С тех пор, как Инаракхат Кельс познакомился с напарниками по Страже, офицерами Нинаном и Трисом, компания у них сложилась более или менее приятная, несмотря на некоторое недоверие с их стороны; хотя его род и пришел в запустение, но был выше их агнатов. Под конец второго месяца пренебрежительные реплики офицеров о пассажирах, а в особенности Авта Эмниса, стали напрягать Кельса. Эти ремарки ничем не отличались от тех подколок, какие они отпускали в адрес герентатских путешественников, ранее искавших свои гаонские корни, и Кельса в прошлом веселили. Но теперь он понял, что его надменность иного происхождения и нацелена в иную сторону.

На третий месяц начало казаться, что никакого мира за пределами корабля никогда не существовало, и продвижение во тьме длится вечно. Жизнь до путешествия стала далеким воспоминанием, нереальным и странно текстурированным. Пункт назначения представлялся ненадежным понятием. В этом месяце они миновали обломки последнего из кораблей, которые осмелились преступить запрет на работу систем связи, и эта встреча привлекла несоразмерный значению интерес пассажиров.

— Как ты и обещал, — сказал Авт Кельсу, наблюдая за обломками мертвого судна. Он говорил тихо, поскольку другие — вспыльчивая фаунтийка, турист с Преподобия, даже Хис Сулька, для которой это зрелище не было внове, — молчали. — Интересно, зачем они так поступили.

— Дураки были, — предположила Хис.

— Или обезумели от изоляции, — сказал турист с Преподобия. По тону было похоже, что это шутка, но убедительности ей недоставало.

На четвертый месяц воцарилась отчаянная скука. Бежевые стены без отделки, чернота в иллюминаторах, питательная, но однообразная кормежка, слились в неразрывный фон; сенсорная депривация принуждала разум сочинять все новые фантазии в попытках отогнать ментальный голод.

— Ты читал Ферсай? — спросил Кельс. Они с Автом сидели в баре одни.

— «Утешение в безумии»? — улыбнулся Авт. — Нет, никогда. Но я никогда не встречал никого, кто читал бы, хотя эта вещь ценится очень высоко.

— Я пробовал, — сознался Кельс.

Авт усмехнулся.

— Скука заела?

— Смеяться будешь, — сказал Кельс. — Она приступила к работе здесь, на этом самом корабле, за этим самым столом, в этой же точке путешествия. Какая странная и завораживающая вещь! Она, верно, уже с ума сходила.

— Меня это ни в малой мере не удивляет, — сказал Авт.

Пятый месяц оказался в целом таким же, как и четвертый. Время сжалось в единственное вечное мгновение.

На шестом месяце разум медленно пробуждается в осознании, что вскоре бесконечному странствию настанет конец. Когда Стража объявила, что остается всего день до выхода из Крадучки и перехода на более высокую скорость, пассажиры жутко обрадовались. Этот день, и несколько следующих, которые нужны для полета к станции на орбите Гаона, кажутся непереносимо долгим сроком. Тщетно пассажиры напоминают себе, что время и без их присмотра идет. Любой, будь то в открытую или исподтишка, отмечает каждую неускоримую секунду, жадно ожидая скрежета и свистящего хлопка стыковки.

В последний день перехода через Крадучку грянула катастрофа.

Кельс отбыл смену и поужинал с Нинаном и Трисом — молча, в напряженной обстановке. Он рано пошел спать, но, проворочавшись несколько часов, встал, оделся и направился в бар. Там было пусто. Он немного удивился и расстроился, что Авта Эмниса нет, хотя понимал, что пассажиры в такой час, наверное, спят.

Как только Авт сойдет с корабля, Кельс с ним, скорее всего, больше никогда не увидится. Это было справедливо в отношении каждого пассажира за все эти годы, но раньше не имело для Кельса значения. Именно потому он не мог заснуть. Он хотел кое-что сказать Авту, но не знал, стоит ли, и даже не понимал, сумеет ли.

Он прошел тем же маршрутом, что на дежурствах, но никого не встретил, даже своего товарища с третьей стражи. Каюты пассажиров были заперты, корабль казался безлюдным и одиноким. Ему мечталось кого-то повстречать и обменяться кивками или формальными приветствиями, просто чтобы стряхнуть с себя неприятное ощущение, что он стал невидим, превратился в бесплотное привидение на борту корабля, покинутого командой и дрейфующего без курса.

Именно поэтому он пошел на крайне редкий для себя поступок. Он приблизился к двум офицерам Стражи, которые охраняли пилотскую рубку.

Он поднял руку в приветствии, ожидая ответного жеста и вопроса, зачем Кельс в такой час слоняется по коридорам. Пара непричемных фраз о бессоннице уже подвернулась ему на язык в заготовленном ответе, но два офицера в масках стояли неподвижно в конце узкого коридорчика. Он удивленно замер.

— Под конец пути, — нашелся он, — дни кажутся длинней, так ведь?

Ответа не последовало. Чувство неловкости нарастало, но встревожила Кельса не так мысль о возможных проблемах у стражников, как сознание отчаянного сомнения в собственном существовании. Здравый смысл превозмог. Он положил руку на плечо молчаливого стражника.

— Уважаемый!

Нет ответа. Он слегка толкнул стражника. Тот медленно отвернулся, словно в трансе.

Кельс выхватил пистолет и кинулся мимо двух безмолвных стражников к двери пилотской рубки.

Пилот сидел в кресле спиной к двери. Перед ним была панель управления кораблем. Темноволосая фигура в юбке и расшитой блузе склонилась над ним с небольшим записывающим устройством в руке. Кельс до любого почти мог рукой достать. Он уже собрался стрелять, как Авт Эмнис выпрямился и посмотрел на него глазами Гхем Эхенд.

Этого колебания оказалось достаточно. Авт перехватил пистолет и вывернул его стволом вверх и от себя, скрутив Кельсу руку так больно, что тот вынужден был выпустить оружие. Авт нацелил пушку на Кельса и прижал того к переборке.

— Зачем? — выдохнул Кельс. У него после захвата Авта все еще ныла кисть.

— Это моя работа, — ответил Авт. — Или ты поверил, что меня устроит должность складского учетчика?

— Ты что, свой народ совсем не уважаешь? — спросил Кельс. — Или Герентат и вправду наш враг?

Авт улыбнулся чуть печально.

— Герентат вам не враг. Но Радх... — Он пожал плечами.

— Радхаайцы, — в ужасе прошептал Кельс. — Нам конец.

— Напротив. Уничтожить любую часть мира значит уничтожить ее ценность. Если сдадитесь, вам не причинят вреда. А те, кто не сдастся... — Он снова пожал плечами, не сводя ствола с Кельса. — Они сами выбрали свою судьбу. Но если ты имеешь в виду некое неотъемлемое качество гаонцев, или эти напыщенную гордыню и изоляцию... Я-то думал, ты из всего своего народа более других склонен понимать, что ценности в них никакой. — Он сардонически поднял бровь. — Не только с тобой род Гхем дурно обошелся. Я о своей бабке знаю больше, чем рассказал.

Кельса шатало, дышать было трудно, словно воздух обратился в воду, и он в этой воде тонул. Авт уже понял и наперед угадал то, что Кельс собирался ему сказать.

— Я ничего не должен Гаону, — продолжал Авт. — И Герентату. А радхаайцы мне хорошо платят.

Он отпустил Кельса. Тот не шелохнулся, оцепенев от нежданного откровения и угрозы оружием.

— Не вини себя. Ты ничего не достигнешь, убив меня. Ты думаешь, это первая успешная попытка? Никто из вас ничего не запомнит, как и в прошлые разы, когда агент пролетал этим маршрутом.

Авт положил руку на плечо Кельса и успокаивающе сжал его.

— Я не убью тебя, если ты меня не вынудишь. И если вынудишь, я об этом очень сильно пожалею.

Затем он отвернулся, не выпуская пистолета, и возобновил тихий допрос пилота.

У Кельса продолжала ныть кисть, но боль отдалилась, как во сне, от которого он вскоре проснется. Он пытался дышать глубже, но задыхался лишь сильней. Это что же получается, он сам так стоял в трансе рядом с пилотской рубкой, пока радхаайский шпион старательно зондировал проходы через самую надежную оборонительную систему Гаона? И сколько раз? Накатило унизительное отчаяние, усиленное осознанием, что он не просто ошибался раз за разом, но и ни разу не запоминал этого. Он страшился умереть, боялся рискнуть жизнью, и ведь правда, смерть его будет лишена смысла, как и жизнь. Но какая разница? Если Авт говорит правду, Гаон уже обречен[1], и у него самого не останется в памяти за что себя упрекнуть.