Я слабая и не очень умная, у меня не хватает сил и мозгов, чтобы дерзко ответить и уложить оппонента метким словом или цепкой фразой на лопатки. Я выложила им как на духу самое страшное и постыдное, что со мной происходило, унизилась, а они не придали этому значения. Я способна лишь покачать головой и убежать к себе в комнату, запнувшись в коридоре об собранную ковровую дорожку. Еще и лбом припечаталась, аж искры из глаз полетели.

Противно, папа ему в рот заглядывает, дорогим гостем зовет, а как все закончится, Василий даже не поздоровается с ним, мимо пройдет на улице, отвернувшись. Еще и презирать всю жизнь будет, не сомневаюсь. Сам он за своего сыночка на части готов порваться, лишь бы защитить, вытащить, да еще и чистеньким. Не просто же так они за мной бегают и сумму взятки при каждой встрече повышают. Им мало просто отмазать парня. Им нужны мои показания, чтобы отмыть его окончательно. Натереть пчелиным воском и сдуть пылинки. Выставить героем. Папаша – юрист, возможно, сынку пророчат завидное будущее – скажем, место судьи. А тут хоть и маленькое, но мерзопакостное пятнышко в личном деле.

Но как же, как же Ваньке помочь?! Бедный мой, что с ним там сделали, что он пошел на этот отчаянный шаг? Слышу его беззвучный крик о помощи, а сделать ничего не могу. Он ведь долго держался. Сильный такой, большой, крепкий мужчина. Неужели даже его волю сломили? Все выслушаю, любые раны залижу, только бы вытащить его оттуда. Спасти, домой забрать. Он утонет в моей любви и любви своей мамы. Если моя ему еще понадобится после случившегося, конечно… может, он уже зарекся даже смотреть в мою сторону.

Его мама мне не звонит несколько дней, и мои звонки сбрасывает. Понимаю, что винит в случившемся. Горько на душе. Но мне-то нужно выяснить, как Ванька, какие у него раны, сколько швов наложили. Мне нужна каждая мелочь, я все должна знать про него. Поэтому дважды в день упорно набираю ее номер, задержав дыхание, и жду.

А когда она звонит первой, я сразу понимаю, что есть хорошие новости. Будь плохие – она бы не захотела больше ни видеть, ни слышать обо мне.

А тут сама звонит!

– Он в порядке, спасли, состояние стабильное. Лежит в палате, отдыхает. Там, уверена, условия хуже, чем в обычной больнице, но лучше, чем в тюрьме…

Зима начинается в нашей местности как обычно – в конце октября. Пробрасывает ранним снежком, ветер сильный и порывистый, без шарфа и перчаток нестерпимо на улице даже перебежками. Пальцы и тыльная сторона ладоней вмиг краснеют, потом шелушатся. Может, отморозила, а может, это нервное. Я работаю, занимаюсь репетиторством – нахватала часов за смешные деньги. Делаю все, чтобы убить свободное время, которого начала бояться из-за обитающих в нем тяжелых, неподъемных мыслей, от которых голова раскалывается. Друзья меня потеряли, да и нет их у меня больше. Самую близкую подругу, с которой мы поссорились в День рождения, а потом помирились – купили. Оказывается, по ее словам, я вообще девка гулящая. Люблю и выпить, и в баре с мужиком познакомиться, потом поехать к нему, обслужить. Неправда это, ни единого раза такого не было. А ведь я на Оксанку надеялась, предупреждала, что ее, возможно, вызовут для допроса, и что для меня сейчас каждая помощь важна. Каждое слово в защиту!

С Оксаной мы помирились в первую же неделю после ссоры, когда я ей рассказала, что со мной случилось и каким образом Ваня меня спас. Ох, она и рыдала, извинялась, корила себя, что если бы не наша глупая ссора, ничего бы не произошло. Я ее жалела, успокаивала, убеждала, что никто не виноват, просто так случилось. Мы дружим с первого класса.

А потом она вдруг заговорила по-другому.

Почерк тот же. У Оксанки новый айфон, при встрече она опускает глаза, переходит на другую сторону улицы. Стыдно ей даже смотреть на меня, но ее терзания мало что изменят, потому что худшее, что могла, она уже сделала.

Иногда мне сигналят машины и, проезжая мимо, незнакомые парни кричат обидные слова в спину. Если вдруг иду рядом мимо лужи, стараются обрызгать. Не постоянно, а так, время от времени, чтобы не забывала свое место. Свое новое место. Стараюсь держаться, конечно, я ж в школе работаю, на людях. Должна представительно выглядеть, но иногда так и хочется закутаться в спортивный костюм и сидеть в уголке, не высовываться. Не расчесываться, не краситься, не наряжаться.

Адвокат говорит, что поможет лишь полный игнор. Травля закончится в тот момент, когда будет поставлена точка в Ванином деле. Да и люди меня знают многие годы, я сама училась в той школе, в которую пришла работать после универа. Не могут они за полгода кардинально поменять мнение обо мне!

Не может такого быть.

– Юля, ты потом пожалеешь, что думаешь не мозгами, а вагиной. Парень этот, что тебя якобы спас, оттрахал потом, что ли? С трудом верится, чтобы просто так ты за него горой стояла. Че ты там себе навыдумывала насчет него? Он ненавидит тебя сильнее всего на свете, и никогда не простит, что из-за тебя попал в эту *опу. А как выйдет, и смотреть в твою сторону не захочет. Что ты бьешься-то за него? – говорит мне завуч в приватной беседе, когда случайно столкнулись на рынке и пошли вместе на остановку. Я ощетиниваюсь, но молчу, работа мне нужна, хлеб в магазине просто так еще давать не начали.

– Дело не в этом.

– Ты не знаешь, с кем связываешься. Я ничего не смогу сделать, и никак тебе не помогу. Если будешь стоять на своем, то получишь огромное количество проблем. Уж поверь мне, лучше не рискуй. Парень твой молодой совсем, выйдет – еще тридцати не будет, родители помогут на ноги встать, найдет свое место в жизни. А ты окажешься никому не нужной. С клеймом. У нас город маленький, уже ленивый не обсуждает твое якобы изнасилование. Никогда замуж не выйдешь, подумай, кому такая нужна? Карьеру не построишь. Родителей пожалей, им уже и так людям в глаза стыдно смотреть.

Я понимаю, что чем меньше город, тем сильнее чувствуется в нем влияние тех, кто у власти. Люди наверху руководят мнением толпы. Толпа – ведомая, идет, куда направишь. И топчет таких, как я, плывущих против течения.

В этот же вечер я звоню Ваниным родителям и ставлю перед фактом, что если они не будут меня лучше поддерживать, то сдамся. Просто не могу. Я маленькая, слабая, против меня целый мир. Я стараюсь, но чувствую, что начинаю прогибаться.

Предсказания завуча начинают сбываться. Постепенно из подающего надежды молодого педагога с красным дипломом я превращаюсь в… шлюху. Работаю преимущественно со старшеклассниками, среди которых пошел слушок, который постепенно достиг ушей их родителей. На стол завучу посыпались жалобы и просьбы дать классу другого учителя. Благонадежного. А то я пример плохой подаю детям. Я ходила по своим преподавателям в университете, собирала рекомендательные письма. Представьте себе, понадобились!

За моей спиной поначалу шушукались школьники, затем коллеги. Мужская составляющая нашего коллектива рискнула позволять в мою сторону балансирующие на грани пошлости шуточки, и руководство спускало это с улыбкой на тормозах. Я молчала. Не плакала, не ругалась. Только волосы перестала убирать в прически, за распущенными проще прятаться, они на лице теперь у меня постоянно, тонкими прядями перед глазами. Меня не увольняли, это было бы слишком очевидным прессингом, мне создавали невозможные для работы условия.

Каждый педсовет – испытание. Что бы ни сделала – ко всему придираются, все не так и все не то. Весь коллектив не заполнил электронный журнал – проверку начали с меня, и на мне же закончили. Публично отчитали при всех. Коллеги позволяют себе брать мои журнал и планы, черкать, писать комментарии. Затем, на планерках, критикуют и ставят в отрицательный пример.

Из моего ежедневника одна за другой исчезли записи о запланированных внеклассных занятиях: от моих услуг отказывались без объяснения причин, что ощутимо полоснуло по заработку. Я по-прежнему оплачивала коммуналку и Люськины допзанятия, поэтому на личные нужды практически ничего не оставалось.