В общем, наладил он контакт с Гавриковым. Старлей быстро сообразил лучше ему с прапором не ссориться. Полки в военторге вымели, паек уж полгода не давали, а в хозвзводе всегда чем-нибудь можно разжиться - то ли бараньей ногой, то ли свежей рыбой.
"Ну что ж, Варфоломеев, ежели действительно захочешь прямо после дембеля махнуть в Ерусалим, скажи. Но не позже конца августа. Идея, высказанная Гутманом, стоит, чтобы над ней подумать. А чо? Поедешь на Исаке. Представляешь, идет Исак под седлом, с вьюками - и ты в рясе и клобуке меж горбами. В руках прутик для порядку. Красота! Сам бы пошел, да с Богом у меня плохие отношения", - заметил Харченко.
Всю весну и лето в свободное от работы время я учился ходить под седлом (спасибо Бабаю и маме Гюльсен), делал самостоятельные марш-броски. В общем, готовился.
В мае пришло новое пополнение. Попал к нам в скотники один переросток. Из самой столицы. Худой, нервный какой-то. Что-то он там натворил, так его сунули в армию отсидеться, чтобы был срок давности. Состоял в каких-то там бригадах, которые против жидомассонов. Все показывал картинку в журнале, где он на переднем плане на демонстрации в белой майке с надписью "Долой Тел-Авидение". Еще он рассказывал, что жиды споили русский народ и хотят его погубить, захватить его земли и власть над ним. Это он, де, прочитал в книжке, написанной одним профессором. Варфоломеев Иоанн Денисович, как командир, заметил ему, что в армии он должен служить Родине, а не заниматься пропагандой. Это дело замполита. Что же касается спаивания, то ему кажется, пьет рядовой Ерохин (так его звали) по собственному желанию и никто его к этому не принуждает, ибо кроме меня в подразделении евреев нет. На что Ерохин заметил, что Варфоломеев тупой деревенский валенок. Младший сержант Варфоломеев, хоть и христианин, долженствующий все прощать и даже подставлять другую щеку под удар, все же наказал Ерохина (за нарушение дисциплины), но не строго. Два наряда вне очереди - чистить хлев.
Когда младший сержант Варфоломеев вышел, обозленный Ерохин ударил меня и обозвал жидовской мордой. Я очень рассердился. Как раз я во второй раз пережевывал жмых. Во рту у меня была густая липкая желтая масса. И я плюнул. Прямо в лицо Ерохину. Он потом долго отмывался - все боялся, что у него глаза вытекут. Больше он меня не трогал. А вообще его все в нашем хлеве невзлюбили. Миттеран все норовил его куснуть, Маргарет - лягнуть, Мефодий - боднуть. Вас-Вас говорил, что от него дурно пахнет. Гнилой мочой. Наверно, он писает по ночам под себя. И потому рычал всегда на него. Его потом перевели исключительно на сортиры. Он всегда грозил, когда, мол, его товарищи придут к власти, всех нас сгноят в лагерях как злейших врагов русского народа, пособников ЦРУ и международного сионизма.
В начале августа Иоанн Денисович получил от Давида Ароновича приглашение посетить его в государстве Израиль, и, приняв окончательное решение отправиться в Святую Землю на мне, то есть как и положено, пешком, пошел к прапору Харченко.
Мое сердце ликовало в предвкушении путешествия и свидания с Кэмэл.
В конце августа в столице случилась какая-то заварушка, и к осени мы оказались как бы за границей России. Прапор Харченко сказал, что все это хуйня, и нашему предприятию не помеха, а, наоборот, благодаря генеральному бардаку, особо на границах, так даже лучше. В октябре, как стало холодать, прапор Харченко вызвал к себе Варфоломеева Иоанна Денисовича и сказал, что все в порядке с его бумагами, и на днях можно будет отправляться в путь, и что пойдем мы с караваном до места назначения. Там он выдаст документы и все прочее.
Действительно, через два дня появился Бабай ещё с пятью верблюдами. Ночью все пять верблюдов и меня, шестого, нагрузили вьюками, теми самыми зелеными ящиками, и на ночь глядя, мы тронулись в путь, то есть Варфоломеев и Бабай за проводника.
Путешествие к Каспию длилось почти месяц. Шли мы старыми караванными тропами. В степи уже гуляли холодные ветра, ночью даже бывали заморозки. Там, где мы вышли к Каспию, нас ждала самоходная баржа и прапорщик Харченко на новеньком джипе. Море мне очень понравилось. Я ещё никогда не видел столько воды. Жаль, что она была соленая.
Бабая с его верблюдами прапор отправил обратно, а мы погрузились на баржу со всеми ящиками и джипом.
Переход по морю мне не понравился. Когда под тобой качается пол - не очень приятно. Меня даже немного мутило. Прапор сказал, что нам ещё повезло - море не очень бурное, и это большая редкость в эту пору года.
Возле Баку на кавказском берегу высадились ночью. Там нас встречали пятеро кавказцев в папахах и с большим автомобилем. Они тщательно проверили качество упаковки каждого ящика, один вскрыли и вытащили оттуда цинковую коробку. Откупорили и её. В цинке ровными рядами лежали патроны. Ящики погрузили в автомобиль, отдали прапору чемоданчик и поехали. Только они удалились метров на двести, как этот самый автомобиль вместе с грузом и пассажирами взлетел на воздух в огне и дыму, разваливаясь на части. "Господи, что же это?! Спаси и помилуй", - прошептал Иоанн Денисович. "Это, Варфоломеев, значит - не рой другому яму, сам в ад попадешь. Так у тебя в Писании сказано?" - "Похоже". - "Вот поди сюда, - и прапор откинул крышку капота джипа. - Видишь этот пакет?" - "Вижу, - ответил Иоанн Денисович. - Это что?" - "Это - наша смерть. Пластиковая бомба с часовым механизмом, - и прапор вынул пакет из-под капота. - Думали, что, я складской прапор и меня можно запросто "заделать", штоб концы оборвать, падлы. Не на того напали. Все же я в Афгане в десантниках воевал. Предполагал, што они захотят нас убрать и принял меры. Заложил в ящик свой фугас. А как засек, что мне установили "подарок", я сам их и бабахнул". "Так убивец же ты, прапор, грех большой взял на себя", - "Нисколько, Варфоломеев. Только мера защиты. Так что совесть у меня чиста. А то что продал им патроны... Да, грешен. Но, как видишь, исправился. Теперь этими патронами никого не убьют. Как, зачтется мне это на том свете, Варфоломеев? Что молчишь?" - при этом прапор открыл чемоданчик. Внутри были ровно уложены пачки зеленых денег с овальными портретами какого-то мужика. Харченко достал несколько пачек и вручил Иоанну Денисовичу. - "Это твои. Ты их заработал, сопровождая караван. Вот твой паспорт, все чин-чинарем. Выдан в твоей Калужской губернии, настоящий, с визами - гостевой израильской и транзитной турецкой. Вот бумаги на Исака, что принадлежит тебе и со всеми необходимыми ветеринарными визами. Все подлинное. В твоей губернии чиновники недорого берут, но делают все, как надо. А это бумаги от Патриархата Московского, что ты есть паломник. Пойдешь с Исаком в Баку вот по этому адресу. Спросишь Абдуллу. Он мой сослуживец по Афгану. Проводит тебя до границы, поможет купить все, что нужно. Гражданскую одежду, припасы на дорогу и все такое прочее. Думаю, на границе ихней, то есть, азербайджанской, никакой охраны нету. Так что паспорт с визами предъявишь туркам. Дашь небольшой бакшиш. Одну бумажку. С них хватит. Абдулла же тебе укажет, к кому тебе нужно будет обратиться на той стороне. Тебя проводят до Измира. А там уж на пароход погрузитесь. И - до самой Хайфы. Пехом через Сирию и Ливан не ходи. И не думай даже. И Исака потеряешь, и тебе яйца оторвут, как узнают, куда ты направляешься. Денег тут тебе хватит. Еще и год-два сможешь без боюсь прожить в Святой Земле, если захочешь. Вот тебе ещё деньги, - достал пачку. - Передашь Гутману. Пусть спокойно учится. Хватит небось на учение. И нехай не думает, что тут одни только падлы и жлобы остались. Хороший он мужик, стойкий. С таким можно ходить в разведку. Ну вот и все." - "А ты куда же? Обратно в часть?" - "Не, Варфоломеев. Я уволился из этой нашей сраной армии. Поеду в Россию, займусь коммерцией. Льготы у меня как никак есть. Начальный капитал - вот он. Думаю, что это ещё и не вся моя доля из нашего общего всенародного капитала. Так что угрызений совести не чувствую. И ты также мысли, Варфоломеев. И Исак, и гроши эти - только малая толика того, што тебе положено. Будь здоров. Молись за меня и за нашу Россию".
