Труппа была увеличена. Городской комитет выделил им сорок штатных единиц, и начались поиски актеров. Была создана танцевальная группа, расширен оркестр, китайскую скрипку эрху заменили европейской, сона — фаготом. Гремело так, что, как говорится, небу становилось жарко. В общем, жили роскошно. Горком также выделил пятьдесят тысяч юаней на нужды актеров и дополнительно сумму на питание. Все ликовали.
Позднее, когда в деревнях, школах, на заводах, в детских садах появились свои бесчисленные у цинхуа и сиэр[33], труппа два года не выступала. И из сорока выделенных единиц оставили всего десять. А потом и их сократили — воспользовавшись тем, что люди не прошли политической проверки. Десять молодых ребят остались без дела, без средств к существованию, они плакали, скандалили, ни за что не хотели расставаться с труппой. Лао Вэй с ног сбился, чтобы устроить их на государственные предприятия. Здорово натерпелась труппа за эти два года — каждый день одно и то же: перекличка, чтение газет; зарплаты не платили, на питание денег не давали, на бытовые нужды — тоже. Говоря по правде, тогда-то и ушли все деньги, до сих пор трудно сводить концы с концами. Деньги — главная забота. Они связали по рукам и ногам…
На сцене столбом поднялась пыль, в носу защекотало, Лао Вэй с трудом сдержался, чтобы не чихнуть. Это схватились два матроса — американец и негр. «Дрались» насмерть. Американца играл молодой человек, провалившийся на экзаменах в институт, длинноволосый, с баками, не наклеенными — настоящими, типичный представитель современной молодежи. Он стоял в позе боксера, готовый к нападению; в роли негра выступал актер из труппы люцзыси на амплуа военного героя. Он до сих пор выступает в этом амплуа. Он сделал несколько кругов, изображая, будто в руках у него три палки. Эти движения свидетельствовали, что он исполняет также акробатические номера, в общем, то была смесь европейских боевых приемов с китайскими, но зрители смотрели с огромным интересом, только военные тихонько хихикали. Говорят же: «Умному — ум, глупому — шум».
Лао Вэй поднялся и пошел за кулисы. Там, у сложенных декораций, прижавшись друг к другу, беседовали Лао Сун и Цзинь Жун, меццо-сопрано. Заметив, что кто-то идет, они разбежались в разные стороны. Лао Вэй нахмурился, но ничего не сказал, будто не видел, и поднялся по лесенке в комнатушку, где хранился реквизит. Там сидел паренек, мастер на все руки, сосредоточенно изучая корешок дерева. Лао Вэй распахнул окно и с жадностью вдохнул чистый вечерний воздух, ворвавшийся в комнату. В проемы окон ему видны были темные крыши домов, а вдалеке, словно жемчужный пояс, сверкала Хуайхайлу.
Хуайхайлу. Помнится, после разгрома «банды четырех» Лао Вэй и вся его труппа дважды прошли по этой улице — с востока на запад и с запада на восток, — выпустив более тридцати хлопушек. «Банда четырех» разгромлена! Радость поднималась из самой глубины души, переходя в ликование! Еще царила полная неразбериха. Все смешалось — черное и белое, хорошее и плохое. Сталеплавильные заводы не давали сталь, поезда опаздывали, электростанции работали с перебоями, в репертуаре всей страны было всего лишь десять образцовых спектаклей, люди обходились без театров, без песен, без фильмов, дети почти не учились и не в состоянии были сдать вступительные экзамены. А теперь все наладится. Колеса снова начнут вращаться, станки — работать, институты — принимать абитуриентов, абитуриенты — сдавать экзамены, актерские труппы будут давать в год по двести представлений, перейдут на самоокупаемость, чтобы не сидеть на шее у государства…
И вдруг Лао Вэй подумал о том, что после разгрома «банды четырех» жизнь стала еще труднее. В частности, и для актеров. Все кругом в афишах: театральная труппа Сычжоу, труппа банцзы «Синьян», пекинская оперная труппа «Банфу», да мало ли еще какие… Даже глаза разбегаются: «В тишине ночи» — детектив в семи частях — черная тень занесла нож над распластанным человеком; «Скиталец за границей» — музыкальная мелодрама в шести действиях — влюбленные целуются. «Ван Хуа покупает отца». Тут запутаешься. Черт бы их всех побрал! А сколько фильмов, телепередач, спортивных соревнований! И все тащат зрителя к себе, гребут деньги! А как трудно найти стоящую вещь, чтобы обеспечить полный сбор! Только поворачивайся, чуть зазевался, как из-под носа вырвут, и тебе ничего не достанется. Два года назад поставили «Красную охрану озера Хунху», сколько потратили сил, денег, ездили в Хубэй изучать хубэйскую оперу, работали сверхурочно, дали десять представлений, вдруг вышел фильм на эту же тему, и несколько тысяч оказались выброшенными на ветер! В начале нынешнего года решили поставить «Второе рукопожатие», но Лао Сун прознал, что по этому сценарию снимается фильм, и снова вся работа пошла насмарку. А как сложно с помещением для спектаклей!
В общем, жить стало куда труднее, это правда. Лао Вэй поседел, похудел, состарился. Невольно вспоминалось, как было раньше. Приходили на работу: перекличка, чтение газет, затем репетиция образцовых спектаклей, кроме того, подготовка небольших программ. С помещением никаких проблем, со зрителями тоже, в то время нечего было смотреть и народ даже на это шел. А не пришли бы зрители — не стали бы играть!.. Ничего страшного. В праздник Весны выступали в войсковых частях. Арахис, яблоки, мандарины, настоящий пир! На столах большие блюда, чаши. И никаких хлопот.
Вспоминая те счастливые денечки, Лао Вэй вдруг спохватился и стал себя ругать последними словами. Ведь если бы все это продолжалось, пришлось бы последние штаны закладывать. Разве это можно было назвать революцией, строительством социализма? Строить социализм, конечно, нелегко, но чего бояться? Нескольких седых волос? Было время — головы складывали, кровь проливали! Трудности неизбежны, это становится очевидным, если вдуматься как следует! Но тут Лао Вэя снова охватили сомнения: а как сейчас строить социализм? Трудно выдержать, если ничего не изменится. А кто выдержит? Наверняка такие, как Сун и ему подобные! При мысли о Лао Суне Лао Вэю стало не по себе, он его недолюбливал, говорил: «Непутевый какой-то».
Лао Суну не было и сорока четырех, когда он демобилизовался из армии, где служил помощником руководителя ансамбля провинциального военного округа. Он был высокого роста, красивый, говорил на чистейшем пекинском диалекте. Пришел он в эту труппу из армии в самый разгар «культурной революции», не исключено, что его уволили по причине аморального поведения: он, сам уже отец, завел шашни с женщиной, у которой был сын. Лао Вэй считал это позором, ничего не может быть хуже, разве что предательство. И как только этот Сун не покончил с собой? А Лао Сун живет в свое удовольствие, полон веры в жизнь. С фотоаппаратом поднимается на гору Юньлуншань, купается в озере Юньлунху, осматривает памятники в честь Хуайхайского сражения…
Городской отдел культуры направил его к Лао Вэю помощником, но Лао Вэй заявил:
— В ансамбле столько красивых девушек, настоящих жемчужин, неизвестно, что он с ними тут натворит. По-моему, лучше послать его на завод, пусть там перевоспитывается.
— Он давно занимается хореографией, даже написал книгу. Вот посмотри!
Лао Сун протянул Лао Вэю тощенькую брошюрку. Лао Вэй пришел в умиление. Образования у него не было, грамоте он выучился, уже работая корреспондентом. Он преклонялся перед талантами, особенно в области литературы и искусства. Он на себе испытал, с какими трудностями связаны эти профессии. Однажды в труппе не хватило актеров, и ему поручили какую-то совсем маленькую роль, всего из нескольких слов: «Почему дверь открыта, а никого нет?» Выйдя на сцену, он никак не мог унять дрожь, и один старый актер посоветовал ему хорошенько ущипнуть самого себя — тогда дрожь пройдет. К тому же он каждый раз путал слова, и фраза звучала примерно так: «Почему никого открыта, а двери нет?» Хорошо еще, что дикция у него была плохая и произносил он это едва слышно, так что никто не замечал. Но сам он очень страдал, не спал, не ел, без конца твердил эту злосчастную фразу. Но стоило ему выйти на сцену, как он бледнел и все повторялось снова.
