Дверь бесшумно отворилась и, в небольшой зал без окон, вошёл человек абсолютно неприметной наружности, полностью усреднённый как по возрасту, так и по всему остальному. Костюм на его средней фигуре сидел так же неопределённо: и не хорошо, и не плохо, а просто был одет. Может быть, если бы вошедший был вообще без костюма, то это трудно было бы заметить.

Он положил на кафедру чёрную кожаную папку и, обращаясь к аудитории, как-то не к месту весело произнёс: «Ну что, чёрная сотня?» В зале послышалась возня, покашливание и еле различимый шёпот, сопровождаемый недоумёнными, но выразительными взглядами присутствующих типа: «Он что, вообще с Урала? Кого он черносотенцами называет? Это нас, что ли, лучших из кадрового резерва? Он, что, вообще нюх потерял?»

Средний человек с удовлетворением наблюдал за поведением сидящих в зале. Открыл папку и что-то помечал в находившихся там бумагах, периодически поглядывая в аудиторию. Когда волнения почти улеглись, он нарочито громко захлопнул папку, тем самым призывая к порядку, и неопределённо улыбаясь, с некоторой степенью укоризны произнёс:

– Ну что же вы, господа, так разволновались из-за какого-то пустяка. Так ведь можно все хорошие впечатления о себе испортить в один момент. Я понимаю, что, оказавшись в кадровом резерве, вы поверили в некоторую свою исключительность. В определённых кругах вас действительно считают чем-то особенным, перспективными управленцами и тому подобное, но всё в мире относительно. После этих слов в зале наступила такая тишина, что стало слышно тиканье всех имевшихся там наручных часов. Удовлетворившись эффектом сказанного, усреднённый мужчина, уже более серьёзно приступил к запланированной речи.

– Итак, став членами первой президентской сотни, вы одновременно согласились с определёнными условиями пребывания в ней, включая некоторые ограничения ваших прав и свобод, в чём вы все, здесь присутствующие, добровольно расписались. Для убедительности он потряс в воздухе чёрной папкой. Со стороны это выглядело как: «все вы у меня вот где!» Убедившись, что возражений нет, он продолжил. – Я полагаю, вы обратили внимание, что сегодня вас здесь гораздо меньше, чем сто человек. Это потому, что вы в наибольшей степени подходите для участия в одной очень важной специальной программе. Главным образом это касается ваших психологических особенностей и основных черт характеров. Сейчас я вас ознакомлю, в общем, и в части вас касающейся, с проектом, в котором вам всем придётся принять участие. Никакие возражения и сомнения не принимаются, ибо, придя сюда, вы должны были оставить их за дверью. Прежде, чем ознакомиться с тем, о чём я говорил выше, вам необходимо дать письменное согласие, которое укладывается в рамки известных вам ограничений, однако таковы правила. Каждому из вас присвоен псевдоним, состоящий из имени и отчества, запомните его хорошенько. Он указан в документе, который вы сейчас получите и подпишите. Не бойтесь слов «инъекция» и «погружение в соответствующую среду». Ни то, ни другое не принесут вреда вашему драгоценному здоровью, оно ещё понадобится Родине, – не удержавшись, ехидно улыбнулся средний человек. И уже серьёзно, – сейчас с каждым из вас персонально займутся наши специалисты. Честно говоря, я вам даже в чём-то завидую. Вы побываете в таком мире, о котором не только простые обыватели, но вы сами можете только мечтать. Всё, до свидания. Программа началась. Мужчина незамедлительно покинул зал, оставив присутствующих в молчаливом недоумении. На смену ему в помещение стали входить люди в белых халатах, вызывавшие по псевдонимам онемевших «гениев» и уводившие их в неизвестном направлении.

– Ну как в городе дела?

– Да нормально вроде всё. Вот снег продолжаем убирать, даже на газонах его рыхлим, чтобы растаял поскорей. Дороги после зимы ремонтируем, а то уже скоро и гости заморские на праздник собираться начнут. Кстати, осмелюсь спросить, много ли их будет. Вы же, вроде, никого не приглашали.

– Будут, будут. Об этом-то я и хотел поговорить, а не о снеге с дорогами. Как насчёт убранства города дела обстоят?

– Ну, как… как обычно: автобусы флажками разукрасим, ленточки раздадим, плакаты тематические развесим, картинки там, соответствующие.

– Какие плакаты?

– Ну, эти… с этим…

– Да ладно, не суетитесь. Все уже давно знают, что за плакаты вы заготовили.

– Так я ж… это моё убеждение, имею право!

– Ну, насчёт прав вы как-нибудь поскромней, поосторожней, что ли. А то, что убеждения – это хорошо. А какие это у вас такие особые убеждения? У нас в Партии демократический централизм, так что и убеждения у всех одни, согласованные с генеральной линией, централизованные, так сказать. При этом говорящий многозначительно ткнул указательным пальцем правой руки в лепной потолок, сопроводив это движение глазами. Затем, словно вспомнив что-то, хмыкнул и, покрутив всё ещё поднятым вверх пальцем, плавно опустил руку, ткнув им в стол, и перевёл глаза на собеседника. – Ну, так что же, всё-таки, у вас за убеждения? Да не стесняйтесь, я же вам уже говорил, что это «секрет Полишинеля»

Собеседник посмотрел по сторонам, потом куда-то вниз, затем на сидящего за столом и выпалил – Сталин! Иосиф Виссарионович Сталин – Победитель.

– Что?! – наигранно грозно вопросил Иван Иваныч, которому по статусу полагалось именно такое, самое распространённое имя-отчество.

– Да, хм-э, Сталин – выдавил из себя, сидевший за приставным столиком. Затем, несмотря на кажущуюся грозность начальника, добавил, – но я не думаю, что этим как-то нарушаю принципы нашего, так сказать, демократического централизма. Ведь именно при нём, – Михал Михалыч – так звали говорившего, так же, как ранее его собеседник, многозначительно возвёл глаза к тому же лепному потолку, – этот самый централизм обрёл свою магическую силу, укрепил, можно сказать, сцементировал ряды, и не только партийные. Окрылённый молчанием Иван Иваныча, Михал Михалыч уже было набрал воздуха в лёгкие, чтобы продолжить свой агитмонолог, но был прерван, как говорится, на взлёте.

– Ладно, хватит, а то вы мне сейчас Краткий курс Истории КПСС пересказывать начнёте. И так вижу, что у вас убеждение. Сейчас это большая редкость, а, следовательно, большая ценность.

Михал Михалыч после этих слов заметно приободрился, почувствовал себя слегка незаменимым кадром не только в хозяйственном, но и, в некотором смысле, в партийно-политическом плане. Это не ускользнуло от Иван Иваныча, но он сделал вид, что не заметил произошедшей с собеседником метаморфозы, продолжив свою мысль. – Но это, к сожалению, всё довольно относительно. Ведь ваши убеждения, как бы это помягче сказать, не совсем соответствуют декларируемой линии Партии. От этих слов Михал Михалыч вжался в кресло и втянул голову в плечи.

– Успокойтесь. Вы не просто слушайте меня, а слышьте. Я же сказал – Де-кла-ри-ру-е-мой. Но, тем не менее, ваша любовь к Отцу народов может и, наверняка будет, расцениваться некоторыми из Руководства Партии и не только, как попытка посягнуть на принцип самого Демократического Централизма. По меньшей мере, вас будут упрекать в неконструктивной фракционности и тому подобном.

Михал Михалыч промокнул обнажённые части головы носовым платком и, нервно скомкав, засунул его в боковой карман пиджака. Заметив нервозность в поведении собеседника, Иван Иваныч решил несколько его приободрить, продолжив, но уже более доброжелательно, – но делать это они будут не оттого, что убеждены, что ваши убеждения наносят ущерб их собственным убеждениям, которые должны быть эквивалентны убеждениям Партии, то есть её руководству. А потому, что если они этого не сделают, то все поймут, что их убеждения тоже отличны от декларируемых ими же самими убеждений, на которых базируется убеждение всей Партии, считающей, что её убеждения являются для всех членов и не членов истиной в последней инстанции и руководством к действию. Михал Михалыч тряхнул головой, как после тяжёлого сна и вопросительно уставился на Иван Иваныча.