В тайге водилось много птиц, почти все они годились в пищу, кроме пер­натых хищников. Птицы и зайцы составляли основной рацион беглеца. Чая не было, заваривал кипятком смесь листьев черемухи, смородины и мяты, добавлял вызревших ягод, получался ароматный напиток, который и утолял жажду, и бодрил.

Ахмад Расулов жил в полном согласии с окружавшей его природой. Вреда ей не наносил, брал для себя лишь самую малость, и ему вполне хватало этого.

Казалось, чего бы желать большего, но истаравшанец был деятельной натурой, и период безделья и отдыха завершился довольно скоро. Осень дава­ла о себе знать: бурела трава, в кронах берез появились желтые листья, ягоды рябины и боярышника вызрели и ждали первых морозов, чтобы утратить горечь и стать годными к употреблению.

Небо выцвело, и прежняя синь становилась блеклой. Светлые кучевые облака сменились тяжелыми черными тучами, которые сумрачно нависали над тайгой и кропили ее частым, нудным дождем. В ясные дни в воздухе плыли нити серебристых паутин. Они цеплялись за ветки и развевались, как флаги приближающейся поры увядания.

Ахмад с беспокойством думал о предстоящей зиме. Нужно к ней гото­виться, пока что тайга давала такую возможность. Грибов и ягод было полно, да и дичи, и птиц, не пуганных человеком, вокруг водилось в изобилии. Все это так, но насколько постоянно его жилье? Зимники — это пристани­ще охотников-промысловиков. Явятся они с наступлением холодов, когда открывается охотничья пора, и куда тогда деваться беглому заключенному? И кто может поручиться за то, что не сдадут они его лагерному начальству? Бывалые уголовники, прошедшие огни и воды, говорили, что сибирякам за каждого беглеца платят приличные наградные.

Ахмад Расулов терялся в размышлениях и готов был к любому повороту событий, лишь бы они не слишком поздно заявили о себе.

И они заявили как раз вовремя.

Ахмад разделывал во дворе сухой валежник на дрова, когда увидел вышедших из чащобы троих мужчин. Они негромко переговаривались и шли по направлению к нему. Ахмад выпрямился и стоял, сжимая топор в руках.

Мужчины были в самой зрелой поре, годам к сорока, не больше. Здо­ровенные, кряжистые, бородатые. Двое светлые, больше в рыжину, третий потемнее. Одеты добротно, в меховые куртки, штаны из толстой грубой мате­рии, на ногах крепкие сапоги. Хотя было еще не холодно, но шапки покрыва­ли головы. За плечами ружья, на спинах плотно набитые рюкзаки, на поясах большие охотничьи ножи.

Тот, что потемнее бородой, держался уверенно и шел чуть впереди, види­мо был старший.

— Бог в помощь, хозяин, — грубоватым звучным голосом поприветство­вал он Ахмада. Остальные двое склонили головы в легком поклоне.

— Здравствуйте, — отозвался Ахмад. Он не знал, чего ожидать от незнакомцев и держался настороженно. Это были первые люди, которых он встретил после побега из лагеря. По-видимому, это и были промысловики, о которых он столько думал, и которые появились неожиданно.

Незнакомцы обошли его, точно он был древесным стволом, осмотрели избу, зашли внутрь, потом вышли, оглядели крыльцо и поленницу, похлопали ладонью по будке отхожего места. Не обошли вниманием и починенный сруб колодца. Снова подошли к Ахмаду.

— Руки у тебя к месту приставлены, — похвалил старший. — Мы все тут собирались порядок навести, да все недосуг. А ты, гляди-кось, какую красоту навел.

От такой похвалы на душе полегчало. Начало не предвещало ничего плохого.

Особенно понравилась промысловикам скамейка, которую Ахмад ско­лотил под окном, и сидел на ней по вечерам, глядя, как сумерки медленно перетекают в ночь.

— Сядем, — предложил старший, хлопнув ладонью по плоской доске скамейки.

Сел сам, рядом пристроились его спутники, Ахмад опустился на край скамейки.

— Из мастеровых будешь? — спросил старший.

Ахмад кивнул.

— Плотник.

— Умельца сразу видно, — согласился старший промысловик. Его спут­ники сидели молча, без очевидного интереса разглядывая истаравшанца.

— Имя-то как?

— Ахмад.

— Ахмад? Вишь ты... — удивился старший. — Из какого же народа будешь?

Ахмад пояснил.

— Таджик я. Из Средней Азии. Слышали о такой?

— Вроде слыхали, — отозвался старший. — Мы в нашей тайге не шибко грамотные. У нас свои науки. Как оказался в нашем-то зимовье?

Ахмад молчал. Рассказать правду о себе, — но, кто знает, как воспри­мут ее эти самые охотники? Соврать, придумать какую-нибудь историю, но они вряд ли поверят, и тогда не будет ли хуже? Может, сказать, что работал с геологами, или с какими-нибудь учеными, и отстал от них? Но бывали ли они тут? Таежники, сидевшие рядом с ним, хорошо осведомлены в том, что делается в их краях, и сразу увидят ложь...

Ахмад молчал, молчали и промысловики, поглядывая на него. Одет он был в их одежду, жил в их зимнике и питался их продуктами. Правда, зимник обновил, навел в нем порядок, и это понравилось его хозяевам.

Молчание затягивалось.

— Не спешишь с ответом-то? — усмехнулся старший. — Тогда я скажу о себе, а потом к тебе перейдем. Меня, к примеру, зовут Софрон. Это мои братья, вот он — Макар, а тот — Даниил. Мы староверы, вот уже триста лет обретаемся в тайге. Когда-то нечестивый царь Петр стал прижимать нас, запрещал нашу веру, заставлял почитать лютеран, забывать наш старинный жизненный уклад. Тогда-то мы и ушли в Сибирь и укрылись в таких местах, где нас никакая власть не достанет. Из поколения в поколение живем про­мысловой охотой, сеем понемножку пшеницу, рожь, выращиваем кое-какие овощи, скотину разводим. Было одно селение, стало пять, но довольно далеко одно от другого, хотя все мы родня друг другу.

Добываем белок, песцов, соболей, лисиц, горностаев, меха сдаем в факто­рию, на деньги закупаем все, что нам нужно. Только там и общаемся с властя­ми, а в остальном живем сами по себе. Это я к тому говорю, чтобы ты, Ахмад, не опасался, никого мы к себе не привлекаем, но никого и не отдаем на поруга­ние. Понял ты меня?

Ахмад Расулов неопределенно пожал плечами. Что-то понял, а что-то осталось неясным. Например, что дальше будет с ним? Останется ли он в этом зимнике или опять уходить в тайгу и искать там новое укрытие? Поскорее бы определиться, осень на носу, а там и зима заведет свои песни.

Староверы поняли его молчание.

— Господь тебя послал к нам. Мы уже и не помним, когда к нам приби­вались чужие люди. Ты не звериной породы. Другой бы разорил наш зимник, истребил все, что тут было, да и ушел бы восвояси. А ты, вишь, как обновил его, нам и делать ничего не надо, вселяйся и занимайся охотой. Но сами мы не можем решить твою судьбу, у нас есть главный, старец Никифор.

Стало быть, предложение такое: пойдешь с нами в наше селение, там старец потолкует с тобой и скажет, как тебе жить дальше.

Надо сказать, это предложение староверов не совсем понравилось Ахма­ду. Вот уже шесть лет его тюремного и лагерного бытия кто-то руководил им, лишал свободы, заставлял делать то, к чему не лежала душа. Только-только вырвался на свободу, вдохнул полной грудью воздух воли, и снова чья-то власть нависнет над ним.

Он опять молчал, прикидывая, что сказать в ответ Софрону, но тот не стал дожидаться ответа.

— Мы ведь, брат ты наш, не насильники, не хочешь идти с нами, так тому и быть. Тайга просторная, места всем хватит, иди куда хошь, хоть направо, хоть налево.

Ахмад вздохнул и посмотрел в глаза Софрону.

— Пойду с вами.

Селение староверов находилось в трех днях пути от зимника, в котором обосновался Ахмад Расулов.

Вышли на другой день с рассветом. Опытные таежники, староверы шли, вроде не торопясь, а Ахмад не успевал за ними. Шагали они широко, но так тихо, что сучок под ногой не треснет.

— Я так не могу, — признался Ахмад.

— Уж вижу, — усмехнулся Софрон. — Ну что ж, пойдем помедленнее. Тогда не три, четыре дня будем идти. Ну да ничего, спешить нам некуда. Вот Макар пойдет вперед и предупредит, что запаздываем по делу и гостя ведем.

Макар двинулся по тропе скользящим шагом и вскоре скрылся за де­ревьями.