... И все же Тристрам в безопасности. Пендергаст знал это наверняка, потому что, после смерти Альбана, он предпринял дополнительные меры по обеспечению безопасности Тристрама.

Что происходило в уме Альбана? В чем заключался его план? Ответы – если там вообще имелись какие-либо ответы – могли лежать в этих развалинах.

Пендергаст вернулся к бетонной лестнице в переднюю часть дома. Она была сильно обгоревшей и без перил. Он осторожно поднялся по ней, одной рукой он скользил вдоль стены, почерневшие ступеньки зловеще скрипели под его ногами.

Второй этаж был в гораздо худшем состоянии, чем первый. Здесь едкий смрад чувствовался еще сильнее. Местами, во время пожара третий этаж рухнул на второй, создав опасное скопление обугленной мебели и обгорелых, расщепленных балок. В нескольких местах крыша зияла провалами, скелетами балок и голубым бразильским небом над головой. Медленно прокладывая себе путь через завалы, Пендергаст установил, что на этаже когда-то было три комнаты: офис или какой-то исследовательский кабинет, ванная комната и небольшая спальня, что – основываясь на некогда милых обоях и бортике колыбельки, валявшемся там – была задумана как детская. Несмотря на обгоревшие стены, разломы и провалившийся потолок, эта комната была отделана лучше, чем другие.

Спальня Даники – Даники и Альбана – должна была находиться на третьем этаже. От нее ничего не осталось. Пендергаст стоял в полумраке детской, размышляя. И решил остановиться на этой комнате.

Агент ждал там, не шевелясь, минут пять, затем еще десять. И потом – морщась от боли – он медленно лег на пол, игнорируя слой пепла, угля и грязи, который покрывал плитку. Он сложил руки на груди и позволил на мгновение взгляду пробежать по стенам и потолку, прежде чем закрыть глаза и застыть совершенно неподвижно.

Пендергаст был одним из ничтожной кучки практиков эзотерической умственной дисциплины, известной как Чон-Ран, и только одним из двух мастеров за пределами Тибета. С многолетней профессиональной подготовкой, обширными исследованиями, почти фанатичной интеллектуальной концентрацией, и знакомству с другими упражнениями для ума, такими как те из книги «Искусство памяти» Джордано Бруно, и «Девять уровней сознания» описанных в редкой книге семнадцатого века Александре Карэйма, Пендергаст развил в себе способность погружаться в состояние чистой концентрации. В этом состоянии – совершенно оторванный от физического мира – он мог сопоставлять в своем сознании тысячи разрозненных фактов, наблюдений, предположений и гипотез. Благодаря такому объединению и синтезу, он мог заново воссоздавать сцены из прошлого и ставить себя среди людей и мест, которые исчезли давным-давно. Такие упражнения часто приводили к поразительным выводам, недоступным любым другим способом.

Проблемой в настоящее время стала интеллектуальная концентрация, необходимость очистить свой ум от отвлечений, прежде чем продолжить. В его нынешнем состоянии, это было чрезвычайно трудно.

Во-первых, он должен был изолировать и ограничить свою боль, одновременно держа свой разум как можно более четким. Отрешившись от всего, он начал с задачи по математике: интегрирование e ⁻⁽x 2), числа «e» в степени минус «х» в квадрате.

Боль оставалась.

Он перешел на тензорное исчисление, одновременного решения в его голове двух задач векторного анализа.

Все равно боль осталась.

Был необходим другой подход. Дыша неглубоко, спокойно удерживая свои глаза полностью закрытыми, осторожно, чтобы оградить свой разум от того, чтобы признать боль, что протекала через его конечности, Пендергаст позволил крошечной, безупречной орхидее сформироваться в своем воображении. Минуту медленно вращаясь, она плавала в абсолютном мраке. Затем он позволил орхидее лениво распасться на составные части: лепестки, спинной чашелистик, боковые чашелистики, завязь и выступающая долька.

Он сосредоточил свое внимание на одной детали: лабеллум, нижний лепесток цветка, напоминающий по форме нижнюю губу. Пожелав остальной части цветка исчезнуть в темноте, он позволил лабеллуму расти и расти, пока он не заполнил все поле его умственного взора. И все это росло и расширялось с геометрической прогрессией, пока он не смог проникнуть до ферментов и молекул ДНК, и электронных оболочек в ее атомной структуре - и еще глубже, к частицам на субатомном уровне. Долгое мгновение он отрешенно наблюдал как самые глубокие и основополагающие элементы структуры орхидеи движутся по их странным и непостижимым орбитам. И потом – большим усилием воли – он замедлил весь атомный двигатель цветка, заставляя все бесчисленные миллиарды частиц неподвижно зависнуть в черном вакууме своего воображения.

Когда он, наконец, позволил лабеллуму исчезнуть из его сознания, боль ушла.

Сейчас, все еще в своем уме, он покинул несостоявшуюся детскую комнату, спустился по лестнице, прошел через закрытую входную дверь и очутился на улице. Дело было ночью, примерно шесть месяцев, возможно, девять месяцев назад.

Вдруг дом, из которого он только вышел, взорвался пламенем. Пока он смотрел – бесплотный, не в состоянии действовать, бессильный что-либо сделать, только наблюдать – горючее быстро разнесло пламя по третьему этажу здания. В переулке он увидел, как убегали две темные фигуры.

Почти сразу же потрескивание пламени смешалось со звуками женского крика. Собралась толпа, крича и истерически плача. Несколько мужчин пытались силой открыть запертую дверь при помощи подручных таранов. Им потребовалось не меньше минуты, и к тому времени, когда им это удалось, крики прекратились, и третий этаж дома был уже превращен в огненный лабиринт балок и раскаленных потолочных плит. Тем не менее, несколько мужчин – Пендергаст признал Фабио среди них – вбежали в дом, быстро сформировав цепочку с ведрами.

Пендергаст наблюдал бешеную активность в спектральной смеси интеллекта и памяти. В течение получаса пожар удалось потушить, но ущерб уже был нанесен. Теперь он видел фигуру, бегущую вверх по Рио Параноа. В этой фигуре он признал своего сына, Альбана. Но это был Альбан, которого Пендергаст никогда раньше не видел. Вместо привычной надменной, пренебрежительной и скучающей внешности, этот Альбан был безумно взволнован. Он выглядел так, будто пробежал длинный путь. Жадно хватая ртом воздух, он протиснулся сквозь толпу, продираясь к двери с номером 31.

Он был встречен на пороге его лейтенантом, Фабио, лицо которого покрывало месиво из сажи и пота. Альбан пытался пройти мимо него, но Фабио загородил дверной проем, яростно тряся головой, умоляя Альбана тихим и настойчивым тоном не пытаться войти.

Наконец, Альбан попятился назад. Для поддержки он положил одну руку на оштукатуренный фасад. Пендергасту, наблюдавшего глазами его разума, казалось, что мир Альбана должен вот-вот рухнуть. Его сын рвал на себе волосы; ударил закопченную дымом стену, испустив наполовину стон, наполовину вопль отчаяния. Это было столь глубокое выражение горя, которое Пендергаст никогда не видел - и не ожидал увидеть от Альбана.

А потом – совершенно неожиданно – Альбан изменился. Он спокойно выпрямился, почти неестественно так. Он взглянул на разрушенный дом, еще дымящийся, его разрушенные верхние перекрытия представляли собой тлеющие угли. Он повернулся к Фабио, задавая ему точные вопросы тихим, настойчивым тоном. Фабио прослушал их и кивнул. А потом повернулся и растаял в боковом переулке.

*

На мгновение сцена, развернувшаяся в голове Пендергаста, исчезла. Когда он снова стал видеть, положение изменилось. Теперь он был за пределами района - на самом верхнем уровне Города Ангелов: у закрытого, огороженного комплекса, из которого он пришел не более часа назад. Теперь, однако, он больше походил на военный лагерь, чем на место жительства. Двое охранников патрулировали забор; кинологи с собаками, одетые в тяжелые кожаные перчатки двигались взад и вперед вдоль периметра двора. Окна верхнего этажа центрального здания были ярко освещены; разговор и резкий смех доносились из них. С его точки обзора, в тени через дорогу, Пендергаст увидел силуэт большого грузного человека, быстро движущегося перед одним из окон. О’Пунхо – Кулак.