– Завтра воскресенье, Гвидо, – пожевав губами, сказал отец. Будто он мог об этом забыть. – Открываемся позже. Ты сможешь поспать.
Это что ещё за приступ добросердечия? Решил защитить его от Сабрины и Джулии? Смешно.
– Да, знаю.
– До восьми точно. Выспишься.
– Хорошо.
– Больше сил будет, чтобы к экзаменам подготовиться.
– Ага.
– Э-за-ми, – пролепетала Лиза. Мать, умилённо улыбнувшись, послала ей воздушный поцелуй.
Головная боль усилилась, грозя сожрать его изнутри.
– Тебе вообще надо бы больше времени уделять учёбе, – ораторски дирижируя вилкой, продолжил отец. Гвидо раздражало каждое его слово, каждый жест – так сильно, что сводило скулы, а пальцы под столом сами собой сжимались в кулаки. – Если я чересчур напрягаю тебя в магазине, скажи мне.
О да, конечно. Беда в том, что он говорил уже тысячу раз – и все эти разы заканчивались скандалом. С фактами не поспоришь: куда проще выезжать на сыне, чем платить второму продавцу.
– Нет. Всё окей.
– Ты уверен?
– Да.
– Точно?
– Точно.
– Отец Луки мне сказал, что балл за последнее эссе у него был выше всех в вашем классе, даже выше этого псевдогения Нунцио, – отец хмыкнул. – Лука. Снова не ты.
Гвидо промолчал, поскольку не знал, что на это ответить. Опустил взгляд на свои руки – и с удивлением увидел, что они дрожат.
– Не думаю, что Лука умнее тебя. Значит, ты просто ленишься, – заключил отец, и вилка у него в пальцах описала замысловатую петлю. Масляно-жёлтый отблеск солнца лежал на этих пальцах; Гвидо колотило уже без шуток. – Надо больше стараться.
– Да.
– Без стараний не поступить в университет.
– Уни-ситет, – протянула Лиза, провозя по столу пластиковую фигурку пони. Сабрина неотрывно глядела на часы и грызла только что накрашенные ногти; мать пила виноградный сок в полной безмятежности, явно не замечая её терзаний.
– Знаю.
– Нунцио, может быть, возьмут на льготных условиях – потому, что он очень старается. И Анджело тоже.
– Ага.
– Нужно пользоваться шансами, если они даются тебе, – размеренно произнёс отец.
– Верно, – с ноткой открытия подтвердила мать, точно мысль была сумасшедше новой и мудрой.
– И нужно думать не только о себе. Люди, которые окружают тебя, чего-то от тебя ждут. Ты причиняешь им боль, когда их разочаровываешь, Гвидо. Нужно больше…
Что-то щёлкнуло у него внутри, огненный шар вспыхнул в животе, а дрожь стала невыносимой. Он не помнил, как вскочил со стула – только увидел, как побледнела напротив Джулия, и услышал тоненький, испуганный плач Лизы.
Уйти уйти скорее уйти. Уйти, пока ОНО не сделало ещё что-нибудь.
Урод. Чудовище.
На чашке Сабрины красовалась «открыточная», типично туристическая фотография Сорренто с цветными виллами. Хотелось схватить эту чашку и бросить её в окно.
А ещё лучше…
Нет.
– Я понял! – то ли сказал, то ли вскрикнул Гвидо, тяжело дыша. – Понял – зачем сто раз повторять?!
И ушёл к себе, постаравшись не хлопнуть дверью. Дрожь унялась нескоро.
Ему безумно, с необъяснимой силой хотелось найти ту девушку-китаянку. С какой-то стати он верил, что завтра она снова придёт.
НЕАПОЛЬ – ПОМПЕИ
1
Поездку в Помпеи они запланировали на первые же выходные. По её меркам, конечно, и остальные дни разве что с натяжкой можно было назвать буднями, а рабочими буднями – и подавно… Но это уже детали и придирки. Чего требовать от народа, который закрывает половину магазинов и кафе на центральных улицах, едва начинает накрапывать дождь?
Хотя в этом тоже есть своя логика, если вдуматься. Как и в том, чтобы пешеходы, устав ждать, разом ломились на красный свет – а водители, оглушительно сигналя и ругаясь, всё же их пропускали. И в том, чтобы прямо в толпе срезали сумки, а в пекарне махали рукой, если не окажется сдачи: non ti preoccupare17, мол, принесёшь завтра. И плевать, если не принесёшь.
Пресловутый «человеческий фактор». Она не любила канцеляризмы, но этот шёл Неаполю, как красное платье их колоритной Лауретте.
Итак, настали первые выходные. После очередного столкновения с дамой-профессором, которая драматично воздевала руки и закатывала глаза, обнаружив в раковине чей-то волос (и её тоже можно понять – это, как ни крути, нарушение мирового порядка), Вика и Нарине углубились в хлопотливые сборы вещей. Деньги, документы на всякий случай, вода, бутерброды, карты окрестностей… Она изучала расписание поездов, когда в затылок ей прилетел какой-то вопрос о еде.
– А ты с собой ничего не возьмёшь? – Вика стояла тут же, на кухне, и нарезала местную, архи-натуральную и супер-безвредную, колбасу, пританцовывая под песню в наушниках. – Мы же надолго.
Она растерялась – как терялась всегда при отдавливании старой мозоли. Говорить о своих сложностях с питанием было так же неловко, как о какой-то неудобной болезни. Наверное, примерно так же чувствуют себя люди с геморроем или проблемным мочевым пузырём: вроде бы и стыдиться нечего, не твоя, в конечном счёте, вина, – но и вслух не признаешься.
– Возьму яблоко, – отважно сказала она. Вика сделала скептическое лицо, но, слава небу над собором Сан-Дженнаро, ничего не ответила. Вике не понять, какую глобальную работу пришлось провести над собой, чтобы запланировать даже это яблоко.
Вике не понять, потому что она нормальный человек.
Сопротивляться неаполитанским круассанам, миндальным корзиночкам и пицце (особенно пицце) было и без того нелегко. И ещё сложнее – зная, что ей на самом деле нельзя сопротивляться.
«Горе от ума», говорила мама. И это уже давно не походило на шутку.
– Хотелось бы на Везувий, – мечтательно потянула Нарине, расправляя на столе карту. Её толстая чёрная коса живописно лежала на плече – хоть сейчас на холст. «Армянка в Неаполе». Экзотично. – Подняться к кратеру. Я слышала, он до сих пор иногда дымится.
– И там жуткий ветер, – вздохнула Вика. – Но можно взять автобус. Сейчас-сейчас, я находила на каком-то сайте…
Вика, во всём желавшая походить на коренную итальянку, постоянно говорила: «взять» автобус или поезд18, произносила (по-русски) «Наполи» и «в Падову». Это вызывало одновременно и уважение, и плохо контролируемый смех.
– Я лучше сразу в Помпеи, – неуверенно сказала она. Кратер Везувия – это, конечно, здорово, но рисковать жизнью лучше бесплатно, не отдавая кровные одиннадцать евро. Везувием ей больше нравилось любоваться издали, бродя по набережной; то ли исторические ассоциации давали о себе знать, то ли обывательский инстинкт самосохранения. – Вы не против?
Нарине по-кошачьи сморщила нос. Её явно влекло к Везувию что-то личное – возможно, подавляемая (ради жертвы журналистике) привязанность к готической английской литературе.
– Ах, а мне так хотелось. Ты подумай только – можно заглянуть прямо туда, разве не здорово?
Прямо туда. В дуло пушки. В нутро ядерного оружия. В смерть.
Как объяснить соседкам, что ей уже надоело туда заглядывать?
– Я сразу в Помпеи, – она улыбнулась, чтобы ненароком не напугать их. – Лучше подольше поброжу там, одна. Не переживайте.
2
Уже на платформе, перед дверями в поезд, заворчал вибрацией телефон. В тот день ей пришло – почти одновременно – три сообщения.
Первое было от Т.
«Ты там как?» В меру по-дружески, в меру небрежно. Единственный вопрос за много недель. Будто шуба, щедро отделённая боярину с царского плеча.
Отчего так гадко?..
Она долго думала, что ответить; потом написала (сохраняя видимость отрешённости): «Спасибо, хорошо», – и сразу же закрыла диалог.
Второе, разумеется, от мамы. В последнее время они редко общались, потому что даме-профессору даже шёпот по телефону казался слишком громким, отвлекая её от самой нужной в мире работы – обучения итальянских студентов Ему, Великому и Могучему русскому языку. Её собственные беседы с подругами (по видеосвязи, без всяких наушников), очевидно, были явлением другого порядка. Что дозволено Юпитеру, как говорится.
