Джон чувствовал, что у него сломано несколько ребер, не считая ранения в плечо и ногу, а также разошедшихся швов на спине, хотя его больше заботил расколотый надвое меч, который он так бережно лелеял долгие годы. Будь он в идеальном состоянии, то не сломался бы от попадания одной пули.

Хромая и стискивая от боли челюсти, он шел и надеялся, что больше из тьмы в эту ночь никто, как черт из табакерки, не выпрыгнет. Но черт его надежд не оправдал, хотя и появился он не из черного проема между домов, а из куда более темных закутков его сознания.

– Из огня да в полымя, да? Не успел оправиться от одних ран, как получил новые.

– Заткнись. Если бы не твои нашептывания.

– Ну, правильно, давай во всем галлюцинации винить. Я лишь часть твоего разума, которую ты не обязан слушать. Ты сам решил выйти.

– Заткнись.

– А тот мужик был страшным, – не унимался Мефисто. – Жуткий голос, жуткая одежда, и эти бинты на лице. А как он силен, орудовал мечом, точно это продолжение его руки. А ведь он прав был, сказав, что ты не привык сражаться с другими Охотниками, а тем более, если у тех похожее оружие. Как думаешь, если бы ты был в своей лучшей форме, смог бы ты ему что-нибудь противопоставить?

И опять Мефистофель, как бы Джон этого не отрицал, говорил верные вещи и задавал вопросы, которые должны были быть заданы, пусть даже и риторически. Тот человек с бинтами на лице владел мечом лучше, чем кто-либо, кого Джон знал, а если учесть, что тот не врал и действительно лично убил Майлза в рукопашном бою, то такой противник ему не по плечу. По крайней мере, если он сам будет один.

Тот парень, что сначала прятался среди мусорных мешков, а потом следил за их боем, попал в него, пусть даже и рикошетом от меча, но тот этого как будто не заметил, а остановил его лишь брошенный Джоном нож, вонзившись человеку в шляпе в ногу, отчего тот и упал. Но даже после этого он довольно бодро смог сбежать, пока Джон доставал непривычный для себя пистолет, и выстрелы так и не достигли цели.

Вспомнив о мече, который ныне бесполезным хламом покоился у него за плечами, между лопатками засвербило, хотя, возможно, это отголоски сломанных ребер, порезанных руки и ноги, порванных швов, а также из-за других мелких ушибов. Несмотря на все это, Джон шел именно домой, а не обратно в бар, где Бобби мог его подлатать.

Он сам не знал, что собирался делать после того, как доберется, но войдя в квартиру, ответ сам его нашел. Домашний телефон разрывался от звонка, а кнопка голосовых сообщений мигала красным.

Джон снял трубку.

– Джон, это ты?! – Это был взволнованный голос Бобби.

– А кто еще может снять трубку у меня дома?

– Почему ты ушел? Я тут весь испереживался. Спускаюсь, а внизу никого, мог хотя бы предупредить.

– Мне просто стало скучно, и я думал, вы спите.

– Да какой там, наши биологические часы так громко тикали, что никто и глаз не сомкнул, вот мы и решили, что лучше надраться, чем бессонно валяться до утра, словно дети в кемпинге. А что у тебя с голосом?

Джон и не заметил, что его голос из-за сломанных ребер слегка изменился, плюс прибавилась одышка и нечто неуловимое, отражающее его боль по поводу сломанного меча, которая донимала чуть ли не больше физической.

– Да так, подрался тут с одним, ну он мне и накостылял.

Бобби выругался, но отчитывать нерадивого Охотника не стал, хотя Джон тут же сообразил, что тот решил это сделать при личной встрече:

– Так, сиди дома, я сейчас буду.

– Нарушаешь собственные предписания? – ухмыльнулся Джон, и это отдалось в ребра, заставив его скорчиться. Теперь, когда волшебный адреналин улетучился, организму начали чувствоваться все болезненные ощущения сторицей. От Бобби это явно не ускользнуло, но он снова промолчал.

– Мое предписание касается одиночных прогулок, а нас тут четверо. Все, хватит балаболить, мы выдвигаемся.

Когда Бобби бросил трубку, Джон прослушал голосовое сообщение, которое также оказалось от бармена с просьбой перезвонить. Кое-как сняв верхнюю одежду, Джон доковылял до ванной комнаты и задрал майку: весь левый бок представлял собой синюшно-фиолетовое пятно. Сломано не менее трех нижних ребер. Порез на руке не сильный и уже не кровоточил, а вот нога оказалась ранена довольно серьезно, и каждый шаг отдавался острой болью. Только взглянув в зеркало, Джон понял, что и с лицом у него не все в порядке: когда он падал после ударов по ребрам, асфальт добродушно подставил ему свое дружеское шершавое покрытие, оставив на физиономии у виска красноватый потертый след. Спина же вообще представляла из себя картину абстракциониста, у которого в самый разгар работы фонтаном забила кровь из артерии на шее. Всю пахнущую медью красную краску он кое-как смыл теплой водой, а ногу наскоро перевязал найденным в аптечке старым бинтом.

Зайдя на кухню, Джон налил себе обезболивающего безо льда и один за другим вылил в себя два стакана. Налив третий, побольше, он вернулся в комнату и осторожно уселся на диван. Бобби с компанией так его и застали, когда ворвались к нему минут через пятнадцать.

– А он сидит и пьет, – с порога забубнил Бобби. – Этим же ты мог заниматься и у меня в баре.

– Ну, знаешь, как говорят: в гостях хорошо…

– А на улице и по морде отхватить можно. Помолчи лучше.

Достав из принесенной переносной аптечке размером с чемодан все необходимое, Бобби сначала продезинфицировал ссадину на лице пропитанной спиртом или чем-то таким же пахнущим ваткой, потом неведомо чем обильно попшикал на порез на руке, снова что-то пробубнив, что Джон таки додумался промыть раны, хотя можно было и потщательней. Заметив, наконец, обмотанный на ноге бинт, уже пропитавшийся кровью, капающей на пол, он промолчал, но во взгляде читалось больше, чем можно выразить словами.

Закончив, Бобби спросил:

– Ничего больше не болит?

– Только спина и сломанные ребра.

Бармен несколько раз глубоко вдохнул и с силой выдохнул, стараясь успокоиться.

– И почем ты сразу не сказал, что у тебя ребра сломаны?

– Ты сам сказал мне помолчать.

Налив себе принесенного (без спроса) остальными Охотниками виски, Бобби залпом выпил стакан не менее профессионально, как несколько минут назад это сделал и сам Джон, после чего взялся сначала за кровоточащую спину, а затем и за ребра. Все это время остальные просто пили так, словно в баре уже все закончилось, иногда подтрунивая над Джоном.

– Так вот, где ты живешь, – заметил Крис, ковыряясь под ногтями кинжалом с волнистым клинком.

– Как видишь, – ответил Джон.

– Неплохо, но нахватает… – он развел руками, пытаясь подобрать слово, – изыска.

Джон не успел найти, чем ему ответить, как в диалог вмешались:

– И за каким хером ты вылез на улицу, когда тебе сказано было сидеть и не рыпаться? – осведомилась Мари. Ей явно было не по душе вылезать из теплого бара и переться не пойми куда и не пойми зачем. Любому, если это не Бобби, кто предложил бы ей такое, она пригрозила бы проклятьем.

– Ребята, успокойтесь, – вмешался Кролик. – Синигами досталось, давайте его поддержим, а не станем винить. Не он нас сюда притащил.

Бобби опять глубоко вздохнул, но ничего не сказал. Кролик не отличался храбростью, потому и получил такое прозвище, но несмотря на это, его слова часто граничили с вызовом и даже оскорблением, однако его невинный облик никому не оставлял сомнения, что тот не имел ничего такого. Но так могли подумать лишь те, кто не знал его достаточно близко.

Когда Бобби закончил, он допил остатки виски в бутылке и вопросительно взглянул на Джона.

– В холодильнике еще есть, – неохотно ответил тот.

Все как будто снова взбодрились. Если бы не алкоголь, подумал Джон, меня бы тут живьем сожрали. Но всему есть предел терпения.

– У меня кроме виски ничего нет.

– Пустяки, – махнул рукой Крис. Намек не понят.

– Может, в баре вам будет попросторней?