- С женой не развелся? - спросил Архип.
- Не-ет,- удивленно ответил Хурдин.
- Видишь, какой ты, одна жена - и навек. А у нас Юрка Силяев шестую привез. Не хочешь?
И шел рассказ о Юрке Силяеве. На хуторе было тихо. В жарком полудне дремали дома, смежив ставнями очи. Высоко над головой, где-то в синей глуби, слышался перезвон щуров, золотистых, невидимых в золотом же солнечном свете.
Дребезжа подкрылками, прокатил мимо мальчуган на старом велосипеде, поздоровался. Позади велосипеда катилась тележка с зеленым сеном. Мальчик крутил педалями и урчал негромко, изображая работу мотора. Перед невысоким бугром он замедлил ход, тем же урчаньем изобразил переключение передачи на низшую и медленнее пошел в гору. Хурдин улыбнулся.
Несколько минут спустя мальчик появился вновь, теперь уже с пустыми ведрами, которые позванивали в такт велосипедному бегу. Возле колонки, рядом с Архипом и Хурдиным, мальчик остановился, голосом передав еще мгновение работающий и затем смолкший двигатель. Он вновь поздоровался и, сняв с руля ведра, начал набирать их. Двухколесный конь его отдыхал, лежа на боку.
Хурдин глядел на мальчика и ждал: что же будет делать он с полными ведрами да еще велосипедом. Велосипед был небольшой, подростковый, а парнишка и вовсе невеликий, лет десяти. В стареньком спортивном костюмчике, в кепочке с синим козырьком, тонкорукий и смуглый, он тоже поглядывал на Хурдина, но коротко, словно невзначай. И так хорош был этот любопытный и диковатый мальчишеский взгляд, что Хурдин улыбнулся. Мальчик опустил глаза.
Ведра были полны. Расставив их на земле друг против друга, парнишка велосипед меж ними провел и, ловко подняв, подвесил ведра на рогульки руля. И, не забыв натужным урчаньем завести мотор, тронулся с места. Он покатил, а ведра покойно висели на руле, не качаясь.
- Ловко...- вслух удивился Хурдин.
- Чего? - не понял Архип.
- Воду везет.
- А-а, Сережка... это парень еще тот. Он и спит с этим велосипедом в обнимку.
- Чей он? - спросил Хурдин, ожидая услышать знакомую фамилию.
- Не наши, приблудные. Переселенцы. Отец у него сидит. Мать с четырьмя осталась. А вот Райка Кривошеина летось чего отчудила. Муж ее пил...
Хурдин проводил глазами мальчика. Тот неподалеку жил, в единственном на весь хутор казенном дому.
Когда-то поставили щитовой домик для детского сада. Всех детишек туда записали, навезли харчей, воспитательниц наняли, заведующую, поваров. Открывали садик торжественно. А хуторская малышня, отзавтракав в новом дому, разбежалась. И никакими силами нельзя их было удержать. Да и как втолковать хуторской ребятне, справедливо считавшей всю округу родным своим домом, чем привлечь их к четырем дощатым стенам да тесному дворику? Не было такой узды. И, неделю промучившись, детский садик благополучно закрыли. А в щитовом домике время от времени стал проживать всякий приблудный люд.
Речам деда Архипа дала укорот бабка. Не выходя из ворот, она вопросила:
- Я воды ныне дождуся, цимбала моя медовучая?
Дед Архип, ведра ухватив, затрусил домой. Хурдин пошел к магазину и клубу.
Отсюда, со взгорья, хутор был виден весь. Три десятка домов его лежали почти кольцом, повторяя прихотливый изгиб речки Ворчунки. К воде спускались огороды, сады, дома поднимались выше, а на самом взлобье стояли вразброс магазин и клуб, колхозная контора, амбар и кузня, круглый дом бывшей школы. Вечные седые вербы дремали над речкой, затеняя своей куделью воду. Сизая полынь на бугре в жарком полудне источала душную горечь. И тихо было на хуторе, так тихо, что невольно искал глаз живую душу: человека, скотину иль птицу. Искал и находил: телята паслись там и здесь, меж дворов; за речкою, в теплом ерике, белели гусиные стада; оттуда же, от летнего стойла, шли бабы с сияющими в солнце подойниками.
Хурдин купил водки, дождался мать.
- От Архипа ослобонился? - с усмешкой спросила она.
- Он мне рассказал...
Домой шли не прямиком, а улицей, мимо дворов, любой из которых вроде еще недавно был своим - родня здесь жила и друзья-товарищи - все знакомые. А теперь вот...
- Зрянины? Живут старики... Макарьевна одна осталась,- рассказывала мать. - Виктор Тарасов на станции, Настя в городе.
Казалось, еще вчера все здесь было свое: просторные базы на подворье Тарасовых, где в кулюкалки так хорошо играть; веселый дом Калимановых, там путали своих ребятишек и чужих; щедрый сад Чигаров, откуда детвора не выводилась; теплые воды Холюшиного плеса; сеновал Кривошеевых, где допоздна слушали сказки и басни всякие про чертей и ведьм - так, что боялись уходить и иногда засыпали там. Весь хутор был родным гнездом. А теперь?.. Как запустел он... Старая кровь текла в его жилах, утишая и утишая бег.
- А здесь пришлые? - спросил Хурдин, указывая на дом, куда мальчик заезжал на велосипеде.
- Здесь беда живет,- ответила мать.
- Какая беда?
- Горькая...- вздохнула она.
Оно и видно было, что в доме не великая радость кукует: пустой двор, газетами закрытые окна, копешка сенца.
- Переселенцы,- сказала мать.- Летось приехали. Детей четверо, мал мала. Сережке, старшему, десять или одиннадцать. А отец пьет. Вроде и дельце у него неплохое в руках: кузнец и на комбайне, а запился, земли и неба не чует. С зерном попался - и посадили его, там и лечат. Уж чего будет... А баба осталась. Малые двойнята у нее болеют, все в больнице лежат. Дома Сережка хозяинует с девочкой. Девочка такая хорошая, кудрявенькая, три годика, теперь вот месяц без матери живут.
- Одни? - изумился Хурдин.
- Одни,- подтвердила мать.- Сережка, он неплохой. За девочкой доглядает, стирает на нее и себя. Газ у них есть, варит.
Во дворе на веревке сушилось какое-то цветное тряпье. Двери хаты были отворены, а ничего не видно.
- Зимой матери не было, сам управлял, печку топил. Хороший мальчишка...
Хурдин с недоумением глядел на мать: правду ли говорит она, да еще так спокойно.
- Десятилетний мальчик один? Да еще девочка? - переспросил он.
- Не знаю, сколь ему. В какую он группу ходит. А мальчик неглупой. Козы у них, сено, гляжу, косит и возит. Косёнку ему отбили. К велосипеду тележку он приспособил, сам. возит помаленьку сенцо, молодец.
