Покончить с политическим субъектом осознанно и планомерно примерялся уже Сталин. Наша гражданская война велась не из экономических и правовых соображений, как, например, война Севера и Юга в США. Она велась с целью установления научной догматики об обществе (то есть ради приведения общества-объекта в соответствие с теорией, что нормально для научного мышления), а также ради утверждения светской религии для масс.

Она беспощадна к противнику, добившись его полного уничтожения, что и было сделано. Никаким примирением она закончиться в силу сказанного не могла, и никакой двухпартийной системы, как в США, у нас поэтому появиться не могло (это примирение не достигнуто и сегодня).

Что Сталин должен был делать с большевиками-ленинцами? С Троцким, призывавшим к распространению революции (и войны) на весь мир? Политика Сталина имела множество признаков имперской реставрации, которые Великая Отечественная война лишь усилила. Но пойти вплоть до отмены светской веры, рефлексии реального социализма и возврата к научному поиску в области оснований власти и общественного устройства он не смог.

Хрущев попытался возродить коммунистический миф. Это и был антисталинизм. Под знаком второго захода на коммунизм прошли 60-е, а конец этим устремлениям общества (не только руководства) положило советское вторжение в Чехословакию. Действительная политэкономия советского общества становилась все более государственно-капиталистической, ориентированной на потребление, став таковой окончательно при Брежневе.

За что нас и ругал товарищ Мао как ренегатов и оппортунистов – а вместе с ним и все европейские левые, в чьих глазах советское общество утратило культурно-цивилизационное лидерство. 1970-е стали десятилетием угасания КПСС, а перестройка – ее агонией.

Политический субъект не вернется. У него, в отличие от государства, нет механизмов воспроизводства. Нам придется научиться реализовывать принцип всеобщности политического без принуждения со стороны политической организации-монополиста. Политический субъект неолиберализма и всеобщей управляемой демократии, паразитирующий на США, точно так же смертен. В свободу субъекта входит не только свобода полагать себя, но и свобода обратного действия, свобода располагать, свобода не-существовать.

Сегодня мы видим в США очень похожие на поздний СССР догматические усилия либеральной идеологии, очень знакомое нам на собственном опыте нежелание анализировать реальное положение дел и проблематизировать господствующие научные представления об обществе. А ведь общество и само может не захотеть соответствовать теориям о самом себе, что делает социальное знание еще более неустойчивым, нежели знания естественных наук.

Государство основано на традиции и культуре (живут столетиями и тысячелетиями), в отличие от политического субъекта, основанного на научном знании (живет десятилетия или даже годы). Оно есть основа воспроизводства власти и страны. Неолиберальный тезис о том, что жизнь в СССР была построена на избыточном (тотальном) вмешательстве государства во все сферы жизни общества и в первую очередь в экономику, в корне не верен. Это вмешательство осуществлялось вовсе не государством, а политической субъективной монополией, которая репрессировала в том числе и государство.

Сегодня нам нужно совсем не дальнейшее ослабление государства, которое привело бы к полному исчезновению и распаду страны, а, апротив, – необходимы восстановление и реконструкция государства, его модернизация и развитие.

Александр Зиновьев в работе «Идеология партии будущего» вводит эмпирическое понятие об идеологии как о тексте, совокупности идей, которые формируют у людей «определенное понимание явлений окружающей их среды и жизни в этой среде… которое существенным образом влияет на их поведение» (раздел «Клеточка идеологии»).

А. Зиновьев отличает идеологию от религии, что вполне традиционно со времен работы К. Мангейма «Идеология и утопия», трактующей идеологию как социальное знание. Практика идеологической работы, осуществленная русским коммунизмом ХХ века – анализу и критике которой посвящены все работы первого и главного русского постмарксиста А. Зиновьева (за исключением чисто логических работ) – исторически не справилась с различением идеологии и светской религии, идеологии и утопии.

Начинал практический коммунизм с утверждения светской религии человекобожия вместо православия, чем и предрешил свое падение.

Именно Зиновьев первым на философском и социологическом уровне открыто потребовал провести научный анализ реального коммунистического общества, построенного к 60-м, и произвести соответствующие изменения в идеологии.

Однако власть в лице КПСС и ее лидера Н. Хрущева объявила возрождение коммунистического мифа, то есть переход к утопии и укреплению светской веры. Миф потускнел уже к 1968 году, к вводу войск в Чехословакию, после чего от него осталась лишь мертвая оболочка ритуала. Охарактеризуем кратко проблемы мировой идеологической практики, в которой столкновение коммунистической и либеральной доктрин обусловлено не только их различием, но и принципиальной общностью оснований.

Идеология – не миф, не сказка, не инструмент т. н. Public Relations («связей с общественностью»), или любого другого способа создания массового мнения о чем-либо, что, как кажется, нужно для правильного голосования, или любого другого легитимизирующего поведения массы людей, или выделенной из массы целевой группы (нескольких групп).

Все вышеперечисленное – это не идеология, а утопия, желаемое, выдаваемое за действительное, несбыточные надежды и ожидания. Их эксплуатация со стороны власти и управления обществом имеет неизбежно временный и краткосрочный характер, требует регулярных кризисов «обновления», когда текущая утопия корректируется или вообще заменятся на другую (вплоть до диаметрально противоположной).

Параллельно приходится менять кадровый состав власти и управления (по крайней мере тот, который функционирует публично), откуда и происходит реально техническое требование всеобщей (лишенной цензов) управляемой демократии о т. н. «сменяемости власти» – помимо исторически обусловленной необходимости дать порулить другой части общества, с которой, по результатам гражданской войны, был заключен компромиссный мир.

Идеология представляет собой не мнение, а знание (по Платону) о конкретном обществе, которое позволяет обосновать, учредить и установить власть, а также придать ей системный правовой порядок, обычно называемый государством. Люди, обладающие властью и управляющие обществом, обладают версией идеологии в формате личного (персонального) знания, а институты, предназначенные для реального воспроизводства власти и государства, транслируют, организуют и реорганизуют это знание в формате объективности. Атака на этот знаниевый фундамент есть самая эффективная атака на государство и власть, ведущая обычно к революциям, сама являющаяся революцией.

Идеологии как знаниевый фундамент власти могут быть в пределе закрытыми и тайными, доступными только правящей верхушке или, в лучшем случае, правящему классу («власть в руках жрецов»), или же, напротив, открытыми и общедоступными («власть в руках народа»).

На практике достижение идеального типа невозможно, так как самая закрытая идеология должна включать «элемент реальности» в подчиненную ей утопию для превращения последней в легенду, временно убедительное представление. Самая открытая идеология при этом сталкивается с пределом массового понимания знания, с уровнем реальной грамотности и образованности и не может в силу этого полностью раскрыться. Также и персональное знание властной верхушки, группы власти, как правило, не раскрываемо – и именно в этом качестве конституирует эту группу. В значительной степени таким знанием является знание о конкретном реализованном способе прихода к власти.

Тем не менее именно столкновение идеологий открытого и закрытого типа определило историю ХХ века и ее продолжение в XXI веке, в рамках этого столкновения пока происходят основополагающие современные политические процессы.