— Кто? — прошептала Лив, не смея оскорбить голосом трагичность момента. — Кто приходит?
— Потерявшие себя. Те, кого называют банхалами.
— А жена? Дети? — робко спросила Лив.
— Это даёт некоторое ощущение наполненности, но всё равно постоянно чувствуешь открытую ноющую рану где-то глубоко внутри. Боль не оставляет тебя. Никогда. Родные прикрывают её, но они не в состоянии стать с тобой одной плотью, думать, как ты, чувствовать, как ты. Не стоит ждать от других людей полного понимания и растворения друг в друге. Это каждый на Ириде знает. Моя жена — банхал, и она понимает это. Мы понимаем друг друга. Дочки — уже нет. Им не придётся мучиться от одной только мысли, что они могут быть разделены. Но на Ириде среди цельных, устойчивых хансангов, они всегда будут изгоями. Поэтому мы здесь держим связь с Пихтовкой. Оказываем кое-какие... услуги. Каждый надеется, что заслужит право переправить детей на ту сторону сферы. В ужасный мир, неустойчивый и блеклый, но там они, по крайней мере, не будут выглядеть уродами и отщепенцами. А если повезёт, могут и преуспеть. С нашим врожденным ощущением цвета кое-кто стал очень известным... Я забыл, как это называется. Тот, кто зачем-то ляпает краски на бумагу. И получаются такие...
— Картины? — догадалась Лив.
— Ах, да.
Том опять сел, уже просто грустно улыбнулся девушке. Теперь это снова был просто хозяин Цафе. Немного уставший, немного озабоченный. Только Лив всё равно видела огонь высокого страдания, неизменно пылающий на дне его взгляда.
— Извините, может, я не совсем тактична...
Лив подумала, что она совсем бесцеремонна, но так как наконец-то встретила того, кто может внятно ответить на её вопросы, решила отбросить всякий политес.
— Говори, — усмехнулся цефан.
— Я слышала, — Лив поёжилась, но упрямо продолжила, — что вы здесь, в посёлке, делаете что-то незаконное...
— Ты, наверное, поняла уже, что Ирида живет производством и экспортом цвета. Все оттенки спектра выращивают или добывают, перерабатывают, дополняют, убирают. Это сложный процесс. Тона, что побогаче, покупают те, кто может хорошо заплатить. Не очень удачные краски идут в миры победнее. Среди них есть такие, которые вообще не могут себе позволить приобретать цвет. Мы здесь делаем выжимки из отходов производства и, минуя официальные каналы, поставляем туда. В твою Пихтовку, например...
— Я живу не в Пихтовке, — тут же открестилась Лив. — Она вообще не моя. Это только небольшое поселение в моём мире. И никакого значения не имеет. Я вообще терпеть не могу Пихтовку, и надеюсь, никогда больше туда не попаду.
Том посмотрел на неё со снисходительной усмешкой. Так взрослые смотрят на раскапризничавшегося ребёнка.
— А вот тут ты ошибаешься. Через Пихтовку и проходит основная часть контрабанды. Причём, я подозреваю, что монахиня в курсе существования этого канала, и даже непосредственно влияет на процесс. Поэтому и смотрит сквозь пальцы на то, чем мы занимаемся. Я точно не знаю, что там у вас происходит, да, честно говоря, мне и своих забот хватает, чтобы разбираться с чужими. Слышал только, что какое-то событие, случившееся около ста лет назад, вымыло яркость из твоёй реальности, и, чтобы восстановить хотя бы часть необходимую для успешного функционирования мира, нужны очень большие средства. Насколько я понимаю, вы такими не располагаете. Поэтому часть красок оплачивают легально, а часть идёт из нашего посёлка. Кстати, контрабандная составляющая неизмеримо больше. Эти краски не такие качественные, но стоят гораздо дешевле. Проблема в том, что они недолговечны. Нуждаются в частом восстановлении.
— Но у нас и так красивая природа, — выступила в защиту своего мира Лив, — может, все не так ярко, как у вас, но тоже очень даже ничего. Листья зелёные, снег белый, небо голубое.
Том весело рассмеялся.
— Так вы и покупаете краски, чтобы листья были зелёные, в небо — голубое. А ещё дело не только в том, что ты, Оливия, видишь своими глазами. Цвета — это электромагнитные волны, воспринимаемые человеческим или нечеловеческим глазом. В некоторых случаях другими органами чувств. Ваш мир распят на участке спектра с длиной волны приблизительно от трехсот восьмидесяти (фиолетовый) до семисот сорока нанометров (красный). Не подкачай какой-либо цвет вовремя, мир рухнет.
— А зелёный? — почему-то шепотом спросила Лив. Перед ней закачалось на качелях счастливое лицо Джонга. — Он ... какой длины? В этих... нано...
— От пятисот до пятисот шестидесяти пяти. Кстати, именно в этом диапазоне — пятьсот пятьдесят пять нанометров — содержится ваш максимум чувствительности. Это не просто эстетическое удовольствие, Оливия...
— Я — монах в жёлтых штанах, в красной рубашке, с соплей на фуражке, пришел за краской, — пробормотала Лив, вспомнив старинную детскую считалочку.
— Что?!
— Да так, ничего. Это, кажется, была такая детская игра. Давно. Мне мама рассказывала.
Стукнула входная дверь, Лив вздрогнула. Вернулся довольный Мин, и обстановка сразу снизила градус доверительной интимности. Он благодушно зевнул, и показал Лив на выход.
— Подожди секунду, — спохватился Том.
Он скрылся за барной стойкой, пошуршал там бумагой, и протянул Лив небольшой пакетик:
— Держи, там немного еды. Она пригодится тебе в дороге. Может, и моим девочкам кто-нибудь когда-нибудь так поможет.
Лив поблагодарила, и они с Миом вышли на улицу. Она была всё так же пустынна, хотя Лив и ощущала, что стайка детей внимательно наблюдает за ними из очередного укрытия. Ей стало жалко малышей, у которых было два пути в жизни, и оба были полны испытаний и преодолений. Остаться в еле дышащем посёлке, или, оторвавшись от родителей и всего, к чему они привыкли, отправиться в неведомый мир. Надо прямо сказать, Лив сейчас не была уверена, что он подойдет тем, кто родился на Ириде.
— Мин, — тихо позвала Лив шагающего вперёди хансанга. — А Том... Он каким был рыцарем?
Мин сказал что-то, но то ли ветер отнес в сторону его слова, то ли сказано было невнятно, но девушка не расслышала и переспросила ещё раз. Он остановился. Повернулся к ней и повторил. Лив опять не поняла. Видела, что он раскрывает рот, слышала звуки, но это было абсолютно никаким. Словно он молчал.
— Мин, — она испугалась — я не слышу тебя.
— Ах, да, — махнул рукой светлый жёлтый. — Изобретатель говорил однажды. Дело в том, что ты видишь только определённый красочный спектр. Остальные для тебя не существуют, поэтому и названия цвета не понимаешь. Не слышишь.
— А как же я тогда общалась Томом, если он неизвестного мне цвета?
— Том — вне цвета, вне закона. Поэтому ты его видишь. Проявленную тень. В нашем мире много границ, замков и стражей. Но ты видишь всего часть радуги, и общаться можешь только с нами. Остальные для тебя не существуют.
Лив побрела за ним, поражённая этим откровением. Она слышала, конечно, что человеческому глазу доступен только определенный отрезок цветового диапазона, но столкнувшись с этим явлением впервые так наглядно, была в некотором замешательстве. Новые вводные сыпались на её несчастный разум, как из рога изобилия, и она не успевала переварить то, что было за гранью прежних представлений о жизни. Нужно было понять так много всего, что не укладывалось в её голове. Это было слишком...
Мин остановился, и задумавшаяся Лив чуть не врезалась ему в спину.
— Это здесь, — сказал жёлтый Теки, чуть заметно показывая подбородком на одно, ничем не выделяющееся на фоне таких же невзрачных жилищ. Некое подобие двора, огороженное обшарпанными листами фанеры, было засажено блеклыми, непонятного оттенка цветами. Они словно из последних сил пытались набрать в себя сочность, и некоторые в этом даже преуспели, насколько было возможно, и изредка проблескивал в этом сером безличии, то слабый фиолетовый, то приблизительный розовый, то неясный голубой. Мин толкнул шаткую калитку, ветхую и обессиленную временем (она даже не скрипнула, а по-старчески тихонько заныла), и направился прямо по изможденным, не набравшим никакого оттенка цветам к входу в заваливающийся дом. Бледные растения съёживались под его шагами, он безжалостно и с брезгливостью на лице давил их, казалось, получая от этого мучительное удовольствие. Из сараюшки, привалившейся к стене, по всей видимости, основного здания, шёл все тот же едкий запах химикатов, он усиливался по мере того, как они подходили к дому. Лив спрятала половину лица в рукаве, стараясь, чтобы через нос и рот не проникала едкая вонь. Мин оглянулся, словно почувствовал быстрое движение её руки.
