но Джон задает не тот вопрос, которого он ждет.

– Почему ты так меня зовешь? – он ни разу не спрашивал, почему Рамси зовет его по имени и фамилии, но к этому придрался.

– Не знаю. Похож, – пожимает плечами Рамси. – На тамаскана своего. Только глаза не кровавые.

Джон хмыкает с какой-то еле слышной печалью.

– Он красивый ваще, – продолжает Рамси, задумавшись. – У меня до Зимы тоже были собаки. Почти все ретриверы. Три черных лабрадора, это Мод, Хелисента и Джес. Три шоколадки, Кира, Сара и малышка Элисон. Мое золотко Ива, а еще толлер и веймаранер. Может, они до сих пор бегают еще где, жрут мертвечину, хер их знает. Я не возвращался домой, не мог их забрать.

– У нашей семьи раньше тоже было несколько собак, не только Призрак, – без чувств говорит Джон. – Но остальные все мертвы сейчас, я думаю. Серый Ветер Робба, насколько я знаю, погиб вместе с ним, Леди усыпили еще давно, Нимерия сбежала. Лето и Лохматый Песик?.. Не знаю. То есть я хотел бы надеяться, что они и сейчас охраняют моих братьев, но, думаю, это пустая надежда.

Он делает паузу, ежась от холода. Рамси незаметно подкатывается ближе, тепло дышит в плечо, и Джон не отстраняется. Только продолжает говорить так же мерно, надтреснуто, как будто не может молчать.

– Бран еще звонил мне, после смерти дяди, тетки и Робба, рассказывал про Сансу, про то, как ей пришлось разбираться со всеми семейными делами, как она совсем осунулась и замкнулась, про ее скорую свадьбу. Я, правда, так и не понял, у него почему-то выходил то один жених, то другой. Хотел расспросить, но Бран все говорил и говорил, и у меня духу не хватало его перебить. Так и не узнал. Но, надеюсь, Санса в порядке хоть с кем-то из них. А еще он рассказал про Арью, про то, что она просто исчезла после всех этих смертей. Сбежала. Полиция искала, конечно, но, понятно, только до Зимы… А потом, когда уже ты привел ту девочку, я просто… – Джон сглатывает, но ровным тоном продолжает. – Не стоило надеяться, что может так совпасть. Что Рамси Болтон может совершенно случайно найти одну маленькую девочку в целом огромном мире.

– Я мог бы, если б знал, кого искать, – хмыкает Рамси, и Джон, кажется, принимает это за утешение. Передергивает плечами. – Собак и волков никак нельзя разлучать, Джон Сноу, – добавляет Рамси, и его каленое дыхание жжет шею, поднимая подсыхающие волоски. – Они совсем дичают от этого. Да, я не знаю, что там с моими девочками, но точно знаю, что они, нахер, все держатся друг друга. Потому что я их так выучил. И могу быть спокоен, что если вернусь к ним после Зимы, они будут дикие, но узнают меня. Потому что мы, блять, долбаная семья. И так и должно быть.

– Когда наступила Зима, – продолжает Джон, – я столько раз хотел вернуться домой к братьям. Я не мог, очевидно, я так часто думал об этом, но не мог. Я звонил домой, пока из-за снегопада не отказали телефонные линии, но никто не отвечал. Я думал о самом худшем каждый день, но каждое утро после того, как умывался, возвращался в лабораторию. И каждый вечер отрубался в постели. Я ничего не сделал. Только оставил сообщение на автоответчике службы спасения, но даже не уверен теперь, что они его получили. Я ничего не сделал, – он замолкает, весь дрожа.

Рамси снова хмыкает и кладет тяжелую руку на его покрытое холодными мурашками бедро, придвигаясь совсем близко. Джон невольно вжимается в него спиной, скорее инстинктивно, пытаясь спрятаться от холода, и Рамси прижимается грудью и спокойно, тяжело дышит, согревая его плечи.

– Мне снился сон, – почти интимно, почти шепчет Джон, замерев в минутном теплом – и таком холодном – объятии. – Еще несколько месяцев назад, когда была осень, и мы были вынуждены пойти к вольным из-за перебоев с продуктами. Я уснул в палатке, и мне снилось чардрево, растущее из камня. И у него было лицо Брана, только глаза не два, а три. И этот Бран в чардреве тянулся ко мне, а мне так сдавило грудь и стало очень тяжело вдруг, как в кошмаре. Как будто нечем дышать, как будто я, знаешь, такой маленький, как только можно себе представить, и такой… одинокий. И так страшно, как будто… не знаю. Я просто проснулся тогда… не знаю, – Джон машинально качает головой в руках Рамси, не поворачиваясь.

– Звучит и взаправду словно что-то значит, – задумчиво говорит Рамси, как будто на самом деле задумывается, – но мне тоже ничего в голову не идет, Джон Сноу.

– Тебе и не должно, – снова качает головой Джон. – Это просто глупый сон.

– Но ты вспомнил его сейчас, – шепчет Рамси ему в волосы, в самую голову.

– Да, – соглашается Джон. – Потому что я не должен бы лежать здесь с тобой. Я должен был найти Брана, и Арью, и Сансу, и Рикона. Когда еще только выпал снег. Я должен был.

– И пусть весь мир горит? – лениво спрашивает Рамси, поддевая носом короткую прядь.

– Ты ищешь мне оправдания. Не надо, – холодно и строго укоряет его Джон. Но не со злой строгостью, а с отчитывающей. Рамси сдерживает смешок и почему-то думает о том, как Джон бы отчитывал своих детей, если бы они у него были. Рамси думает об этой несуществующей семье Джона, с рыжей тощей женой и выводком упрямой малышни. Рамси думает, каким Джон будет старым. Рамси не уверен, что Джон доживет до этого даже со второй попытки.

Джон сворачивается еще плотнее. Он все так же мог бы встать и одеться, но не делает этого. Его дыхание прерывисто особо, когда Рамси прижимает его к себе крепче.

– И ладно. Надеюсь только, сегодня ты точно никуда не собираешься, – с шутливым собственничеством говорит он.

– “Не ходи по ночам”, я помню, – едва слышно и рвано вздыхает Джон.

– Не только поэтому, – слабо и снисходительно улыбается Рамси.

– Не только поэтому, – кажется, Джон отвечает одними губами, Рамси его почти не слышит. Джон лежит, зажавшись, еще некоторое время. – Ты… все еще твердый, – когда он говорит, его голос странно меняется.

– Ты об этом? – Рамси почти ласково толкается налитым членом в его бедро, и Джон кивает. – Ага, у меня еще долго стоит после того, как кончу. Но это уже второй заход, Джон Сноу, – он лениво прикусывает мочку джонова уха и слюнявит ее языком.

– Почему? – зачем-то глупо спрашивает Джон, но не отстраняется.

– Почему что? Стояк, потому что бедра у тебя мягкие, когда расслабишь, а я трусь об них. И засадил бы уже давно, да ты больно трогательно рассказываешь, аж неловко, – Рамси язвит беззлобно и очень зло.

– А что неловко? Давай, – Джон поворачивает голову. Его профиль словно фарфоровый, точеный и ломается одним ударом.

– Че, прям так? – ухмыляется Рамси, подгребая к себе Джона под грудь, еще, еще плотнее, и проезжаясь членом между его ягодиц и по нижним позвонкам.

– Я сказал тебе, что нельзя забрать мою боль, Рамси, – упрямо отвечает Джон. – Но я человек. И я хочу забыть. Сейчас. Сегодня. Хотя бы на несколько часов. Так что делай то, что ты умеешь лучше всего, – он слегка изгибается, больно запуская ладонь Рамси в волосы, и исподнизу смотрит в глаза.

– Не проси меня об этом, – Рамси улыбается натянуто, краем рта, думая, что его очень заебало, как все они хватают его волосы, будто куртку за ворот с вешалки. Но он ничего с этим не делает, только сует руку между бедер Джона, поправляя и тиская его теплые, кучерявые яйца, а потом проталкивает член ровно под ними, легонько прогнувшись в мощной пояснице и еще подтекая остатками спермы. Бедра Джона довольно гладкие изнутри, невольно напрягаются и сладко зажимают член Рамси; головка липко утыкается в мягкую мошонку, и хорошо так натягивается шкурка при каждом размеренном, долгом толчке.