Мы рты пооткрывали, а Сяо Гэда тем временем уже вернулся к прицепу и похлопывал по борту, поторапливал, с недоумением взирая на стоявших без дела молодых людей. Придя в себя, мы кинулись перетаскивать к борту оставшиеся вещи. Сяо Гэда принимал их по одной в каждую руку и, напружинив грудь, шел, легко перебирая ногами. Когда мы загружались в автобус в провинциальном центре, а потом перекладывали багаж на трактор в уездном, все устали до изнеможения. Мы провозились целую вечность. А здесь в бригаде все получилось быстро и как бы само собой.

Сгрузив вещи, все отправились в дом, обстановку которого составлял бамбуковый лежак из длинных, тридцатиметровых, расщепленных стволов; в изголовье лежали плетеные подголовники — бамбуковые; за перегородкой было такое же помещение — для девушек. Лежак, как выяснилось, распространялся и за перегородку, так что всего на нем могло расположиться человек двадцать, а то и больше. Удивляясь размерам здешнего бамбука, молодые люди устраивались на лежаке, стелили матрасы, разбирали чемоданы. Ли Ли пришлось звать троих, чтобы взгромоздить на лежак свой «книжный шкаф». После того как дело было сделано, Ли Ли, глядя на чемодан, произнес в пространство, имея в виду Сяо Гэда: «Ну и малый! Сколько же у него силы-то?» Все обступили этот чемоданище, словно увидели его новыми глазами.

Он был покрыт темным лаком, на крышке лучилось солнце, а над ним полукружьем надпись: «На широких просторах нас ждут великие дела!» Кто-то из ребят спросил: «Ли Ли, что у тебя тут за книжные сокровища?» И тот с готовностью захлопал по карманам в поисках ключа.

Смеркалось, но никто не замечал этого — все с нетерпением ожидали, когда чемодан будет открыт. Вошел секретарь с небольшой керосиновой лампой в руках. «Устроились? — спросил он. — У нас не город, электричества нет, придется обходиться этим». Только тут до всех нас дошло, что за окном уже вечер, а в помещении нет электрических лампочек, и мы наперебой принялись благодарить секретаря. Лампу осторожно водрузили на пирамиду из чемоданов. Ли Ли, нашедший наконец ключ, склонился над замком.

Видя, что все сгрудились вокруг Ли Ли, подошел и секретарь: «Что, пропало что-нибудь?» Ему объяснили, что у Ли Ли целый чемодан литературы, очень интересной. Секретарь тоже стал с любопытством следить за действиями Ли Ли. Распахнулась крышка, и в тусклом свете предстали книги. Они лежали вровень с краем чемодана, и мы потянулись за ними, подносили к свету, стараясь разобрать названия. Оказалось, что вся литература — политическая; разумеется, там был четырехтомник великих статей[61] и толстый том «Избранного» Ленина в темно-синем матерчатом переплете, набранный, как выяснилось, полными иероглифами и вертикальной строкой. Тут же была объемистая книга «Спутник кадрового работника», «Капитал», «Избранные труды» Маркса и Энгельса, полный набор отдельных изданий «Девяти критических статей» и цитатники председателя Мао и заместителя председателя Линя всех форматов. Все дивились полноте книжного собрания Ли Ли — можно было открывать библиотеку. Довольный произведенным эффектом, Ли Ли произнес: «Это все родительские. Когда меня направили сюда, мама отдала мне свою литературу, а отцовская осталась в доме: старшим тоже еще нужно овладевать кое-какими знаниями. Конечно, главная надежда на нас, будущее зависит от того, каковы будут наши успехи на практическом поприще». Вокруг вздохнули. Внимательно слушавший секретарь, видно, все же не совсем уловил, о чем речь. «А если прочесть все это, нужно будет изучать еще и партийные документы?» — спросил он. «Разумеется», — важно ответил Ли Ли. Секретарь выудил из кипы книжку: «А это о чем? Я возьму почитать?» Всем смешно стало, но виду не подали, лишь заметили, что это «Избранные труды» Мао Цзэдуна. Секретарь сказал, что «Избранное» Мао у него уже имеется в двух комплектах, хотелось бы чего-нибудь поновее. Ли Ли ему дал какую-то книгу.

После того как мы устроились, помылись-почистились, стало потише — все ждали, когда в бригаде поспеет ужин. У дверей столпилась детвора, и городские полезли за конфетами, чтобы угостить малышей. Те, расхватав сладости, разбежались с криками по домам, но через некоторое время вновь собрались у дверей, громко причмокивая конфетами во рту: страху в их глазах поубавилось, они осмелели, повеселели и держались теперь к нам ближе. Секретарь тем временем приводил то бригадира, то кого-нибудь из кадровых работников знакомиться, разговоры велись о том о сем, и запас конфет понемножку таял. Взрослые осторожно разворачивали бумажки, но сами не ели, а отдавали сладкое ребятишкам. А те то и дело вынимали изо рта полуобсосанные леденцы, сравнивая цвета своих конфет.

Среди всей этой суматохи подоспел и ужин. Еду принесли на площадку перед домом: луна в полсерпа уже встала из-за гор и освещала все вокруг, было довольно светло. Ребята подходили к котлу, накладывали себе рис в миски, а затем располагались вокруг миски с овощами. Вдруг послышались восклицания тех, кто уже успел попробовать овощей. Я тоже зацепил палочками из общей миски и отправил в рот порцию — по языку будто кнутом хлестнули, показалось, что он вспух и одеревенел, и я поскорее выплюнул непривычное кушанье. Рассматривая при свете луны содержимое миски, я ничего особенного не обнаружил. Взрослые и дети, обступившие нас, развеселились. Посыпались вопросы: «А что, в городе перец не едят?» В ответ поинтересовались наши девушки: «У вас всегда так остро готовят?» Секретарь, высказавшись по поводу тяжелых времен, добыл себе палочки, запустил их в овощи и отправил в рот порцию из общего котла. Пожевав, он устремил взор на луну и произнес: «Да не остро вроде…» Почти плача, девушки затараторили: «Как это — не остро?!» Остальные же стали налегать на рис, так что котел с овощами остался нетронутым. После ужина за ним пришли и унесли под крики прыгавших от радости ребятишек: «Завтра утром будет мясо!» Тут только до нас дошло, что в овощах присутствовала какая-то мясная добавка.

После ужина выяснилось, что еще нет восьми. В комнате горела только одна керосиновая лампа; света было мало, лучше было посидеть на улице. Ли Ли внес предложение устроиться у костра. Секретарь заметил, что хвороста полно, и кликнул Сяо Гэда. Тот прибежал откуда-то, узнал, что требуется, притащил из темноты огромный ствол и принялся разделывать его топором. Ли Ли отобрал у него топор, заявив, что он сам нарубит. С первого же удара топор отскочил, содрав лишь кору, куда-то отлетевшую. Ли Ли плюнул на ладони, повертел топорище в руке, прилаживаясь, и занес топор высоко над головой: «Хэк!» Лопасть топора врубилась в ствол, на этот раз засев под сук. Вытащить топор Ли Ли никак не мог, и народ обступил его — каждому не терпелось себя показать. Ствол, словно приклеенный к топору, крутился и так и этак, а топор будто ожил и вцепился в дерево — вынуть его никак не удавалось. На помощь подоспел Сяо Гэда. Ногой он наступил на ствол, рука легла на топорище, и инструмент послушно освободился. Сяо Гэда, высоко не замахиваясь, заработал топором, и ствол стал разваливаться, как будто он был из соевого творога. Через минуту он лежал, разрубленный на несколько частей. Тут все увидели, что дерево все как-то перекручено. Некоторые заметили, что это, мол, «Баодин разделал бычью тушу»[62], кое-кто возразил, что слабосильному Баодину с такой «деревянной тушей» нипочем не справиться. Сяо Гэда тем временем принялся ломать только что нарубленное, по горам эхом пошел треск, будто рвались новогодние петарды. То, что не поддавалось, Сяо Гэда ломал ударами о землю, и через четверть часа саженное кривое дерево превратилось в сложенный костер. Ли Ли побежал в дом за бумагой для растопки. Но Сяо Гэда вытащил спички, присел на корточки, чиркнул и просунул серный огонек в середину костровища. Сначала занялся дюймовый язычок, но он тут же, словно под порывом ветра, взвился аршинным пламенем. Пока появился с бумагой Ли Ли, огонь уже пылал вовсю. Все приободрились, и кто-то даже полез поправлять костер. Он тут же завалился, огонь стал на глазах чахнуть, среди девушек раздались возгласы разочарования. По-прежнему не говоря ни слова, Сяо Гэда слегка шевельнул длинной палкой где надо, и ожившее пламя вновь с треском заплясало на дровах.