— Ты врешь, Джордан. Как минимум одна буханка точно нашла свою смерть в твоем желудке.

Я машу на него лопаткой, как старая училка. Я всего на три года старше его, но чувствую себя наполовину его матерью, наполовину старшей сестрой.

— Я ничего не могу поделать, твоя выпечка практически уничтожает весь мой самоконтроль. Это действительно твоя вина. Так что сделай две буханки. Тогда это устроит нас обоих.

Молодой человек ухмыляется мне через плечо, его ярко-голубые глаза мерцают озорством, когда он толкает дверь.

— Мальчишка, — бормочу я и начинаю делать две буханки.

Обычно Джордан стоит за прилавком рядом со мной. Утром я пеку, прежде чем мы открываемся, и, когда рабочий день подходит к концу, то заканчивается он вот так. Мне пришлось поставить все точки над «i» в самом начале, чтобы не работать до изнеможения. Но жители любят тыквенный хлеб, и я чувствую, что не должна бросать это.

Так что я нарушаю свои собственные правила и выпекаю в течение дня, пока не распродам все. Кексы являются лакомством для меня. И они не попадают под правила.

По крайней мере, вот что я говорю себе, когда в конечном итоге делаю их большинство из дней.

Как только кладу хлеб в духовку, я беру кексы на толстом, белом, керамическом блюде и несу в зал. Подхожу к двери и вижу свою милую нервничающую пару, их переплетенные пальцы на столе и улыбки. Люблю это.

— Латте и зеленый чай, Эм, — Джордан кричит через плечо, когда я расставляю маффины за стеклянной витриной.

— У вас есть тыквенный хлеб? — спрашивает клиентка, и я начинаю выполнять заказ.

— Сожалею. Мы все продали, — Джордан извиняется, и я дарю виноватую улыбку.

— Это мой любимый. Ну, не самый любимый. Мне также нравится шоколадный торт. Ох, и клубничное песочное печенье весной. Ох... персиковый пирог летом тоже! — взволнованно восклицает она, улыбка до боли расползается на моих губах.

Я оборачиваюсь и пододвигаю к ней ее напитки. Она постоянный клиент, преподаватель, я так думаю. Анна.

— Анна, мне нужен час-полтора, чтобы выполнить ваш заказ, — говорю я, в то время как Джордан берет ее деньги.

— Я буду ждать. Спасибо, Эмили, — девушка отзывается с теплотой в голосе, и эта теплота сделала мой день.

Я переключаю внимание с Джордана, принимая заказы, ряды наших клиентов редеют. Еще есть постоянный поток клиентов в течение дня, так что не бывает ни одного свободного столика. Моя нервничающая пара заказала еще латте и тыквенного хлеба через два часа после встречи. На этот раз я нарисую два сердца, и подарком мне будет их смех, когда я принесу им кружки любви.

— Ты такая сентиментальная, — отчитывает меня Джордан, пока я двигаюсь обратно к прилавку, который стоял в этом кафе с тех пор, как оно было построено в начале 1900-х годов.

Хотя оно и реставрировалось бесчисленное количество раз, но блеск и тепло, которое оно дарит, до сих пор захватывает дух.

Я толкаю Джордана локтем в бок и принимаюсь переставлять тающие пирожные и выпечку за стеклянную витрину у конца прилавка.

— Эм, ты должна признать, что у тебя самые радужные перспективы на жизнь.

— Ты просто брюзга, — фыркаю я, выкладывая последние две буханки тыквенного хлеба на передний план.

— Кто, черт возьми, называет кого-нибудь брюзгой в твоем возрасте? Тебе двадцать восемь или девяносто?

— Хорошо. Ты придурок, Джордан. Так лучше? — насмехаюсь я, вставая и приглаживая мой грязный, темно-серый фартук вниз.

— Ты только что назвала меня придурком? — спрашивает парень в ужасе, его большие голубые глаза выкатились под копной белокурых волос, явно нуждающихся в парикмахере.

Я поднимаю бровь, скрестив руки на груди. Это сестра-брат — часть наших отношений. Он толкает меня, но я не двигаюсь с места, тогда Джордан изображает удивление.

— Я думал, что ты ругаешься только, когда пьешь текилу. Ты уже потягиваешь соус на кухне?

— Да, это дает мне силы выдерживать тебя каждый день, — говорю я с сарказмом.

Парень протягивает ко мне свои длинные, мускулистые руки и кладет их на плечи, не забывая положить подбородок на мою голову.

— Ты бы не знала, что делать без меня, — бормочет он в мои волосы.

— Нет, не знала бы, — говорю я со вздохом, обнимая его за талию.

Джордан — мой лучший друг. Он, наверное, лучший друг — кроме моей мамы — который когда-либо у меня был. Мы пререкаемся и дразним друг друга почти постоянно, но, когда доходит до дела, мы не боимся показать свою любовь.

Я переехала в Блаффсайд из пригорода Канзас-Сити после того, как моя мать умерла. Она боролась с раком молочной железы почти десять лет. Я горжусь, что стояла рядом с ней, помогала держаться, но так и не смогла больше оставаться там, когда она ушла.

Слишком больно было находиться в доме без нее. Я трачу три часа на езду, чтобы навестить бабушку с дедушкой и отца раз в пару месяцев. Они понимают, почему я ушла. До того, как в моей жизни появился Джордан, моим лучшим другом была мама.

Она всегда была моей матерью, заботливой и доброй, строгой и оберегающей, но я могла поговорить с ней, как с подругой. Даже будучи подростком, я проводила свои выходные вместе с ней, смеясь и шутя. Даже когда она была больна, мама никогда не теряла искру. В ее зеленовато-золотых глазах горел огонь. До тех пор, пока она не сделала свой последний вздох, он оставался. И когда тот ушел, часть меня умерла.

Джордан принес обратно свет в мою жизнь. Я действительно не знаю, что буду делать без него. Он это тоже знал, когда сжимал меня крепко в объятиях. Прочистив горло, я выворачиваюсь из рук Джордана, чтобы поприветствовать клиента.

— Что я могу для вас сделать? — спрашиваю я коротко. Мне не нравится Сара. Она работает в бутике по улице вниз от магазина. Одевается красиво и модно — так, как ей нравится. Я зашла к ней в бутик, как и в любой другой, расположенный на улице Крест, главная дорога, которая проходит через центр города, где расположены все магазины — когда только-только открылась.

Я взяла все кексы и кофе. И чувствовала себя, как Красная Шапочка с корзинкой в руках и моим красным шарфом, обмотанным на голове.

Сара взглянула на меня и высокомерно вздернула нос. Ее слова были достаточно вежливыми, но выражение лица было таким, как будто я помочилась на ее пол. Я предложила ей свое угощение и умчалась оттуда со всех ног. Когда я вышла и перешла на другую сторону, то увидела, как она выбросила кексы в помойку. Я чувствовала себя, как Большой Плохой Волк, но ничего не сказала и не сделала. Просто продолжила свой путь к другим магазинам. Это были чертовски хорошие кексы!

Кафе просто искрит от напряжения, когда она приходит. Я не хожу в ее бутик Тайлоред, и поэтому она редко заходит сюда выпить кофе. Когда она приходит, я прошу Джордана обслужить ее. Сегодня не повезло.

— Обезжиренное карамельное латте, но без кофеина и сахара, — она говорит, как будто я должна была все запомнить.

— Было проще заказать воду, — слышу я ворчание Джордана себе под нос.

Я прячу ухмылку, записывая ее заказ. Не стесняйтесь, заказывайте кофе, которое вам нравится. Мне нравится старый добрый американо и меня не волнует, что пьют другие люди. Чем бы дитя ни тешилось. Джордан считает, что если ты заказываешь кофе и рассказываешь ему, что ты не хочешь, чтобы в нем было, то заказывать кофе смысла нет.

— Так, какие планы на осенний фестиваль? — спрашивает она, щелкая своими ухоженными ногтями по прилавку, перебрасывая шелковистые каштановые волосы через плечо. Как может кто-то такой красивый быть таким уродливым внутри?

Я услышала однажды, как она разговаривает по телефону. Она говорила об одной своей сотруднице, которая набрала вес. Алисия Грэвс — милая девушка из города. Она обожала Сару и всегда хотела работать на нее с тех пор, как открылся Тайлоред, хоть и весила, около 100 фунтов.

Я понятия не имею, что Сара говорила в тот день. Но несколько дней спустя Алисия оказалась без работы. Я видела ее в городе. Девушка выглядела как скелет, и маленький город наполнился слухами о том, что у нее какое-то расстройство желудка. Я должна винить Сару за это? Не знаю. Но виню.