— Вы не поверите, в каком виде сюда приносят одежду, — бормотала женщина. — Совсем люди стыд потеряли.
Эдди сказал, что это сущая правда.
Вернувшись в «Брайтсайд», Эдди немного посидел в холле, надеясь, что кто-нибудь позвонит. На вопрос мистера Пателя, где его подруга, Эдди ответил, что понятия не имеет. Мистер Патель заметил, что это нехорошо; Эдди пожал плечами.
— Разлад в отношениях, — назидательно сказал мистер Патель, — скверная штука и для мужчины, и для женщины.
Иногда мистер Патель говорил ужасные вещи. Эдди встал и вышел на улицу, оставив сумку с бельем на кресле в холле. Даже куртку не накинул.
Некоторое время он бесцельно бродил по городу, пытаясь во всем разобраться.
На Пикадилли-Серкус он понял, что по уши влюблен. Точно, влюблен. А ее нелепое поведение опять-таки свидетельствовало только об одном: она тоже вправду влюблена. Эдди и это знал. Господи, да ведь она действительно любит его! Так любит, что не может совладать со своими чувствами, и он тоже, хоть и не понимает отчего. Наверно, и не поймет никогда. У Марион обостренная чуткость ко всему, как у человека, лишенного верхнего слоя кожи. Черт побери, скорее даже как у человека вовсе без кожи — обнаженная плоть, нервы и кости. Все, от боли до наслаждения, она воспринимала намного острее и глубже, чем любой из знакомых Эдди людей. Тут-то и кроется главная причина всех сложностей. Марион — это сплошная эмоция.
Он зашел во французский бар, выпил три стакана пива и купил пачку «Голуаз». Но потом к нему подсела какая-то полусумасшедшая оборванка и принялась талдычить про генерала Де Голля, Эдди не выдержал и ушел. Послонялся по Чайнатауну, глядя на разделанных уток в витринах ресторанчиков, — птицы выглядели так, словно по ним проехался паровой каток. Воздух полнился запахом чеснока и имбиря, из открытых окон верхних этажей доносились сердитые голоса и звон посуды. Неподалеку от Ковент-Гардена Эдди купил у знакомого дилера пару «колес». Потом вернулся в Чайнатаун и попробовал зайти в «Крюгерз», немецкую пивную, где вечно толклись ирландские яппи.
Швейцар его не пропустил. Из-за прически.
— Вид у тебя, парень, слишком вызывающий, — пояснил швейцар.
Ему-то лично все равно. Таково распоряжение хозяев. Пусть Эдди поверит ему на слово. Он говорит правду, спорить бессмысленно. Тем не менее Эдди начал спорить. Сказал, что здешний менеджер — его близкий друг. Вышибала ответил, что внутрь его не пропустит, будь он хоть президент США. Эдди спросил имя швейцара и записал его в блокнот.
— Отлично, — сказал он. — Посмотрим, как ты запоешь, когда останешься без лицензии.
Вышибала устало вздохнул.
— Жди, — улыбнулся он, — может, дождешься!
Эдди уже собрался уходить, когда дверь пивной распахнулась. Мимо прошли двое респектабельных яппи, обсуждавших какую-то девчонку, а из прокуренного бара, перекрывая лязг и вой музыки, до Эдди донесся знакомый смех. Он подошел к окну, протер рукавом грязное стекло и заглянул внутрь.
У стойки сидели Джимми и Рут и болтали с двумя парнями в двубортных костюмах. Эдди видел их со спины, но тем не менее узнал. Вруны проклятые. Он постучал по стеклу, но они не услышали. На голове у Джимми была розовая бумажная корона, он что-то взахлеб рассказывал, руки в боки, раскачиваясь из стороны в сторону и виляя задницей, — явно кого-то изображал. Рут положила руку на ляжку парня, который стоял рядом с ней, от смеха она была красная как рак.
Эдди решил пойти домой пешком. Ехать на метро не было настроения.
Никому нельзя верить, думал он. Этот город полон лжецов и кретинов.
На Президент-стрит Эдди обнаружил, что Марион уже дома. Он сел на тротуар, подперев голову руками и глядя на освещенное окно их комнаты.
Потом проскользнул в кухню и приготовил чашку кофе. Чувствовал он себя прескверно. Будто погружался в сумрак, в глубокую воду. Он не мог ни на чем сосредоточиться, внутри росла тревога: словно гигантский ленточный червь разворачивал кольца у него в животе.
Когда Эдди лег в постель, Марион отодвинулась от него. Она не спала. Он понял по ее дыханию.
В комнате было жарко и душно. От движения воздуха буквы на стенах еле слышно шелестели. Под окном полночи выли сирены, и Эдди не мог заснуть.
Утром, когда Эдди проснулся, Марион в комнате уже не было. Он огляделся в поисках записки, но ничего не нашел. Внезапно что-то привлекло его внимание — на потолке красовались черные буквы «ABC». Буквы словно бы насмехались над ним. Бросали ему вызов. Эдди снова лег на кровать и уставился на эти буквы прямо над головой. Долгое время он даже не мигал. Потом все же моргнул. И в этот самый миг понял, что дальше так продолжаться не может.
Эдди пришлось искать новую работу. Он наведался на биржу труда, но обнаружил, что это название звучит как насмешка. Тогда он стал просматривать газеты. Требовались рекламные агенты и программисты; других вакансий не было. С этим ему не справиться. Даже и пробовать нечего. Он решил попытать счастья в ресторанах — может, удастся устроиться официантом, но все упиралось в одно и то же. В его прическу. Он спросил у мистера Пателя, не нужны ли ему помощники в столярке, но мистер Патель усомнился, что Эдди вообще представляет себе, с какой стороны браться за долото. К тому же дело раскручивалось медленно, новых работников нанимать рановато. Они и так еле-еле сводят концы с концами. Все этот Найджел Лосон. С тех пор как повысили процентные ставки по закладным, никто не хотел тратиться на ремонт.
В конце концов Эдди обратился в закусочную на вокзале Юстон, где видел объявление, что требуются работники в ночную смену. Управляющий (его звали Джейсон) сказал: ладно, но работы много, а оплата стандартная, без надбавок. Выбирать не приходится, сказал Эдди. А Джейсон объявил, что это лучшая новость за последние десять лет. Зубоскал хренов.
Для начала Эдди приставили к грилю. По пять часов кряду он торчал возле раскаленной решетки, с идиотской картонной шапкой на голове, переворачивая лопаточкой мясо для бургеров. Он то и дело обжигал пальцы, а руки до локтя были покрыты мелкими красными пятнышками от брызг кипящего жира. Пот ручьем катился по лицу, капая на шипящий металл. Каждые пять часов работникам давали пятнадцатиминутный перерыв, чтобы перекусить (на 1,37 фунта). Количество еды зависело от того, сколько ты проработал в закусочной. Эдди вообще ничего не ел. В первый же день у него на глазах какой-то рыжеволосый веснушчатый толстяк высморкался над грилем — сопли разлетелись по куриному мясу.
Но это бы еще полбеды. Хуже всего была сама еда, окружавшая его со всех сторон. Огромные, разъезжающиеся по швам картонные коробки с бургерами, тяжеленные пластиковые мешки с чипсами, бочонки с густым тягучим сиропом, гигантские банки корнишонов в зеленом рассоле, бесконечные бутылки томатного кетчупа и кошмарные мусорные баки, переполненные гниющими объедками. Подумать страшно. В первую ночь, придя домой после смены, Эдди боялся, что его стошнит. На следующую ночь его действительно стошнило. Он стоял, склонившись над унитазом, и его выворачивало, пока желудок не опустел.
Он попросил, чтобы его перевели за стойку, но Джейсон отрезал: ни в коем случае.
— Избавься от этой прически, — сказал он, — тогда и поговорим. А до тех пор лучше тебе не быть на виду.
Ночью Эдди снова вырвало.
Должно быть, Марион его пожалела. Утром, когда он встал, в ванной было чисто. Эдди счел это знаком грядущего примирения. Он позвонил ей в супермаркет, но какой-то тупица ответил, что девушка с таким именем в супермаркете не работает, а если б и работала — по телефону болтать запрещено. Эдди сказал, что точно знает: Марион работает у них.
— Нет, — твердил парень, — у меня в списке ее нет.
Он сказал, что Эдди не понимает: будь она здесь, ее имя стояло бы в списке. Эдди посоветовал парню проверить список, но, перезвонив через некоторое время, получил тот же ответ.
