По зэковским правилам, если кого-то при посторонних посылали на х..., то это означало как обвинение в том, что тот, кого послали, есть пидор, и его нужно отправлять жить в гарем к другим пидорам. Если это было не так, то тот, кого послали, должен был завалить того, кто его послал, и тогда обвинение считалось ложным. Но бывало и так, что такое матерное ругательство могло вылететь в разговоре при посторонних случайно. В таком случае, тот, у кого оно вылетело, должен был при всех взять свои слова назад и извиниться при этом перед тем, кого он случайно послал на эти три русские буквы. В таком случае инцидент считался исчерпанным. По-видимому "щеглу" Моцарта это хорошо растолковали ещё на тюрьме грамотные зэки.
Моцарт же с Вилеем частенько в разговорах между собой на объекте ЖБК могли употребить друг к другу выражения типа "да пошёл ты на х...", "да кусай ты сам за х..." и тому подобные. Зэки знали, что оба они не пидоры, и не обращали на это особого внимания, считая, что пусть "козлы" сами себя х...сосят, так им и надо. Однако в самой зоне, в секторе или в бараке, такого от них никто никогда не слышал, потому что там случайно мог услышать это и кто-либо из другого отряда зоны.
И в этот раз Моцарт послал своего "щегла" на три буквы как бы по своей старой козьей привычке, но "щегол", хоть он был и молоденький паренёк, дорожил своей честью. Он не стал больше жить в "кильдыме" Моцарта, уйдя от него в "общий кильдым", и, как говорили, раза два ещё при посторонних требовал у Моцарта взять свои слова назад. Однако Моцарт просто отмахивался от него, как от назойливой мухи, и даже ещё один раз послал его на три буквы.
В этот день Моцарт выехал на объект во вторую смену, а его бывший "щегол" работал в первую смену. На объекте ЖБК, работавшему в три смены, следующую смену зэков привозили из зоны на двух фургонах, а через некоторое время, минут через пятнадцать, по громкоговорителям объявлялось о выходе на посадку предыдущей смены зэков. Таким образом, на объекте минут десять-пятнадцать находились зэки двух смен.
В это время и нажал кнопку входного звонка в "кильдым" Моцарта его бывший "щегол". По-видимому "щегол" ещё раз спросил у Моцарта, будет ли тот при посторонних извиняться перед ним, взяв при этом свои слова назад или нет. А когда тот ответил отказом, то "щегол" засадил ему в сердце заточенный для этого кусок арматуры. После этого Моцарт как-то смог закрыть дверь, дойти до телефона, который был связан с вахтой, и снять телефонную трубку. Сказать он уже ничего не смог, потому, что упал замертво.
После того, как фургоны с зэками первой смены были отправлены в зону, дежурный прапорщик обнаружил, что телефон на вахте не работает, так как в трубке слышались лишь короткие гудки. Он вышел за вахту и, позвонив откуда-то с другого телефона, вызвал с комбината дежурного телефониста для ремонта. Естественно, что дежурный телефонист прибыл не мгновенно, и ему понадобилось много времени, чтобы найти причину, почему телефон на вахте не работает. Когда выяснилось, что эта причина находится в закрытом на замок "кильдыме" Моцарта, то дверь пришлось открывать при помощи бензореза. В "кильдыме" возле стола лежал мёртвый Моцарт с торчащим из груди куском арматуры, а над ним висела на проводе трубка с телефона, стоящего на столе.
Но для Игоря была важна не смерть Моцарта. Ему было безразлично то, что какой-то "козёл", пусть даже и не очень борзый, раньше времени отбросил свои копыта. Важным было то, что это случилось в то время, когда дежурным офицером на ЖБК был Михалыч. А его-то как раз на ЖБК и не было. Естественно, что в начале своего дежурства он приехал на объект, но вскоре сказал, что ему нужно сходить куда-то "по служебным делам", и ушёл. Его искали всю ночь, звонили к нему домой по телефону, но его жена отвечала, что он дежурит на работе. А под утро он пришёл на вахту, где уже были и другие офицеры из зоны, и было видно, что он с похмелья. Это уже означало, что у него предвидятся очень крупные неприятности по работе. И совершенно естественно, что это значительно повлияет и на жизнь Игоря в зоне. Такой вот "подарочек" на ближайшее будущее был им преподнесён от Моцарта.
НОВЫЕ СОБЫТИЯ
Эта осень и половина зимы, как оказалось впоследствии, были последними из того времени, когда Игорь выезжал на ЖБК. Но это время, также как и весь срок Игоря, не были лишены довольно-таки памятных для него событий. И это же самое время было именно тем временем, когда Игорь, имеющий реальную возможность чаще видеться со Светланой, не мог позволить себе делать этого потому, что сильно опасался за то, что это может навредить его любимой. Он прекрасно знал, что в зоне везде есть глаза, уши и болтливые языки, а болтливые языки рано или поздно могут донести увиденное и услышанное кем-либо и до работников оперативно-режимной части. И тогда на его Светлану свалятся большие неприятности.
Первое время Игорь выезжал на ЖБК в первую смену. В это время он раз в две недели просил Бузая занарядить его в третью смену. Тогда он утром после ночной смены приходил к Светлане в её кабинет. Светлана опять начала просить его согласиться прийти к ней как-нибудь в субботу, чтобы, провести с ней почти весь день в кабинете кардиологии, да к тому же и с шампанским. Игорь по-прежнему не соглашался с этим.
Однажды в пятницу, после приезда с ЖБК, Игорю сказали, что его спрашивает какой-то зэк у входа в их барак. Игорь вышел. К нему подошёл незнакомый ему зэк и, сказал, что его попросили передать Игорю маляву. Он достал пачку "Примы", вынул из неё и передал Игорю свёрнутую несколько раз до размера сигареты бумажку.
- От кого? - тихо спросил Игорь.
- От зубнички, - так же тихо ответил зэк, и, развернувшись, быстро пошёл к выходу из их сектора.
Зайдя опять в барак, Игорь заглянул в умывальник, и, увидев, что там лишь три зэка из их отряда, зашёл туда. Умывальники во всех отрядах считались ещё и местом для курения. Для этого в каждом из них была длинная лавка, стоявшая у стены с тремя окнами. Посреди умывальника в их отряде стояла большая четырёхугольная урна для мусора и окурков, с двумя ручками, чтобы её можно было выносить двум человекам, сделанная из листового металла на местной промке.
Мужики сидели на лавке и курили, переговариваясь о чём-то незначительном. Игорь достал сигарету, прикурил её и стал возле урны так, чтобы ему были видны и окна и входная дверь. Затем он незаметно развернул маляву, которая была у него всё время в руке. На ней было написано: "Игорь, приходи в субботу. Я принесла шампунь и всё прочее. Светлана". Почерк был женский, и он сразу же отпечатался в памяти Игоря. Он зажёг спичку и поджёг бумажку, держа её над урной в руке до тех пор, пока она сгорела, чуть ли не полностью. Остаток догорел в урне. Зэки, курившие напротив, даже не подали виду, что они это видели. Они уже хорошо знали, что в зоне не стоит показывать авторитетным зэкам то, что ты видел что-то из того, что те делают. Это может привести и к каким-нибудь неприятностям в будущем. А так, - ничего не видел, ничего не знаю, - и всё нормально, как и было.
Игорь стоял и курил сигарету, хотя ему хотелось бросить её в урну недокуренной, да ещё и плюнуть с матом ей в след, с расстройства. Но он не показал никакого вида своего душевного волнения, чтобы у троих куривших рядом зэков вообще стёрся из памяти даже эпизод о том, что Игорь сжёг какую-то бумажку. Он стоял спокойно и курил, а внутри его бушевал ураган.
"Ну, что она творит? Ну, как ребёнок в детском саду, - с возмущением думал он, - Передала записку с каким-то зэком. Кто он и откуда? Кто даст гарантию, что он сам не читал её и не скажет о ней больше никому? В записке и моё имя, и её имя. Всё ясно, - кому придти, когда придти, и куда придти. Какую шампунь? Она же и на воле дефицит, её у нас не выпускают, она вся импортная, а ты принесла её зэку в зону. Но зэков же стригут наголо. Зачем им шампунь?! Да ещё и выбрала субботу, чтобы отдать её и "всё прочее". Что это "всё прочее"? Ну, полная раскладка, даже для дурака, а не для работника оперчасти. Ну, дитя! Ну, ребёнок! Да ещё и глупый ребёнок! Да если "там" узнают, что ты писала такую записку, тебя же сразу начнут "пасти". Ты и не заметишь этого. И меня также будут "пасти", когда я буду приходить к тебе. Дай бог, чтобы "там" не узнали ничего об этой маляве".
