«крессеновские» козетки, гробоподобные поставцы-креденцы с множеством
выдвижных ящичков, указывающие на Ломбардию шестнадцатого века, а рядом с
ними вовсе уж современные стулья. Но в этом была не главная беда. На тех стульях
сидели, время от времени пересаживаясь с одного на другой, какие-то странные
люди, и все лопотали, лопотали нездорово аффектированными, жеманными
голосами.
Но Он не слишком следил за сиюминутным ткачеством «элитарного»
художества. Да и Ее светленькую пушистую головку против всякой воли тиранили
мысли совсем об ином предмете. «И все-таки эта, пусть не близкая ему, но все же
достаточно романтическая обстановка нашей первой встречи должна своей
исключительностью всколыхнуть обыденность его сознание, - размышляла Она,
стараясь удерживать взгляд на актерах. – А какой приятный запах от него… Конечно,
сразу после работы он полетел сюда, - в душе вряд ли успел побывать. И очень
хорошо, что так. Офис у него ничего. Интересно вот только, является он
совладельцем этой фирмы, или просто взят на должность? Впрочем, если даже так,
баксов семьсот-восемьсот в месяц он имеет. Нет, все-таки странно, как по разному
пахнут мужики! Бывает и высокий, и красавец, а вот именно запах… и все уже не то.
А этот… Прямо мурашки по всему телу…»
Она невольно оторвала взгляд от сцены, потому что Его рука легла на
подлокотник Ее кресла. Конечно, можно было ничего не заметить, но тогда не
показалась бы Она ему уж слишком доступной, вовсе не ценящей свою
суверенность? Взглянула на Его большую руку с позолоченными светом рампы
рыжими волосками на пальцах, - и теплая волна пробежала по Ее бедрам. Однако
Она постаралась ничем не выдать неожиданного прилива чувств, подарив Его
короткой извиняющей улыбкой.
Руку Он не убрал. Какое-то время Ему удавалось сосредотачивать внимание
на этих чудных людях, ряженых в мятые театральные костюмы, одержимых
совершенно невероятной говорливостью; то Он принимался в который раз изучать
живописный задник, обозначавший березовую рощу, и все-таки взгляд невольно
всякий раз возвращался к Ее милому чуть курносому профилю. Крашеный
театральным светом то в зеленоватые, то в розоватые тона, он смотрелся всякий раз
каким-то новым, но неизменно приманчивым. Казалось, вершащееся на подмостках
действо растворило Ее внимание всецело: невероятно длинные угольные ресницы
изумленно трепетали подчас, блестящие сочные губы чуть искривляла то слабая
улыбка, то – нежная грусть, и вся эта ласка сочувствия жертвовалась не Ему. «Все-
таки, если б сели на галерке, как-то можно было бы… - Его уже начинало щекотать
что-то похожее на ревность. – Хотя, что мы, дети? Театры-кинотеатры… Но грудь у
нее – это что-то! А после театра куда? В ресторан! Жрать хочу (о-о! зачем вспомнил!)
- Не правда ли, Выблая потрясающа! – сладким шепотом прошелестела Она.
- Какая?
- Артистка, главная героиня. Правда же, в этой роли она просто прелесть?
- Ну-у… да. Вот эта бабулька? – простосердечно радовался Он ее вниманию.
- Ой, какой ты… - со сладчайшей напевностью выговорила Она слова
укоризны и в знак наказания легонько шлепнула наманикюренными пальчиками по
Его руке. – Женщине, а тем более актрисе всегда двадцать.
- Нет, конечно… Я имел в виду… - зажигаясь от прикосновения, каким-то
фальшивым голосом горячо зашептал Он в ответ. – Я это… Я думал… думал, роль у
нее такая.
Спектакль продолжался.
Теперь артистов на сцене было двое. Женщине с рыжими буклями на голове,
торжественно восседавшей в одном из кресел, было никак не менее пятидесяти. Она
была облачена в роскошное длинное и широкое платье из какой-то блестящей
зеленой подкладочной ткани с нарисованным на рукавах и подоле кружевом. Против
нее на удалении нескольких метров стоял сухопарый актер лет тридцати с
набухшими под глазами мешками на желтоватом испитом лице. На нем была
почему-то вполне современная пиджачная пара, однако синий шейный платок,
завязанный а ля Байрон, намекал на совсем иную эпоху. В руках он держал цилиндр.
Женщина в кресле то и дело закрывала лицо руками, что, вероятно, должно
было изображать смущение, но говорила она сильным грудным голосом.
- Притом я вас вижу в последний раз, - говорила артистка, - я в последний раз
говорю с вами. Я люблю вас, - и она еще раз закрыла лицо руками в
разнокалиберных перстнях.
- Вы, Наталья Петровна! – изумлялся артист, отбегая от нее на два шага.
- Да, я. Я вас люблю. Я вас полюбила с первого дня вашего приезда, но сама
узнала об этом со вчерашнего дня… - не отнимая ладоней от лица, трясла головой
Наталья Петровна.
Тут артистка вскочила и, густо сыпля словами, принялась набрасывать круги
вокруг своего кресла. Слов было много, и потому она вновь и вновь садилась,
вставала и опять бродила по кругу, подобно коту ученому.
- Я благодарю вас за ваше молчание. Поверьте, когда я вам сказала…что я
люблю вас, я не хитрила… по-прежнему; я ни на что не рассчитывала; напротив: я
хотела сбросить наконец личину, к которой, могу вас уверить, я не привыкла…
А предмет ее воздыханий все топтался на месте, то вдруг порывисто
вскидывал голову, конвульсивно вздрагивал, вроде собираясь что-то сказать, но
вновь опускал глаза и принимался теребить цилиндр, точно вспоминая назначенный
текст.
- Прощайте, навсегда. Вы не уходите? – с особенным одушевлением
произнесла артистка и наконец замолчала.
Тогда заговорил артист:
- Нет, я не могу уйти…
И то: куда ему было уходить, если до окончания спектакля оставалась еще
уйма времени.
А в зрительном зале под нежным покровом кисейной мглы Он все чаще
возвращался взглядом к Ее переменчивому профилю. Когда же Его колено как бы
невзначай коснулось мягкого Ее бедра, Она вздрогнула, трижды обмахнулась
программкой и, оборотив к нему лицо с трепещущими на нем неправдоподобно
длинными ресницами, сказала:
- Вы любите Тургенева?
«Как же он ведет себя в более свободной обстановке? Подхватывает на руки,
бросает на диван и без всяких слов валится сверху? Хотя меня он вряд ли
поднимет… Или проигрывает долгую виртуозную увертюру, доводя свою жертву до
умоисступления? Какой запах! Но не хотелось бы опять ошибиться. Квартирную
плату хозяйка требует за полгода вперед. Интересно, а какой у него? Знал бы он, что
даже платье на мне и то заемное… Нет, пусть лучше он никогда этого не узнает. Как
он пахнет! Как хочется взять сейчас… и… схватить его… за руку. Что-нибудь
сделать… Закричать: на! на! возьми меня прямо здесь».
- Тургенева? – вновь Он был оживлен Ее вниманием. – Конечно. Я всегда…
Работа, правда, много времени отнимает. Но я вот недавно Агату Кристи читал.
«Ну вот, Тургеневы в ход пошли. Смотришь, это, на сцену и думаешь: неужели
когда-то люди были такими идиотами и вот такую чушь несли не переставая. Или ты
в самом деле наивная? Зашли бы лучше в супермаркет да и поехали к тебе домой.
Ну что вот это сидеть – себя мучить. После работы-то… И до чего же жрать хочется!»
- Что ты! Что ты! Кристи – это же литература развлекательная. Неужели ты
никогда не читал «Дворянское гнездо»?
«У него большие руки. Сильные, наверное. Может быть, после спектакля
пригласить к себе? Как, вот так сразу? А вдруг это-то его и оттолкнет? Нет, к Рудику я
больше не вернусь. Да у него та дурочка, скорее всего, уже и поселилась. И что
Рудик? Тьфу, червяк беспомощный. Ни денег не может заработать, ни… Господи,
если Лялька опять начнет долг требовать… Может быть, все-таки пригласить в
гости? А вдруг случая больше не представится? Я не смогу без важного дела вновь
