— О-о, герой! Сами будете любоваться этой бумагой? Или разрешите всем? Лучше всего — повесь дома на стене, и обязательно в рамочке под стеклом!

Да, она вполне может так сказать. Есть в ней какая-то природная раскованность. Не зря, наверное, прожила семь лет в дикой степи.

Позвать в гости? Может быть, и не откажется. Смерит взглядом, потом усмехнется:

— Предоставляешь мне случай порадоваться за тебя, пропустить по стаканчику?.. Ведь это такое событие!.. А если у меня нет свободного времени?..

По ее глазам ничего не поймешь. То ли над тобой смеется, то ли над собой.

Подул ветер. Заходящее солнце освещало уже только верхушки тополей. Ее все не было. Ждать — самая неприятная вещь в мире. Может, она просто не смогла прийти? Остановка опустела, и на него теперь безмолвно смотрят тополя и фонари у дороги. Трудно сосчитать, сколько раз он сказал себе: она просто не смогла прийти. И сколько раз упрекнул себя за то, что пришел сюда сам. Дурак! Ведь знал же, что она может пойти на работу! И разве они уже не договаривались насчет таких случаев? И почему он не позвонил ей еще раз?

Краем глаза он заметил невдалеке изящную фигурку. Легкая походка, белое платье, прическа — она? Нет, это девушка, которая работает с ней в одном цехе. Зачем она сюда пришла? Ну вот, остановилась у таблички с номерами автобусов, огляделась и увидела его. Что за невезенье.

— Лян Цисюн! Ты правда поступил в университет? Один со всего нашего завода, да? Все так завидуют: выучишься, станешь кем-нибудь поважнее, чем простой рабочий. Когда позовешь в гости? Небось загордишься теперь и не позовешь?.. Хочешь немножко?

Она болтала без умолку, лузгая семечки, предлагая на раскрытой ладони и ему. Глядела на него большими, даже как-то чересчур широко раскрытыми глазами.

— А-а, понятно. Куда нам, простым смертным, до студентов университета. — Она опустила руку.

Он посмотрел на шелуху на асфальте. Потом оглядел девушку — от бус до носков туфелек. Что-то в ней было ему неприятно. Как будто что-то непроницаемое отделяло их друг от друга. Что? Подошел автобус, девушка вскочила на ступеньку.

— А ты что не садишься? Ага, ждешь кого-нибудь? Наверное, Ли Хуэй?

Двери с шипением захлопнулись, и автобус тронулся. Но девушка добралась до окна и крикнула:

— Ли Хуэй после обеда взяла отгул. К ней приехал кто-то из Внутренней Монголии!..

Из Внутренней Монголии? Не Ян Фань ли? Лян Цисюн оцепенел. Все вокруг словно потеряло очертания, поплыло перед глазами. Лампочки на фонарях превратились в ярких светящихся мух и закружились в воздухе. Не нужно было сюда приходить. Когда выходил из дому, мама окликнула его: «Ты куда, сынок? — Она встала в дверях. — Скоро отец вернется». — «Я… я скоро приду». — «Я прошу тебя… не ходи к этой Ли. Подожди, поучись хоть год-два…» Глаза у нее заблестели.

А что хорошего можно сказать о Ли Хуэй? На заводе сейчас выбирают делегатов на городскую конференцию ударников «Нового великого похода». Ли, кажется, в их число не попадает — но это стало темой всех разговоров. Показатели работы у нее на протяжении трех лет очень высокие, но многие говорят, что она слишком большое внимание уделяет своей внешности, одевается вызывающе. Характер у нее резкий: если хорошо относится, отдаст последнюю рубашку, а если невзлюбит… Потому с ней всегда случаются разные истории, и у начальства, и у всех вокруг от нее уже голова болит. А в результате ее не выбирают, только судачат об этом на всех углах. Все эти сплетни об одежде, характере, «моральном облике» — не лучшая, конечно, рекомендация для девушки. Лян Цисюн сто раз говорил ей, просил. Ведь нужно учитывать, какое впечатление производишь, считаться с какими-то традициями, привычками людей. И что Ли? Отвечала, что он лезет не в свое дело, что у нее уже давно оскомина от этих банальностей и сплетен. Это была та область, где они никак не хотели понять друг друга, ссорились, не могли найти почвы для примирения…

— Вы будете садиться? — это кондукторша из окна. Двери автобуса открыты. Лян был на остановке один. Он очнулся от своих мыслей, шагнул к дверям, поставил ногу на ступеньку. Потом снова опустил ее.

— Вот дурачок! — сказала кондукторша и засмеялась. Странно: смех ее был похож на смех Ли Хуэй.

Когда это было?

…Дорога от завода к общежитию знакома как свои пять пальцев. Лян Цисюн возвращался с работы, а в голове у него вертелись английские слова. Весь мир состоял из английских слов, они путались, вставали на место, потом снова рассыпались. Английский прельщал его вовсе не как символ чего-то иностранного. Просто именно от языка очень многое зависело при поступлении. В прошлом году он провалился, в будущем не сможет поступать по возрасту. Все должно решиться в этот раз.

День был жаркий, даже цикады молчали. Люди старались идти по теневой стороне улицы, у всех были веера, а ему казалось, что воздух гораздо прохладнее, чем его разгоряченное лицо. Почему беды «культурной революции» обрушились на их поколение? Все теперь надо начинать сначала. Учиться азбучному, учиться понимать, что ты — человек, а не баран или заведенный кем-то автомат… В общежитии он живет на пятом этаже, дверь крайняя слева, на ней номер 502. Интересно, дома или нет его сосед по комнате, Луковица? На самом деле его зовут Цун Цзиньбо. Как было бы хорошо, если бы он уже ушел на свои вечерние занятия во дворец физкультуры. Лестница все не кончалась… что такое trying?.. Иностранное слово поглотило все его внимание, он открыл крайнюю дверь и вошел. Но оказалось, что он ошибся и вошел в 402-й номер четвертого этажа, на котором жили работницы завода. В этот летний вечер девушки оделись как можно легче, но все равно было жарко. Они по очереди мерили розовую нейлоновую майку, только что купленную Ли Хуэй, застенчиво теребили друг друга и все хохотали до слез. Ли Хуэй задумчиво глядела на только что раздевшуюся толстушку:

— Эх, девушки мои, вот уж не думала, что придется еще одну покупать. После ее примерки мой 42-й превратился в 52-й.

Девушки окружили толстушку. Вот это да! У нее 52-й размер… Они забыли, что дверь не заперта, и поначалу не обратили внимания на то, что в комнату вошел какой-то парень в очках. Ни спрятаться, ни укрыться, они закричали — в комнате как будто что-то взорвалось. Нейлоновая маечка упала на пол.

— Простите, извините, я… — Лян Цисюн был тоже напуган. Он начал отступать, не зная, что сказать.

— Стой!

— Как ты сюда попал?

— Не дайте ему уйти!

Девушки оделись, успокоились, осмелели и начали ответную атаку. Глаза, глаза, глаза… он окружен пристальными, возмущенными, враждебными, издевательскими, готовыми просто испепелить его глазами.

— Я ошибся дверью… — У Лян Цисюна вырвались наконец нужные слова, так взлетают в воздух напуганные кем-то птицы. Ему было явно не по себе.

— Ошибся дверью? Босяк! Ты чего хотел? — Это толстушка схватила Лян Цисюна. Она кричала громче всех. — Бейте его! Он наладчик из третьего цеха, член заводского комитета союза молодежи. Стыда у него нет!

Она звонко ударила своей пухлой рукой Лян Цисюна по щеке. Карточки с английскими словами выпали у него из руки и усеяли пол, как выброшенная рыбья чешуя. Он только прикрыл руками очки, даже и не думая отражать удары. Это было позабавнее, чем обезьяний театр! Ли Хуэй, которая единственная была одета, чуть не рассмеялась.

— Я действительно не туда попал…

Кто-то уже успел так ударить Лян Цисюна, что из носа у него пошла кровь. Но девушки не унимались. В дверях комнаты собралась толпа, глазеющая на скандал. Кто-то кричал, что надо сдать Лян Цисюна в охрану. Ли Хуэй подобрала с пола карточку с английским словом, сердце ее отчего-то дрогнуло. Она не хотела, чтобы дело зашло слишком далеко, чтобы его отвели в охрану, и шагнула вперед, схватив толстушку за руку.

— Девчата, немедленно оставьте его в покое.

— Оставить его? Чтобы он так легко отделался? — Толстушка пылала благородным негодованием.