— Ну?!
— О! — сказала тогда Наталья, наклонившись над чашкой и подув на чай, и, быстро выпрямившись, поинтересовалась звонким, юным голоском: — У тебя нет каких-нибудь старых-старых песен на украинском? Ну, "Зори ясные над Днепром" или "Там живет Маричка"?
— Что-то, вроде, есть, — удивилась моя сестра. — На кассете. Я для своей бабки записывала.
— Поставь, а? — Наталья глядела умоляюще, даже руки подняла в волнении и потряхивала ладонями. — Я так люблю, так люблю, — она зажмурилась, — украинские песни!
Ирка, секунду для вида поколебавшись, она вообще терпеть не может что-то делать сразу — бежать ли на зов, выполнять ли чью-либо просьбу — встала, пошла лениво в комнату и по квартире разнеслось:
Чорнii брови, кapii очi —
Все б тiльки вами я любувавсь,
Не буду спати нi в день, нi в ночi —
Все буду думать, очi, про вас…
Ирка вернулась, придерживая рукой распахивающийся от шагов халат. — И как? — улыбнулась она. — Подходит?
— Угу. — Наталья расплылась в ответ, как довольная кошка, получившая блюдце сливок. — Буду жить на Украине, — мечтательно заговорила она, и глаза ее влажно блеснули, — хаты белые, небо синее, хохлушки поют, ой! — Она внезапно мне подмигнула. — Этакие гарны дивчины! — Она помолчала немного, и вновь глаза ее затуманились. — Утром выйду в яблоневый сад — тишина… Он будет умываться ледяной водой из колодца, а я подавать ему расшитый рушник…
Я засмеялась.
Ирка сердито цыкнула на меня. Закурила.
— Боже мой, Ольга, ты ничего не понимаешь! у него и правда — карие очи!. . А главное, — Наталья глянула куда-то будто далеко-далеко, — а главное, через него я словно понимаю сердце Украины, душу Малороссии…
* * *
Кстати, технолог-монах несколько раз звонил мне и даже приглашал в кино. Но на реальную жизнь меня чаще всего не хватало. Не получилось бы так удобно, как в забавной фантазии: он бы, безусловно, не умер (а условно я хоронила его именно в те минуты, когда одаривала его разноцветной судьбой), я бы не уехала к жениху, — нет, все было бы нудно, банально и утомительно: он бы изводил меня телефонными звонками, я бы отнекивалась, один раз с трудом заставила бы себя стаскаться с ним в душный кинозал, дав ему возможность ощутить себя хоть на полтора часа супергероем, прыгающим к Джулии Робертс в постель, по дороге домой он бы стал делать мне гнусные предложения, как говорят в народе, тут же бы обнаружилось, что у него отсутствует чувство юмора, и, в конце концов, наоскорбляв меня, он бы исчез в неизвестном направлении, оставив неприятное сожаление о несодеянном добре. Бррр. И стыдно мне признаться, что я страшно обрадовалась, когда истеричная моя слушательница, выкурившая, пожалуй, целую пачку "Вог", за рекордно короткие сроки увела у меня моего технолога-страстотерпца. Так, возможно, доволен бывал старый цыган сумевший по хорошей цене загнать дутую и крашеную кобылу.
* * *
Я встретила Наталью через полгода на свадьбе моей сестры Ирины. За украинского красавца с "карими глазами" вышла замуж именно она.
— А что гены, мать! — Объясняла она свой выбор. — Дедулька-то у нас хохол!
Наталья на свадьбе хохотала, мы выходили с ней, накинув пальто, на улицу, я курила, а она шутила, что ее украинский период закончился свадьбой, как и должно было быть, но мне показалось, что выглядела она скорее грустной, чем веселой. К ней попытался подрулиться какой-то гость, кажется., со стороны жениха, но Наталья сделала такое отчужденное и замкнутое лицо, что он мгновенно сгинул в дверях кафе.
— Не понравился?
— Не люблю, когда не по плану, — она усмехнулась. Но я не совсем поняла юмор.
— Тебе новые штаны не надо? — спросила я, вспомнив, что Катька принесла брюки, а они ей как корове седло. — Финдяндия, всего четыреста.
* * *
Платье, надоевшее мне или вышедшее из моды, могло потом пять лет висеть в шкафу среди таких же брошенок — костюмов и юбок-сирот, пока его не заселяла моль, давно привыкшая к лаванде и апельсиновым корочкам, постоянно кидаемым в шкаф, — и тогда я его безжалостно выбрасывала. Сейчас такая судьба грозила и моим старым брюкам.
— Надо, — сказала я, — четыреста — это очень недорого.
Но с мужчинами было отнюдь не так. Я, наверное, и в самом деле жалела их…
…Она, наверное, и в самом деле жалела их, и каждый, по ее шаловливому признанию, сделанному как-то Ольге за бутылкой сухого вина, попадал в неплохие руки. В достойные лапы, уточнила она. В подходящие грабли.
Хорошо, что Ольга, поглощенная к тому времени своим романом настолько, что никакая иная информация уже в душе ее не способна была прописаться просто из-за нехватки жилой площади, слушала меня как сомнамбула, очнись она в тот миг, расчисти хоть один квадратный метрик, и, кто знает, жизнь ее могла повернуться совсем в другую сторону.
Нередко действительность подтверждала мои выдумки. Нахальный технолог, как выяснилось, к радости женщины-экономиста писал экстравагантные стихи, описывая в них физическую близость в образах огнедышащего змея и ядовитого цветка, от сплетения коих сначала выпадает ядерная роса, из нее вырастает тропический лес, в нем появляется странное племя человеко-птиц, с которыми начинает бороться отец-дракон, дабы уничтожить их птичью природу, остается из всего племени темнокожая девочка с крылышками, она спряталась под папоротниками, и к ней спускается с неба инопланетянин, смахивающий по описаниям на Иисуса. Вскоре диспетчер стал ходить в местную церковь, что, вероятнее всего, объяснялось просто модой. Но Ольга возразила, нет, не модой, ты, Наталья, просто видишь подземную воду.
Умная ты девица, Ольга.
А я вот толком так и не разобралась, что ты за человек, Наталья, а ты говоришь — умная.
* * *
Многое в ней мне до сих пор непонятно. Она вышла замуж и уехала, и сейчас я ее не вижу. Замужество ее прямо шок вызвало у всех наших, они же в один голос пели, что она обречена на одиночество. У меня теперь как будто зуб режется — так хочется посмотреть, кто же он! Он! Что она вышла замуж по расчету, я никогда не поверю, пусть Катька не заливает. А Ирка говорит — с отчаянья. Глупости. Мужики к ней как мухи липли. Меня и то порой удивляло, чем она берет? Но шарм в ней обалденный, факт. Правда, мне порой кажется, что ей все-таки нравился мой… Ну, ладно. Об этом как-нибудь в другой раз.
Как-то мы шли с ней со станции Береговая, такой приветливый был денечек, и она такая добродушная, что-то о мужиках заговорили, и она мне, вот, придется, видимо, вдохнуть в форму некоторое содержание. Загадочная, ей-богу, как Штирлиц. И дважды повторила: "в некую форму некоторое содержание". Ее рассуждения вообще-то меня мало задевали, пальчик ей покажешь, она ударится философствовать, то шпроты ей как русалочки, начнет о мифологическом мышлении, какого-нибудь Леви-Буша вспомнит, то Земля у нее как матрешка, у Иришки увидела, взяла в руки, о, говорит, может, и Вселенная наша так устроена, и потому-то мы и не можем отыскать другие цивилизации, что миры наши вставлены друг в друга как матрешки. Ирка забалдела. Вставлены, ржет, вставлены, но не плотно прилегают. А Наталья тут же — вдруг в момент близости мужчины и женщины такие возникают пространственно-временные воронки, что в них можно провалиться? Ой, угорю, ревет Ирка, ой, со стула упаду. Наталья, правда, тоже засмеялась. Потом, когда Наталья ушла, Ирка мне — ну, мать, у нее точно любовник — дрянь, если ей такая чухня в голову лезет. Дура ты, отвечаю, самая настоящая, элементарная как тапочка. Она обиделась. Что, однако, не мешает мне тебя любить. Иришку-то проще любить, чем Наталью. То ли я о ней тоскую? Не о ней самой даже, а о чем-то таком в ней, чего нет ни в Катьке, ни в сестре, а во мне если и есть, то в зародышевом состоянии. Нагородила я. Из серии: иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Вот это самое не знаю что в ней и скрывается.
