Прахом обратилось то тело, угас костер страстей так же, как исчезли, осыпались дворцы из дерева и глины, не оставив после себя даже развалин… Колышутся над долиной столбы раскаленного воздуха, словно развоплощенные сущности обитателей погибших городов все еще бродят по невидимым чертогам.

Какой водопад творящей силы должен был низвергнуться на земли в начале юг, чтобы взметнулись вверх высокие башни, «громоздящиеся, как облака», наполнились плеском фонтанов увеселительные рощи, священным огнем мудрости озарились каменные своды храмов? Почему же теперь в страшный клубок противоречий спутала карма жизни сотен тысяч людей. Куда ушли силы, понимание, воля? Откуда пришла брахма и почему покинула нас, бросив на растерзание великие царства, обрушив стены городов и человеческие души?

Неужели воля к жизни и созиданию просто растратилась в борьбе за власть и достаток? Но ведь ушли и те, кто отказался запятнать свою карму вожделением и страстями. Тьма поглотила и завоевателей и их жертвы. Воля богов? Но ведь сказано в Махабхарате, что даже боги не в силах повернуть вспять колесо Дхармы.

Я ходил по берегу Ганги среди колеблющихся столбов горячего воздуха, боясь и желая встретить самого себя. Но ничто не позвало меня, ничто не пронзило сердце предчувствием узнавания. Тогда я понял, что не в этих краях закончил свой жизненный путь дваждырожденный по имени Муни. И странное дело: осознав это, почувствовал облегчение. Жизнь продолжалась и здесь, и по ту сторону древней памяти.

Где же те, кто бродил со мной? В каком воплощении встречу я их?.. А если встречу, озарит ли сердце огонь воспоминаний?

* * *

В воспоминаниях не было недостатка и в том воплощении. Чаще всего я видел ашрам Красной горы и моего Учителя. (О боги! Я не помню его имени, и ни одно из имен, сохранившихся в эпосе, не заставляет мое сердце биться радостью узнавания.) Учителя я вспоминал часто, но он не говорил со мной. В счастливые и редкие мгновения мне являлась Лата, управляющая пятеркой быстрых коней, наполненная светом и движением, как парус ветром. Но Лата тоже не говорила со мной, а лишь смеялась, запрокидывая к небу прекрасное лицо, пронизанное колдовским лунным сиянием.

Зато, перебивая друг друга, шумели в ушах голоса крестьян моей деревни, кшатриев Двараки, придворных Упаплавьи. Недавнее прошлое было наполнено такой страстной, непостижимой силой и яркостью, что не могло, не хотело отступать в темную часть жизни, отчуждая меня от действительности. Словно в тумане, я видел знамя с изображением обезьяны над длинными копьями конников и восторженные толпы народа, встречающие нас в Кампилье. А потом — пиры, смотры армий и радостно возбужденная скороговорка моего друга: «Все решено! Юдхиштхира сказал, что знамя Пандавов утвердится в стране Друпады, и соберется под его сень войско матсьев, ядавов и панчалов. Теперь не суд игральных костей, а наша воля к победе будет определять течение кармы. Значит, война, Муни! Война!»

Если события, предшествовавшие моему появлению в Панчале, уже отлиты моей памятью в монолитную застывшую форму, то дни, проведенные в царстве Друпады, скользят, как бусины четок разной величины и ценности. Сейчас я вновь пытаюсь разглядеть каждую из них, удивляясь их несхожести и нерасторжимости связи. И бегут неторопливо по невидимой, неразрывной нити кармы четки моей жизни — день за днем…

* * *

Пробуждение началось с легкого предрассветного ветра, приносящего в шатер запахи цветов и травы, шелест деревьев и птичью возню в их кронах. Еще лежа с закрытыми глазами, не осознавая ничего, кроме накатывающегося с востока светила, я пересек границу сна и яви, возвращаясь из теплых черных миров в собственную кожу, покрытую мурашками, в мышцы, еще расслабленные, вялые, но уже наливающиеся тугой кипучей жизнью. Сквозь полог шатра донесся треск разгорающегося костра и тихий шепот: «К тебе, царящему при обрядах, к пастырю закона, сверкающему, к возрастающему в доме своем…» И еще не расставшись с теплотой одеяла и покорной мягкостью циновки, я увидел внутренним взором Митру, разводящего огонь для приготовления пищи, и небо, растворяющее узорчатые двери навстречу спешащей заре. Я вскочил на ноги и вышел в розово-голубую дымку рассвета. Митра у костра приветственно помахал мне рукой, и мы застыли на мгновение, следя, как утренний ветер срывает голубое покрывало с розового тела богини зари Ушас. А потом, стремясь сбросить с себя остатки сонливой лени, запели в два восторженных голоса древний гимн:

Не стареющая Ушас, знающая имя первого дня,

Рдея лицом, приходящая на свидание!

С грудью, открытой всем взорам,

С блещущими прелестями,

Будящими огонь во всех сердцах,

Красуясь незапятнанным телом,

Дай нам силу, приносящую счастье!

Один за другим откидывались пологи в остальных шатрах и лагерь ожил, наполнился смехом, звуками песен, веселой суетой. Здесь каждый дорожил мгновениями утренней свежести, чистотой красок, запахов, ощущений. Пройдет несколько часов, и воцарившийся на небе Сурья зальет все небесным огнем, заглушит аромат трав и цветов, поставит струящиеся столбы зноя над красной утоптанной землей и каменными доспехами Кампильи.

Столица страны панчалов, некогда вольготно раскинувшаяся на широкой равнине, теперь бурлила в теснине строений, как речной поток в узком ущелье. Ушли в прошлое те времена, когда жители Кампильи с высокомерной гордостью пренебрегали укреплениями, полагаясь лишь на силу рук своих кшатриев и их быстрые колесницы. Поражение, нанесенное армией куру под предводительством Дроны царю Друпаде в то время, когда мы с Митрой еще лежали в колыбелях, заставило город надеть первое ожерелье укреплений. Теперь же, когда угли давней вражды готовы были снова заняться яростным пламенем, Кампилья превращалась в неприступную крепость… Увы, не без нашего участия.

* * *

Тонкие, пронзительные звуки раковины взметнулись над долиной, срывая с веток деревьев в высокое небо яркие комочки растревоженных птиц, напоминая, что нас ждет работа на земле, по злой и неумолимой необходимости превращенной в уродливые валы и рвы, насыщенной ямами-ловушками и тайными переходами. Мы торопливо умылись в студеном ручье и расселись на циновках перед свежесорванными листьями, на которых горкой лежал рис и горячие лепешки, привезенные женщинами из города. Утолив голод, все разобрали заступы, лопаты и корзины для переноски земли и длинной вереницей отправились на строительство укреплений. Мы работали весь день с восхода и до заката. Это было похоже на какую-то древнюю йогу, призванную довести человека до истощения всех телесных и душевных сил в одуряющем единоборстве с землей и камнями.

После такой работы обычный глоток воды заставлял человека обмирать от наслаждения. Вот оно — доказательство нашей преданности Пандавам: мы были готовы рыть землю, пребывать в неведении, идти на смерть, лишь бы не порвалась нить брахмы, связывающая нас с властелинами.

Где ты, брахма — огненная сила духа? В первые недели в Кампилье мне показалось, что сердце мое ослепло. Потребовалось немало времени, чтобы все молодые дваждырожденные, собранные в лагерь Пандавов, смогли войти в гармонию друг с другом, открыть свои сердца для восстановления единого потока.

Разными путями собирались наши братья под стяг Юдхиштхиры, но никому из них не выпала легкая дорога. Я и сейчас помню, как болезненно было воплощаться в мысли моих новых друзей. Прошлое отрывалось с трудом и болью, как корка запекшейся крови на старой ране.

Вновь они стоят перед моим внутренним взором: полный внутреннего изящества и упругой юношеской силы Джанаки, чудом спасшийся из сожженного ашрама на северо-западе; толстощекий увалень Аджа, еще хранящий в сердце ужас голода, выкосившего целые деревни в царстве Магадха; многословный и верткий панчалиец (никак не вспомню его имени), так и не достигший блаженства внутреннего равновесия.