Витя после двух тарелок супа хотел выйти курить, но прилёг, чтобы всё улежалось в желудке. Так и уснул, не раздевшись, сдавив в пальцах незажжённую сигарету.

Вскоре уже спал весь дом. Лишь Тамга отчего-то ворочалась возле печки.

Утром Николай Николаевич разогрел на печи оставшийся с вечера борщ. Дима ел через силу. Он был так взволнован предстоящей охотой, что совсем потерял аппетит. Даже сидя за столом, не опускал с колен ружьё, словно боялся, что забудет его в зимовье.

– Оставь. Всё равно стрелять пока не будешь, – предупредил его дядя.

Юноша не спорил, но ружьё держал при себе. Глядя на это, Артёмыч протянул:

– Нашёл себе невесту, да? Только смотри, вспыльчивая она у тебя. – Помолчав, хохотнул и добавил: – И детишки от неё те ещё, со взрывным характером.

Юноша вяло улыбнулся в ответ. Мял рукава, выстукивал по столешнице. Весь извёлся в ожидании выхода.

Наконец вышли. Заложили дверь полешком.

Николай Николаевич проверил обыгавшееся мясо – оно висело на верёвке словно стиранное бельё странных размеров и цвета. Потрепал Тамгу за холку и встал на проторенную вчера лыжню.

До опушки дошли все вместе. Дальше разделились. Каждому охотнику предстояло вытропить собственный путик[8] и в ближайшие дни охотиться на нём. Витя и Артёмыч должны были в одиночестве расставлять капканы, а Николай Николаевич с Тамгой – выслеживать и отстреливать зверьков из ружья. Дима в этот день пошёл с дядей.

Перебираясь через увалы, опасливо проходя буреломы, они одолели не меньше пяти километров, прежде чем оказались в малоснежной долине. Здесь для них начался промысел.

Николай Николаевич сказал, что этот год был неурожайным на рябину, а значит, соболя нужно искать в ягодниках и кедровнике.

Тамга бежала возле охотников, ждала первой команды, лишь изредка срывалась в сторону, но дядя тут же окрикивал её назад, шутливо называя нетерпеливым Дебил Дебилычем.

Под лыжами сухо поскрипывал снег. Дима впервые с благодарностью подумал о зимних уроках физкультуры. Без них он бы сейчас далеко не ушёл.

С деревьев за охотниками следили кедровки – небольшие птички с прямым, как шип, клювом, в коричневой шубке, усыпанной белыми пёрышками, словно обметённой снегом. Они тянули резкое «фряк-фряк-фря», потом начинали тараторить простое «та-та-та, та-та-та». Юноша с улыбкой прислушивался к их крикам. Дядя его радости не разделял, сказал, что кедровки только мешают охоте – клюют угодивших в капкан соболей и портят им шубки. Обилие кедровок этой зимой означало, что Вите и Артёмычу придётся чаще проверять свои насторожки.

Тамга теперь чаще отбегала в сторону, вслушивалась в тайгу – не раздастся ли желанное урканье соболя.

– А медведя тут можно встретить? – спросил Дима.

– Можно. Только не советую.

– Представляю…

Николай Николаевич заметил крупного, не меньше полтонны, лося, однако палить в него не стал, так как вдвоём с племянником они бы не смогли вынести из тесной чащи такую тушу. Санки остались в зимовье, да и мяса изюбра охотникам было предостаточно.

Тёмным утром погода была холодной, но к светлому утру пошёл снег, потеплело.

Когда дядя склонился к одному из кустов, Дима сразу понял, что тот наконец отыскал соболиный след, и поторопился к нему – хотел видеть и знать охоту всю целиком, от первой приметы до последнего выстрела.

– Осторожней, не топчи, – одёрнул его Николай Николаевич. – Видишь?

– Вижу, – с восторгом ответил Дима, хотя всё зрелище ограничивалось небольшими парными ямками в снегу.

– Смотри. – Дядя подковырнул один из следов ножом. Тот сразу рассыпался белоснежным песком. – Понял?

– Да, – с сомнением кивнул Дима.

– Чего ты понял? – усмехнулся дядя. – Будешь так всё понимать, балбесом и останешься. Если боишься быть дураком, никогда не поумнеешь.

Юноша насупился, даже на холоде почувствовал, как, покраснев, степлилось лицо.

– След рассыпался. Значит, свежий, – пояснил Николай Николаевич. – Ему, считай, не больше часа. Если б он комком вылез в такую погоду, значит – старый и бестолковый. А по свежему можно и выследить.

Тамга без всякой команды поняла хозяина. Она соскучилась по охоте и, кажется, предвкушала её не меньше Димы. Обнюхав следы, побежала вперёд. Вела носом над снегом – стригла его, мордочки не поднимала. Охотники заскользили за ней, не отрывая взгляда от её скрученного хвоста.

Теперь уже не было ни времени, ни желания следить за тайгой, слушать крики кедровок или высматривать клеста. Дима ждал первого соболя.

Следов становилось больше. Места пошли пушные. Тамга изредка останавливалась, смущённая набродами разных зверьков. Хорошенько обнюхав многоследицу, разобравшись в ней, продолжала тропить выбранного хозяином соболя.

– Самец, взрослый. – Дядя остановился. – Хороший.

Приблизившись, Дима увидел на снегу новые следы – тут зверёк ходил в туалет.

– Почему самец?

– Видишь говёшки?

Дима невольно хохотнул, услышав от дяди такое слово.

– Чего ржёшь? Точно, что балбес. В следующий раз с Артёмычем пойдёшь, с ним будешь над говном ухахатываться.

– Прости. – Дима склонил голову, чтобы скрыть улыбку.

– Говёшки и моча чуть раздвинуты, видишь? Между ними – зазор. Вот. Значит, самец. У самочек они в одно место идут. И лапы у него круглые, а след – глубокий. Значит, взрослый. Нам такой и нужен. Понял?

– Да.

Весёлость улетучилась. Дима жадно слушал дядю. Чтение звериных следов казалось ему чуть ли не магической способностью.

– Пару лет походишь, настропалишься. Тут и без собаки можно, если умеешь по следу запомнить и поступь, и манеру ходьбы, и другие особенности зверька. Так среди всех набродов распознаешь именно его следы, а значит – проследишь до гнезда.

Когда лайка рванула вперёд, Дима от неожиданности замер. Потом, словно в забвении, помчался за ней. Зацепился лыжами за ветку и повалился в снег.

– Куда тебя! Не беги так! Собака, что ли? – грубо, но с улыбкой сказал дядя.

Тамга учуяла добычу. Её лай раздался где-то впереди, потом – сбоку, потом – позади. Николай Николаевич ждал.

– Гонит, – объяснил он племяннику. – Надо, чтобы на дерево загнала. Там он наш. Хуже, если в камни или бурелом. Или под корни. Тогда долго возиться.

– А не упустит? – затаённо спросил Дима.

Дядя не ответил.

Когда лай участился, стал перемежаться громким поскуливанием и сосредоточился в одном месте, где-то справа, Николай Николаевич всё так же без слов заскользил в этом направлении.

Дима с силой отталкивался лыжными палками. Его грудь онемела от тяжёлого сердцебиения. Только бы не ошибиться, не подвести дядю. Юноша готовился исполнять его поручения, весь напрягся до гула в ушах, старался ничего не упустить, не сглупить. Боялся, что по его вине соболь уйдёт, тогда дядя назовёт его беспробудным дураком, откажется брать на охоту и до конца промысла продержит в зимовье – на хозяйстве.

Николай Николаевич правильно сделал, что не допустил его до стрельбы в первый день. Дима бы точно растерялся, тут было не до ружья.

«Эх, надо было на кошках тренироваться».

Охотники подбежали к лиственнице, на которую лаяла Тамга. Зверька в кроне не было видно. Он затаился. Но прежде чем искать его, дядя обошёл ствол в нескольких метрах – высматривал отходные следы: соболь мог одурачить лайку и соскользнуть с веток вниз, убежать.

Отходных следов не было. Значит, он на дереве. Дядя поднял ружьё, отщёлкнул крышечки прицела. Ничего не увидел. Отправил Диму к дереву – нужно было стронуть соболя.

Юноша, чувствуя, как от волнения дрожат руки, выхватил топор. Ободрал кору и начал обухом бить по древесине.

Простучал ствол, замер.

Простучал ещё раз.

Тамга вдруг оживилась, закрутилась на месте, залилась визгливым лаем. Соболь стронулся! Но дядя не торопился стрелять. Ждал, пока тот успокоится на видном месте. В суете можно было повредить шкурку или вовсе промазать.