— Эдди Вираго, я проклинаю тот день, когда встретила тебя!..
Казалось, ее голос доносится от каждой изгороди, из каждого уголка маленького, темного, пропахшего торфом городишка.
Потом все сидели в гостиной маленького дома на Фактори-стрит. Марион не разговаривала с Эдди весь вечер. Телевизор был включен, и все смотрели «Рокфордские материалы». Марио разбирал на части и снова собирал штепсель — без особой цели, просто чтобы занять руки.
И пока Эдди сидел, вдыхая запах угольной пыли и капусты, пытаясь подавить в душе ярость, ему в голову пришла странная мысль.
Поразительно, до чего ярко проступает у этих людей семейное сходство. Дети, их матери, их дед… Невозможно не заметить. Эдди не мог взять в толк, почему это так его раздражает. По крайней мере, вначале не мог. Он смотрел на отца Марион, сидевшего в крохотной кухне, — как он касался ее, как обнял за плечи, когда она отошла от раковины, как Марион медленно вытерла руки фартуком, прежде чем сняла с него галстук. Мысли кружились у Эдди в голове. Внезапно Марион перехватила его взгляд и нахмурила брови. Отвернулась и ногой захлопнула кухонную дверь. Все в комнате при этом посмотрели на Эдди — все, кроме Марио, который по-прежнему сосредоточенно возился со штепселем, разбирал его и снова собирал, словно в доме ничего не случилось. Но даже это уже не раздражало Эдди. Он целиком ушел в свои мысли.
В этой семье все крепко держались друг за друга, вне всякого сомнения. Настоящая традиционная ирландская семья. Из тех, о каких пишут в книгах. Эдди обвел взглядом младенцев — их злые мертвые глаза, широко разинутые орущие рты. Он пытался вспомнить, где раньше видел такие глаза, пустые, странные, зеленые, как море у Сандимаунта, казалось смотревшие на него с яростной издевкой. И внезапно с болезненной дрожью сообразил.
— Что случилось, Эдди? — ухмыльнулся Марио. — Что у вас такое на уме?
— Оставь ты его в покое, — оборвала Катрин.
— Это секрет, — хрипло ответил Эдди, заливаясь краской.
Марио рассмеялся — чуть громче, чем следовало.
— У всех свои секреты, — сказал он и опять принялся разбирать штепсель.
Эдди закрыл глаза. Ему стало холодно. Он слышал возню Марио, плач младенцев, приглушенные шепотки. И думал о том, как сегодня утром Марион прикасалась к лицу своего отца. Как отец притянул к себе ее нежное тело. Как его узловатые красные руки гладили ее волосы и губы.
Когда Эдди снова поднял веки, свет показался ему слишком ярким — до рези в глазах. Катрин смотрела на него. В ее взгляде читалось волнение. Секунду спустя она поднесла руку к щеке, так что Эдди больше не видел ее лица. Эдди уставился на закрытую дверь кухни и отхлебнул большой глоток виски. Пожалуй, он пьян даже сильнее, чем думал.
По дороге домой они не разговаривали. Марион сидела, надев наушники, с вызывающим видом; когда Эдди налил ей в кофе молока, она подозвала стюардессу, улыбнулась с очаровательной враждебностью и попросила другую чашку. Она сидела неподвижно, сложив руки на коленях, плотно стиснув губы. Когда Эдди коснулся ее запястья, Марион отдернула руку и так резко перевернула страницу журнала, что разорвала ее.
Потом она достала из сумочки маникюрные ножницы и принялась вырезать из заголовков черные буквы. С преувеличенным усердием и сосредоточенностью. Эдди смотрел на желтого человечка на листовке авиакомпании: человечек надевал маленький красный спасательный жилет, улыбался маленькой желтой улыбкой и обнимал маленькую улыбающуюся желтую жену. Потом Эдди перевел взгляд на ножницы. И вдруг подумал, что погибнуть в авиакатастрофе — не самое страшное в жизни.
В «Брайтсайде» Марион переоделась и сразу куда-то ушла, так и не сказав ни слова. Дверь она захлопнула с такой силой, что висевший у окна на плечиках выходной костюм Эдди рухнул на пол, как мертвое тело. Эдди не стал его поднимать.
Он сидел в комнате один, бренчал на гитаре и ждал. Надо же, на обоях уже почти не осталось свободного места: алфавиты занимали всю стену у кровати и противоположную стену до самых плинтусов, обрамляли окно и покрывали почти всю поверхность двери с внутренней стороны — густой лес букв. Минуло полчаса, а Марион не возвращалась.
— Ну и хрен с ней, — вслух сказал Эдди. Он открыл бутылку виски, которую дала им с собой Катрин, и налил себе изрядную порцию. Но стакан отдавал зубной пастой, и Эдди вылил виски в раковину, как «завязавший» алкоголик в мыльной опере. Еще через час он спустился вниз поговорить с мистером Пателем о похоронах.
Мистер Патель сокрушенно сказал, что должен идти к оптовикам. Выглядел он встревоженным и был явно в плохом настроении. Он попросил Эдди подежурить на регистрации, пока его не будет. Эдди ответил, что вообще-то ему это не с руки; прекрасно, сказал мистер Патель, если кому-нибудь захочется ограбить гостиницу, пусть грабят, ему все равно. Потом взял ключи от фургончика и вышел.
Сидя за регистрационной стойкой, Эдди позвонил нескольким людям, но, как выяснилось, все были заняты. Рут и Джимми обставляли комнату для гостей. Клинта не было дома, а Джинджер и Брайан не желали с ним разговаривать. Он набрал номер Джейка, но и его не застал: автоответчик сообщил, что Джейк ушел на вечеринку и не вернется до утра. Было четыре часа, и Эдди не очень понял, когда было записано сообщение — сегодня или вчера. «Вечеринки, — говорил Джейк, явно подражая Бадди Холли, — это круто!»
Он выдвинул ящики, заглянул внутрь, но не обнаружил ничего интересного. Потом зарегистрировал двух австралиек с рюкзаками, в остальном все было тихо.
— Когда угодно выписаться можно, — с улыбкой заявил Эдди, — а вот уйти нельзя.
Девицы недоуменно переглянулись.
— Цитата. «Отель „Калифорния“», — объяснил Эдди. — «Иглз».
Похоже, девицы шутку не поняли, но все равно засмеялись. Потом принялись рассказывать Эдди обо всех странах, где побывали. Такое впечатление, что этот рассказ они вызубрили наизусть. Когда Эдди спросил, где им понравилось больше всего, они сказали, что дешевле всего было в Сальвадоре. До Никарагуа они не добрались.
— Жаль, — сказал Эдди. — Насколько я знаю, это замечательная страна. Там все политики — артисты.
Девицы сказали, что это скорее относится к Австралии.
— Хреновые артисты. — Обе засмеялись.
— Эй, девчонки, — окликнул их Эдди, когда они направились к лестнице, — знаете анекдот про австралийского студента? Поехал в Европу и два года слонялся вокруг колледжа.
Мистер Патель вернулся по-прежнему в дурном настроении. Возле оптовки он неправильно припарковался, и полиция поставила ему на колеса блокиратор, а на обратном пути у него спустила шина.
— Ну как нарочно! — твердил он. — Пропади все пропадом!
Давненько Эдди не слыхал, чтобы мистер Патель ругался. Мистер Патель просмотрел регистрационную книгу с таким видом, будто ожидал за время своей отлучки огромного наплыва клиентов.
— Иногда, — вздохнул он, — я сам не могу понять, на кой черт мне все это.
Он сказал, что Марион слишком много времени проводит на своей второй работе. А это против уговора. И, выразив надежду, что Марион не злоупотребляет его хорошим отношением, попросил Эдди поговорить с ней.
— Нетушки, мистер П., — ответил Эдди. — Сами с ней разбирайтесь.
Стиральная машина мистера Пателя была сломана, поэтому Эдди пошел в прачечную на Маркем-стрит. Там он и сидел, жуя гамбургер и глядя, как вращается в барабане стиральной машины белье. Время от времени в прачечную забредали молодые люди, оглядывались по сторонам и снова исчезали на улице. Приходили старухи, позвонить по телефону-автомату. Людей, которые вправду стирали белье, было совсем немного. Удивительно, как владельцам прачечной удается сводить концы с концами.
У женщины за стойкой сверкала во рту золотая коронка со звездообразной дыркой. Пальцы потемнели от никотина. Она предложила Эдди чашку чая, но он отказался. Женщина бродила по прачечной, шлепая тапками и рассуждая сама с собой. В помещении пахло потом и табачным дымом, ко всему этому примешивался запах мыла. Впрочем, если не считать мыла, тут пахло так же, как повсюду в Лондоне. Старостью.
